— Да, — вскричалъ онъ: — я презираю людей за то, что они жестоки, неблагодарны, вѣроломны. Имъ обязанъ я всѣми моими несчастіями.
— Тѣмъ лучше! Я, напротивъ, обязанъ имъ всѣмъ своимъ счастіемъ.
— Счастіемъ?
— Счастіемъ ощущать мясо, трепещущее въ моихъ зубахъ, теплоту дымящейся крови въ моемъ пересохшемъ горлѣ; наслажденіемъ разбивать живое существо о выступъ утеса и слышать крикъ жертвы, смѣшанный съ хрустомъ дробимыхъ костей. Вотъ удовольствія, доставляемыя мнѣ людьми.
Шумахеръ съ ужасомъ отступилъ отъ чудовища, къ которому подходилъ почти съ гордостью, что подобенъ ему. Устыдившись, онъ закрылъ лицо руками; глаза его наполнились слезами негодованія не на родъ человѣческій, но на самого себя. Его благородное, великодушное сердце ужаснулось ненависти, которую онъ такъ долго питалъ къ людямъ, когда увидѣлъ ее, какъ въ страшномъ зеркалѣ, въ сердцѣ Гана Исландца.
— Ну, ненавистникъ людей, — смѣясь спросило чудовище: — осмѣлишься ли ты теперь хвастаться, что похожъ на меня?
Старикъ задрожалъ.
— Боже мой! Чѣмъ ненавидѣть ихъ, какъ ты, скорѣе я стану любить ихъ.
Стража увела чудовище въ болѣе надежную тюрьму. Погрузившись въ задумчивость, Шумахеръ остался одинъ въ башнѣ, гдѣ уже не было ни одного врага человѣчества.
XLVIII
Роковой часъ насталъ. Въ Мункгольскомъ замкѣ стража повсюду удвоена, передъ каждой дверью молча и угрюмо прохаживаются часовые. Взволнованный городъ суетливо спѣшитъ къ мрачнымъ башнямъ крѣпости, въ которой царитъ необычайное волненіе. На каждомъ дворѣ слышится погребальный бой барабановъ, затянутыхъ трауромъ. По временамъ изъ нижней башни раздаются пушечные выстрѣлы, тяжелый колоколъ крѣпости медленно раскачивается, издавая тяжелый, протяжный звонъ, а со всѣхъ концовъ гавани спѣшатъ къ страшному утесу лодки, переполненныя народомъ.
На крѣпостной площади, окруженный взводомъ солдатъ, высится обитый трауромъ эшафотъ, къ которому ежеминутно прибываетъ и въ нетерпѣливомъ ожиданіи тѣснится толпа.
На помостѣ эшафота прохаживается палачъ въ красной шерстяной одеждѣ, то опираясь на сѣкиру, которую держитъ въ рукахъ, то переворачивая плаху и плетенку помоста. Невдалекѣ сложенъ костеръ, близъ него пылаютъ нѣсколько смоляныхъ факеловъ. Между эшафотомъ и костромъ вбитъ въ землю колъ съ надписью: Орденеръ Гульденлью измѣнникъ! Съ крѣпостной площади виднѣется развѣвающійся надъ Шлезвигской башней большой черный флагъ.
Въ эту минуту осужденный Орденеръ снова явился передъ трибуналомъ, до сихъ поръ не покидавшемъ залу суда. Не было только епископа, обязанности котораго, какъ защитника, кончились.
Сынъ вице-короля былъ въ черной одеждѣ съ цѣпью ордена Даннеброга на шеѣ. Лицо его блѣдно, но величественно. Онъ былъ одинъ, такъ какъ его повели на казнь изъ темницы, прежде чѣмъ успѣлъ вернуться къ нему священникъ Афанасій Мюндеръ.
Внутренно Орденеръ уже примирился съ своей судьбой. Но все же супругъ Этели не безъ горечи помышлялъ о жизни и быть можетъ для первой брачной ночи хотѣлъ бы избрать не такую мрачную, какъ ночь въ могилѣ. Въ темницѣ онъ молился и мечталъ, теперь стоитъ у предѣла всѣхъ молитвъ и мечтаній. Но твердость и мужество, внушенныя ему Богомъ и любовью, не покидаютъ его ни на минуту.
Толпа, менѣе хладнокровная, чѣмъ осужденный, глядѣла на него съ жаднымъ вниманіемъ. Его высокій санъ, его жестокая участь возбуждали всеобщую зависть и сожалѣніе. Каждый хотѣлъ присутствовать при совершеніи казни, не стараясь выяснить себѣ его вину.
