разведенный бунтовщиками.
Эта мысль снова напомнила ему цѣль его посѣщенія и онъ обратился къ узнику:
— Господинъ Гриффенфельдъ, мнѣ прискорбно безпокоить васъ; но вамъ необходимо подчиниться…
— Понимаю, господинъ губернаторъ, вамъ недостаточно того, что я томлюсь въ этой крѣпости, обезславленный, покинутый всѣми, что въ утѣшеніе остались мнѣ лишь горькія воспоминанія о бывшемъ величіи и могуществѣ, вамъ понадобилось еще нарушить мое уединеніе, чтобы растраивать мою рану и насладиться моими страданіями. Такъ какъ благородный Левинъ Кнудъ, котораго напомнили мнѣ черты вашего лица, такой же генералъ какъ и вы, я былъ бы счастливъ, если бы ему порученъ былъ занимаемый вами постъ. Клянусь вамъ, господинъ губернаторъ, онъ не рѣшился бы тревожить несчастнаго узника.
Въ продолженіе этого страннаго разговора, генералъ нѣсколько разъ намѣревался уже объявить свое имя, чтобы прервать его. Послѣдній косвенный упрекъ Шумахера отнялъ у него послѣдній остатокъ рѣшимости. До такой степени согласовался онъ съ внутренними убѣжденіями генерала, что послѣдній устыдился даже самого себя.
Тѣмъ не менѣе онъ пытался было отвѣтить на удручающее предположеніе Шумахера. Странное дѣло! Только по различію ихъ характеровъ, эти два человѣка взаимно помѣнялись мѣстами. Судья принужденъ былъ нѣкоторымъ образомъ оправдываться передъ обвиняемымъ.
— Но, — началъ генералъ: — если бы этого требовалъ долгъ службы, не сомнѣвайтесь, что и Левинъ Кнудъ…
— Сомнѣваюсь, достойный губернаторъ! — вскричалъ Шумахеръ: — не сомнѣвайтесь вы сами, чтобы онъ не отвергъ, съ своимъ великодушнымъ негодованіемъ, обязанность шпіонить и увеличивать мученія несчастнаго узника! Полноте, я васъ слушаю. Исполняйте то, что называете вы вашимъ долгомъ службы: что угодно отъ меня вашему превосходительству?
Старецъ съ гордымъ видомъ взглянулъ на губернатора, всѣ принятыя намѣренія котораго пошли прахомъ. Прежнее отвращеніе проснулось въ немъ, проснулось на этотъ разъ съ непреодолимой силой.
— Онъ правъ, — подумалъ губернаторъ: — рѣшиться тревожить несчастнаго изъ за пустаго подозрѣнія! Нѣтъ, пусть это поручатъ кому нибудь другому, а не мнѣ!
Быстро послѣдовалъ результатъ этихъ размышленій; онъ приблизился къ удивленному Шумахеру, пожалъ ему руку и, поспѣшно выходя изъ комнаты, сказалъ:
— Графъ Шумахеръ, сохраните навсегда уваженіе къ Левину Кнуду.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
XXV
Путешественникъ, который въ настоящее время захотѣлъ бы посѣтить покрытыя снѣгомъ горы, опоясывающія Сміазенское озеро подобно бѣлому поясу, не найдетъ и слѣда того, что норвержцы семнадцатаго столѣтія называли Арбарскими развалинами. Никогда не могли узнать въ точности, отъ какого человѣческаго сооруженія, отъ какого рода постройки произошли эти руины, если можно имъ дать это названіе.
Выйдя изъ лѣса, которымъ поросла южная сторона озера, миновавъ отлогость, усѣянную тамъ и сямъ обломками скалъ и башенъ, очутишься передъ отверстіемъ сводчатой формы, ведущимъ въ нѣдра горы. Это отверстіе, теперь совсѣмъ засыпанное обваломъ земли, служило входомъ въ родъ галлереи, высѣченной въ скалѣ и проникавшей насквозь черезъ всю гору.
