— Вы, ваше сіятельство, могли вѣрить въ его науку, но зачѣмъ же было полагаться на его честность? Во всякомъ случаѣ намъ нечего бояться, графъ. Диспольсенъ умеръ, бумаги пропали; а черезъ нѣсколько дней не будетъ и тѣхъ, кому онѣ могли сослужить службу.
— Конечно; какъ бы то ни было, кто посмѣетъ обвинить меня?
— Или меня, пользующагося покровительствомъ вашего сіятельства?
— О да, вы всегда можете разсчитывать на меня; но прошу васъ, не затягивайте этого дѣла. Я тотчасъ же пошлю гонца къ полковнику. Пойдемте, слуги поджидаютъ меня за этими кустами, мы отправимся прямо въ Дронтгеймъ, откуда должно быть уже выѣхалъ мекленбуржецъ. Служите мнѣ вѣрой и правдой и я защищу васъ отъ всѣхъ Кумбизульсумовъ и Диспольсеновъ на свѣтѣ!
— Вѣрьте, ваше сіятельство… Дьяволъ!
Оба исчезли въ лѣсу; голоса ихъ затихли мало по малу и вскорѣ послышался топотъ двухъ лошадей.
XXXV
Въ то время какъ въ одномъ изъ лѣсовъ, окружающихъ Сміазенское озеро происходилъ вышеописанный разговоръ, мятежники, раздѣлившись на три отряда, вышли изъ Апсилькорской свинцовой рудокопни черезъ главный входъ, расположенный на днѣ глубокаго оврага.
Орденеръ, который, не смотря на свое желаніе сблизиться съ Кенниболомъ, попалъ въ отрядъ Норбита, видѣлъ передъ собой длинную процессію факеловъ, пламя которыхъ, борясь съ разсвѣтомъ зарождающагося утра, отразилось въ топорахъ, вилахъ, заступахъ, въ желѣзныхъ наконечникахъ дубинъ, въ тяжелыхъ молотахъ, ломахъ, баграхъ и тому подобныхъ грубыхъ рабочихъ орудіяхъ, какими только могли воспользоваться мятежники, не пренебрегая и обыкновеннымъ оружіемъ, свидѣтельствовавшимъ, что бунтъ былъ послѣдствіемъ заговора. Мушкеты, копья, сабли, карабины и пищали дополняли собой вооруженіе банды.
Когда солнце взошло надъ горизонтомъ и факелы издавали одинъ лишь чадъ, Орденеръ могъ лучше разсмотрѣть это странное войско, выступавшее въ безпорядкѣ съ хриплыми пѣснями и дикими криками, и походившее на стаю голодныхъ волковъ, почуявшихъ запахъ трупа.
Все войско раздѣлено было на три отряда или, скорѣе, на три толпы.
Впереди шли кольскіе горцы подъ предводительствомъ Кеннибола, на котораго всѣ они походили какъ одеждой изъ звѣриныхъ шкуръ, такъ и своими дикими суровыми физіономіями.
Далѣе слѣдовали молодые рудокопы подъ начальствомъ Норбита и старые — подъ командой Джонаса — въ своихъ большихъ войлочныхъ шляпахъ, въ широкихъ панталонахъ, съ голыми руками и почернѣвшими лицами, съ взглядомъ, тупо устремленнымъ на солнце. Надъ этой безпорядочной толпой развѣвались тамъ и сямъ огненнаго цвѣта знамена съ различными надписями, какъ то: Да здравствуетъ Шумахеръ! — Освободимъ нашего благодѣтеля! — Свобода рудокопамъ! — Свобода графу Гриффенфелъду! — Смерть Гульденлью! — Смерть притѣснителямъ! — Смерть Алефельду!
Бунтовщики смотрѣли на эти знамена скорѣе какъ на безполезную ношу, чѣмъ на украшеніе, и они передавали ихъ изъ рукъ въ руки, когда знаменоносецъ уставалъ или хотѣлъ принять участіе въ нестройномъ хорѣ рожковъ и завываніяхъ своихъ соратниковъ.
Аріергардъ этого страннаго войска составлялъ десятокъ телѣгъ, запряженныхъ оленями и большими ослами и предназначенныхъ вѣроятно для фуража. Гигантъ, приведенный Гаккетомъ, одинъ шелъ впереди отряда съ дубиною и топоромъ, а въ нѣкоторомъ отдаленіи позади него съ затаеннымъ ужасомъ слѣдовали первыя ряды горцевъ Кеннибола, который не спускалъ глазъ съ этого дьявольскаго вождя, ожидая, что онъ того гляди измѣнитъ свой видъ.