Страшное чувство врождено человѣку, чувство, влекущее его къ зрѣлищу смертной казни, какъ на празднество. Съ ужасающей настойчивостью пытается онъ уловить мысль на измѣнившемся лицѣ приговореннаго къ смерти, какъ бы надѣясь, что въ эту торжественную минуту блеснетъ въ глазахъ несчастнаго какое нибудь откровеніе неба или ада, какъ бы желая увидѣть тѣнь, которую бросаетъ отъ себя крыло смерти, спускающееся на человѣческую голову; какъ бы стремясь уловить, что станется съ человѣкомъ, когда покинетъ его послѣдняя надежда.
Вотъ существо, полное силъ и здоровья, оно движется, дышетъ, живетъ; но пройдетъ минута, и оно перестанетъ двигаться, дышать, жить, окруженное ему подобными существами, изъ которыхъ каждое жалѣетъ его, но ни одно не спасетъ. Вотъ злополучный, умирающій въ цвѣтѣ силъ, подъ гнетомъ могущества естественнаго и силы незримой; вотъ жизнь, которую общество даровать не можетъ, но которую отнимаетъ съ особенною церемоніей, сильно дѣйствующей на воображеніе. Мы всѣ обречены на смерть, не вѣдая, когда пробьетъ нашъ часъ; и несчастливецъ, точно знающій близость конца, возбуждаетъ въ насъ странное и печальное любопытство.
Читатель помнитъ, что Орденеръ приговоренъ былъ еще къ лишенію почестей и орденовъ. Лишь только утихло волненіе, произведенное въ толпѣ его приходомъ, предсѣдатель приказалъ принести гербовникъ обоихъ королевствъ и статутъ ордена Даннеброга.
Затѣмъ, велѣвъ осужденному стать на одно колѣно и пригласивъ присутствовавшихъ хранить почтительное молчаніе, онъ раскрылъ статутъ кавалеровъ ордена Даннеброга и началъ громкимъ и строгимъ голосомъ.
«Мы, Божіею милостію, Христіернъ, король Даніи и Норвегіи, повелитель вандаловъ и готовъ, герцогъ Шлезвигскій, Голштинскій, Штормарійскій и Дитмарскiй, графъ Ольденбургскій и Дельменгурстскій, — возстановивъ по предложенію нашего великаго канцлера, графа Гриффенфельда (предсѣдатель такъ поспѣшно прочелъ это имя, что его едва можно было разслышать), королевскій орденъ Даннеброга, основанный славнымъ предкомъ нашимъ святымъ Вальдемаромъ.
„Принимая во вниманіе, что почетный орденъ этотъ былъ учрежденъ въ память о Даннеброгскомъ знамени, ниспосланномъ небомъ нашему благословенному королевству“,
„Что, слѣдовательно, противно было бы божественному учрежденію этого ордена, если какой либо изъ кавалеровъ его станетъ безнаказанно совершать преступленія противъ чести и святыхъ законовъ церкви и государства“,
„Повелѣваемъ, колѣнопреклоняясь передъ Господомъ, чтобы кавалеръ, вѣроломной измѣной предавшій душу свою демону, былъ послѣ публичнаго позора, навсегда лишенъ почестей нашего королевскаго ордена Даннеброга“.
Президентъ закрылъ книгу.
— Орденеръ Гульденлью, баронъ Торвикъ, кавалеръ ордена Даннеброга, вы признаны виновнымъ въ государственной измѣнѣ, въ преступленіи, за которое вамъ отрубятъ голову, тѣло сожгутъ, а пепелъ развѣютъ по вѣтру… Орденеръ Гульденлью, измѣнникъ, вы недостойны считаться въ числѣ кавалеровъ ордена Даннеброга, приглашаю васъ смириться духомъ, такъ какъ сейчасъ, всенародно, вы будете разжалованы именемъ короля.
Президентъ протянулъ руку къ гербовнику и уже готовился произнести роковой приговоръ надъ Орденеромъ, спокойно и недвижимо стоявшимъ передъ трибуналомъ, какъ вдругъ распахнулась правая боковая дверь залы. Вошелъ церковный привратникъ и объявилъ о прибытіи его преосвященства, епископа Дронтгеймскаго.
Старецъ поспѣшно вошелъ въ залу, поддерживаемый другимъ духовнымъ лицомъ.