Эта галлерея, слабо освѣщаемая черезъ коническія отдушины, продѣланныя въ нѣсколькихъ мѣстахъ въ сводѣ, примыкала къ продолговато-овальной залѣ, наполовину высѣченной въ скалѣ и оканчивающейся каменной циклопической постройкой. Въ глубокихъ нишахъ вокругъ залы виднѣлись гранитныя фигуры грубой работы. Нѣкоторые изъ этихъ таинственныхъ идоловъ, упавшіе съ своихъ пьедесталовъ, въ безпорядкѣ валялись на плитахъ среди прочихъ безформенныхъ обломковъ, заросшихъ травою и мохомъ, въ которомъ шныряли ящерицы, пауки и другія отвратительныя насѣкомыя, водящіяся на землѣ и въ развалинахъ.
Свѣтъ проникалъ сюда только черезъ дверь, противоположную входу въ галлерею. Дверь эта имѣла съ одной стороны стрѣльчатую форму, грубую, неопредѣленную, очевидно случайно приданную ей архитекторомъ. Хотя она начиналась отъ пола, ее скорѣе можно было назвать окномъ, такъ какъ она открывалась надъ глубокой пропастью; неизвѣстно куда могли вести три или четыре уступа, нависшіе надъ бездной снаружи и подъ описанной страшной дверью.
Зала эта представляла собой внутренность гигантской башни, которая издали, со стороны пропасти, казалось одной изъ горныхъ вершинъ. Башня эта высилась одиноко и, какъ было уже сказано, никто не зналъ, къ какому зданію она принадлежала. Только на верху ея, на площадкѣ, неприступной даже для самаго отважнаго охотника, виднѣлась масса, которую издали можно было принять или за покосившуюся скалу или за остатокъ колоссальной аркады. Вотъ эта-то башня и обрушившаяся аркада извѣстны были въ народѣ подъ названіемъ Арбарскихъ развалинъ. Относительно происхожденія такого названія знали не больше, какъ и относительно происхожденія этого монументальнаго сооруженія.
На камнѣ, лежащемъ посреди этой эллиптической залы, сидѣлъ малорослый человѣкъ, одѣтый въ звѣриныя шкуры, котораго мы уже нѣсколько разъ встрѣчали на страницахъ этого разсказа.
Онъ сидѣлъ спиною къ свѣту, или, вѣрнѣе сказать, къ неяснымъ сумеркамъ, проникавшимъ въ мрачную башню, когда солнце высоко стояло на горизонтѣ. При этомъ естественномъ освѣщеніи, которое никогда сильнѣе не освѣщало внутренности башни, невозможно было различить, надъ какимъ предметомъ нагнулся малорослый.
По временамъ слышались глухія стенанія, повидимому исходившія отъ этого предмета, судя по слабымъ движеніямъ, которыя онъ производилъ. По временамъ малорослый выпрямлялся, поднося къ губамъ своимъ чашу, по формѣ напоминавшую человѣческій черепъ, наполненную какой то дымящейся жидкостью, цвѣта которой невозможно было разобрать и которую онъ смаковалъ большими глотками.
Вдругъ онъ поспѣшно вскочилъ.
— Кажется, кто-то идетъ по галлереѣ; ужъ не канцлеръ ли это обоихъ королевствъ.
Эти слова сопровождались взрывомъ страшнаго хохота, перешедшаго въ дикое рычанье, въ отвѣтъ на которое вдругъ послышался изъ галлереи вой.
— А! — пробормоталъ обитатель Арбарскихъ развалинъ: — Если это и не человѣкъ, то все же врагъ: это волкъ.
Дѣйствительно, огромный волкъ появился подъ сводомъ галлереи, остановился на мгновеніе и затѣмъ на брюхѣ поползъ къ человѣку, устремивъ на него глаза, пылающіе какъ уголья въ темнотѣ. Малорослый глядѣлъ на него, не двигаясь съ мѣста и скрестивъ руки на груди.
— А! Сѣрый волкъ, самый старый волкъ Сміазенскихъ лѣсовъ. Здорово, волкъ; глаза твои разгорѣлись; ты проголодался и заслышалъ запахъ трупа. Скоро ты самъ станешь приманкой для голодныхъ волковъ. Добро пожаловать, сміазенскій волкъ; мнѣ давно ужъ хотѣлось помѣряться съ тобой силами. Говорятъ, что ты такъ старъ, что не можешь даже умереть. Ну, завтра этого не скажутъ.