Съ дикими криками и оглашая сосновые лѣса звуками рожковъ, банда мятежниковъ спустилась съ южныхъ горъ Дронтгеймскаго округа. Тутъ присоединились къ нимъ отдѣльные отряды изъ Сундъ-Мора, Губфалло, Конгсберга и толпа сміазенскихъ кузнецовъ, представлявшихъ странный контрастъ съ прочими бунтовщиками. Эти рослые, сильные люди, вооруженные клещами и молотами, въ кирасахъ изъ широкихъ мѣдныхъ пластинокъ, съ деревяннымъ крестомъ вмѣсто знамени, мѣрно выступали впередъ, распѣвая библейскіе псалмы. Предводителемъ ихъ былъ крестоносецъ, шедшій во главѣ безъ всякаго оружія.
Всѣ эти скопища мятежниковъ не встрѣчали ни души на пути своемъ. При ихъ приближеніи пастухи загоняли стада свои въ пещеры, поселяне бѣжали изъ деревень. Житель равнинъ и долинъ вездѣ одинаковъ; онъ равно боится и разбойника и полицейскаго.
Въ такомъ порядкѣ проходили они по холмамъ и лѣсамъ, рѣдко встрѣчая на пути селенія; слѣдовали по извилистымъ дорогамъ, на которыхъ виднѣлось больше звѣриныхъ, чѣмъ человѣческихъ слѣдовъ, огибали озера, переправлялись черезъ потоки, овраги и болота.
Орденеру совсѣмъ незнакома была мѣстность, по которой ему приходилось идти. Разъ только взоръ его примѣтилъ вдали на горизонтѣ виднѣющуюся скалу и, обратившись къ одному изъ своихъ спутниковъ, онъ спросилъ.
— Пріятель, что это за скала виднѣется тамъ на югѣ?
— Ястребиная шея, Ольемскій утесъ, — отвѣтилъ ему рудокопъ.
Орденеръ глубоко вздохнулъ.
XXXVI
Обезьяна, попугаи, гребешки и ленты, все приготовлено у графини Алефельдъ къ пріѣзду поручика Фредерика. Она выписала даже за дорогую цѣну послѣдній романъ знаменитой Скюдери. Въ роскошномъ переплетѣ съ позолоченными чеканными застежками онъ положенъ былъ по ея приказанію среди флаконовъ съ духами и коробочекъ съ мушками на элегантномъ туалетѣ съ золочеными ножками и съ мозаичной инкрустаціей въ будущемъ будуарѣ ея ненагляднаго Фредерика.
Исполнивъ такимъ образом эту мелочную материнскую заботливость, которая смягчила на время ея злобную натуру, она стала обдумывать, какъ бы вѣрнѣе и скорѣе погубить Шумахера и Этель, которые съ отъѣздомъ Левина лишились своего послѣдняго защитника.
Въ короткій промежутокъ времени въ Мункгольмской крѣпости произошло нѣсколько событій, о которыхъ графиня Алефельдъ имѣла самыя смутныя понятія. Кто этотъ рабъ, вассалъ или чужакъ, котораго, судя по уклончивымъ и загадочнымъ словамъ Фредерика, полюбила дочь бывшаго канцлера? Въ какихъ отношеніяхъ могъ находиться баронъ Орденеръ къ Мункгольмскимъ узникамъ? Что за непонятная причина его страннаго отсутствія въ то время, когда оба королевства заняты были его близкой свадьбой съ Ульрикой Алефельдъ, которой онъ повидимому чуждался? Наконецъ, что произошло при свиданіи Левина Кнуда съ Шумахеромъ?…
Умъ графини терялся въ догадкахъ и предположеніяхъ. Въ концѣ концовъ, чтобы выяснить себѣ эти тайны, она рѣшилась лично отправиться въ Мункгольмъ, побуждаемая съ одной стороны женскимъ любопытствомъ, съ другой — ненавистью къ врагамъ.
Однажды вечеромъ, когда Этель находилась одна въ саду крѣпости и въ шестой разъ принималась чернить алмазомъ своего перстня какiя-то таинственныя буквы на черномъ столбѣ у входа, на порогѣ котораго въ послѣдній разъ видѣла она своего Орденера, дверь отворилась.