— Остановитесь, господинъ предсѣдатель, — вскричалъ онъ съ живостью, какой трудно было ждать при его возрастѣ: — Остановитесь! Благодарю Создателя, я прибылъ какъ разъ вовремя.
Присутствовавшіе удвоили вниманіе, предчувствуя, что случилось что-нибудь важное. Предсѣдатель съ досадой обратился къ епископу:
— Позвольте, Ваше преосвященство, замѣтить, что ваше присутствіе здѣсь теперь безполезно. Трибуналъ приступаетъ къ разжалованію осужденнаго, который затѣмъ подвергнется смертной казни.
— Остерегитесь коснуться того, кто чистъ передъ Господомъ, — сказалъ епископъ: — осужденный невиненъ!
Ничто не можетъ сравниться съ восклицаніемъ изумленія, огласившимъ своды залы, съ которымъ смѣшался испуганный крикъ предсѣдателя и секретаря.
— Да, трепещите, судьи, — продолжалъ епископъ, прежде чѣмъ предсѣдатель успѣлъ вернуть свое хладнокровіе: — трепещите! Вы готовились пролить невинную кровь.
Между тѣмъ какъ предсѣдатель старался преодолѣть свое волненіе, Орденеръ смущенно всталъ на ноги. Благородный юноша опасался, что обнаружился его великодушный обманъ, что нашлись доказательства виновности Шумахера.
— Господинъ епископъ, — сказалъ предсѣдатель: — мнѣ кажется, что въ этомъ дѣлѣ преступленіе, переходя съ головы на голову, стремится избѣгнуть наказанія. Не довѣряйтесь обманчивой вѣроятности. Если Орденеръ Гульденлью невиненъ, кто же тогда виновенъ?
— Сейчасъ узнаете, ваше сіятельство, — отвѣтилъ епископъ.
Затѣмъ, показавъ трибуналу желѣзный ящикъ, который несъ за нимъ служитель, онъ продолжалъ:
— Господа, вы судили, блуждая во мракѣ. Этотъ ящикъ заключаетъ въ себѣ чудный свѣтъ, который разсѣетъ тьму.
Предсѣдатель, секретарь и Орденеръ, казалось, сильно поражены были при видѣ таинственнаго ящика.
Епископъ продолжалъ:
— Выслушайте меня, благородные судьи. Сегодня, когда я возвратился въ свой дворецъ отдохнуть отъ утомленія минувшей ночи и помолиться за осужденныхъ, ко мнѣ принесли этотъ запечатанный желѣзный ящикъ. Мнѣ сказали, что смотритель Спладгеста принесъ его утромъ во дворецъ, чтобы вручить лично мнѣ, утверждая, что въ немъ безъ сомнѣнія заключается какая то сатанинская тайна. Онъ найденъ былъ на тѣлѣ святотатца Бенигнуса Спіагудри, трупъ котораго вытащили изъ Спарбскаго озера.
Орденеръ удвоилъ вниманіе. Присутствовавшіе въ залѣ хранили благоговѣйное молчаніе. Предсѣдатель и секретарь какъ преступники потупили головы. Можно было сказать, что оба они лишились свойственной имъ наглости и коварства. Въ жизни злодѣя бываютъ минуты, когда онъ теряетъ всякое присутствіе духа.
— Благословивъ этотъ ящикъ, — продолжалъ епископъ: — я вскрылъ печать, на которой, какъ и теперь еще видно, изображенъ древній уничтоженный гербъ Гриффенфельда. Я дѣйствительно нашелъ въ немъ сатанинскую тайну. Судите сами, господа, выслушавъ меня съ полнымъ вниманіемъ. Дѣло идетъ о человѣческой крови, за каждую каплю которой взыщетъ Господь.
Затѣмъ, открывъ таинственный ящикъ, онъ вынулъ изъ него пергаментъ, на которомъ была слѣдующая надпись: „Я, докторъ Блакстамъ Кумбизульсумъ, передъ смертью завѣщаю передать капитану Диспольсену, повѣренному въ Копенгагенѣ бывшаго графа Гриффенфельда, этотъ пергаментъ, писанный весь рукою Туріафа Мусдемона, служителя канцлера графа Алефельда съ тѣмъ, чтобы вышеупомянутый капитанъ воспользовался имъ по своему благоусмотрѣнію. Молю Бога отпустить мнѣ мои прегрѣшенія. — Копенгагенъ, одиннадцатаго января, тысяча шестьсотъ девяносто девятаго года.