Съ страшнымъ воемъ животное отскочило назадъ и затѣмъ однимъ прыжкомъ кинулось на малорослаго.
Тотъ не отступилъ ни на шагъ. Съ быстротою молніи сдавилъ онъ правой рукой брюхо волка, который, поднявшись на заднія лапы, передними уперся въ его плечи; а лѣвой защищалъ свое лицо отъ разверстой пасти врага, схвативъ его за горло съ такой силой, что животное, принужденное вытянуть голову, едва въ силахъ было испустить жалобный вой.
— Сміазенскій волкъ, — сказалъ малорослый съ торжествующимъ видомъ: — ты раздираешь мой плащъ, но его замѣнитъ твоя шкура.
Послѣ этого побѣдоноснаго крика, онъ пробормоталъ что-то на странномъ нарѣчіи и въ эту минуту конвульсивное усиліе задыхающагося волка заставило его споткнуться о камни, которыми усѣянъ былъ полъ. Оба упали и ревъ человѣка слился съ воемъ дикаго звѣря.
Принужденный при паденіи выпустить горло волка, малорослый чувствовалъ уже, что острые зубы впились въ его плечи, какъ вдругъ, катаясь по полу, схватившіеся враги наткнулись на огромную косматую бѣлую массу, лежавшую въ самомъ темномъ углу залы.
То былъ медвѣдь, съ ревомъ проснувшійся отъ крѣпкаго сна.
Лишь только это животное лѣниво раскрыло глаза и примѣтило борьбу, съ яростью устремилось оно не на человѣка, а на волка, бравшаго въ эту минуту перевѣсъ, свирѣпо схватило его пастью поперекъ тѣла и такимъ образомъ освободило его двуногаго противника.
Малорослый вмѣсто того, чтобы поблагодарить звѣря за такую серьезную услугу, поднялся съ пола весь въ крови и кинувшись на медвѣдя, нанесъ ему страшный ударъ ногой въ брюхо, какъ хозяинъ, наказывающій провинившуюся собаку.
— Фріендъ! Кто тебя звалъ? Зачѣмъ ты суешься? — яростно вскричалъ онъ, скрежеща зубами.
— Пошелъ прочь! — заревѣлъ онъ нечеловѣческимъ голосомъ.
Медвѣдь, получивъ ударъ ногой отъ человѣка и укушенный волкомъ, жалобно зарычалъ; повѣсивъ тяжелую голову, онъ выпустилъ изъ пасти голоднаго звѣря, который съ новымъ бѣшенствомъ накинулся на человѣка.
Между тѣмъ какъ борьба волка съ человѣкомъ снова возгорѣлась, прогнанный медвѣдь тяжело опустился на свое прежнее мѣсто и, равнодушно посматривая на разъярившихся враговъ, невозмутимо принялся поглаживать свою бѣлую морду поперемѣнно обѣими лапами.
Но въ ту минуту, когда старый сміазенскій волкъ снова бросился на малорослаго, тотъ быстро схватилъ окровавленную морду звѣря и съ неслыханной силой и ловкостью сдавилъ его пасть руками. Волкъ отбивался въ порывѣ ярости и боли; густая пѣна оросила его стиснутые зубы, глаза, какъ бы распухшіе отъ злобы, казалось, готовы были выскочить изъ орбитъ.
Изъ двухъ противниковъ тотъ, чьи кости дробились отъ острыхъ зубовъ, чье мясо яростно раздиралось когтями, былъ не человѣкъ, но свирѣпый звѣрь; тотъ же, чей ревъ отличался особенной дикостью и неистовствомъ, былъ не хищный звѣрь, но человѣкъ.
Наконецъ малорослый, собравъ всѣ свои силы, истощенныя продолжительнымъ сопротивленіемъ стараго волка, стиснулъ его морду обѣими руками съ такой силой, что кровь хлынула изъ ноздрей и пасти животнаго; пылающіе глаза его потухли и полузакрылись; онъ зашатался и бездыханный упалъ къ ногамъ своего побѣдителя. Только слабыя, продолжительныя движенія хвоста и конвульсивная дрожь, по временамъ пробѣгавшая по его членамъ, показывали, что жизнь еще не совсѣмъ покинула звѣря.