Молодая дѣвушка вздрогнула. Въ первый разъ еще отворялась эта дверь, съ тѣхъ поръ какъ она захлопнулась за Орденеромъ.
Блѣдная, высокая женщина, одѣтая въ бѣлое платье, стояла передъ Этелью, съ сладостной, какъ отравленный медъ, улыбкой, съ кроткимъ, доброжелательнымъ взглядомъ, въ которомъ сверкало по временамъ выраженіе ненависти, досады и невольнаго удивленія.
Этель смотрѣла на нее съ изумленіемъ, граничащимъ съ страхомъ. Послѣ смерти ея старой кормилицы, скончавшейся на ея рукахъ, это была первая женщина, которую видѣла она въ мрачныхъ стѣнахъ Мункгольмской крѣпости.
— Дитя мое, — нѣжно спросила незнакомка: — вы дочь мункгольмскаго узника?
Этель невольно отвернулась. Незнакомка не внушала ей довѣрія, ей казалось, что даже дыханіе этого нѣжнаго голоса было отравлено ядомъ.
— Меня зовутъ Этель Шумахеръ, — отвѣтила она послѣ минутнаго молчанія, — отецъ говорилъ мнѣ, что въ колыбели меня называли графиней Тонгсбергъ и княжной Воллинъ.
— Вашъ отецъ говорилъ вамъ это!.. — вскричала незнакомка съ выраженіемъ, которое поспѣшила смягчить, добавивъ, — сколько горя вытерпѣли вы!
— Горе постигло меня при моемъ рожденіи, — отвѣтила молодая дѣвушка. — Батюшка говоритъ, что оно не оставитъ меня до могилы.
Улыбка мелькнула на губахъ незнакомки, которая продолжала сострадательнымъ тономъ:
— И вы не ропщете на тѣхъ, кто бросилъ васъ въ эту темницу? Вы не проклинаете виновниковъ вашего несчастія?
— Нѣтъ, наши проклятія могутъ накликать несчастіе на тѣхъ, которые заставляютъ насъ страдать.
— А знаете ли вы, — безстрастно продолжала незнакомка, — кто виновникъ вашихъ страданій?
Послѣ минутнаго раздумья Этель сказала.
— Все дѣлается по волѣ Божіей.
— Вашъ отецъ никогда не говоритъ вамъ о королѣ?
— О королѣ?.. Я не знаю его, но молюсь за него каждое утро и вечеръ.
Этель не поняла, отчего при этомъ отвѣтѣ незнакомка закусила себѣ губы.
— Вашъ несчастный отецъ никогда не называлъ вамъ въ минуту раздраженія своихъ заклятыхъ враговъ, генерала Аренсдорфа, епископа Сполисона, канцлера Алефельда?..
— Я никогда не слыхала такихъ именъ.
— А извѣстно ли вамъ имя Левина Кнуда?
Воспоминаніе о сценѣ, происходившей два дня тому назадъ между Дронтгеймскимъ губернаторомъ и Шумахеромъ, было еще слишкомъ живо въ умѣ Этели, чтобы она забыла имя Левина Кнуда.
— Левинъ Кнудъ? — повторила она. — Мнѣ кажется, батюшка больше всѣхъ любитъ и уважаетъ этого человѣка.
— Какъ!
— Да, — продолжала молодая дѣвушка, — этого Левина Кнуда съ жаромъ защищалъ третьяго дня батюшка противъ навѣтовъ Дронтгеймскаго губернатора.
При этихъ словахъ удивленіе незнакомки удвоилось.
— Противъ Дронтгеймскаго губернатора. Не издѣвайтесь надо мной, моя милая; я пришла сюда для вашей же пользы. Не можетъ быть, чтобы отецъ вашъ защищалъ генерала Левина Кнуда отъ навѣтовъ Дронтгеймскаго губернатора!
— Генерала! Мнѣ кажется капитана Левина Кнуда… Ахъ, нѣтъ! Ваша правда. Мой отецъ, — продолжала Этель — показалъ столько же любви къ этому генералу Левину Кнуду, сколько ненависти къ Дронтгеймскому губернатору.
— Вотъ еще странная тайна! — подумала блѣдная высокая женщина, любопытство которой росло съ каждой минутой. — Милое дитя, что же произошло между вашимъ отцомъ и Дронтгеймскимъ губернаторомъ?