— Что привозят на пароходах? — спросил Анджело.
— Разные фрукты, а иногда рис, — сказал Паолино, дожевывая последний кусочек сыра. — В холодную погоду — мясо. Они всегда приходят нагруженными под завязку и всегда уходят пустыми.
— Папа, а тебе удается получить хоть что-нибудь из того, что привозят на пароходах? — задал новый вопрос Анджело.
— Хорошо еще, что ему удается получать эту работу.
Голос послышался сбоку, за спиной Анджело. Обернувшись, мальчик увидел нависшую над ним тень, заслонившую солнце. Она показалась ему гигантской. Паолино тоже посмотрел на подошедшего. Анджело перевел взгляд на отца и увидел промелькнувший в его глазах испуг.
— Крайне неприятно прерывать ваш семейный пикник, — сказал незнакомый Анджело человек, — но у нас есть работа, которая не может ждать.
Мужчина был высоким и мускулистым, с густой темной шевелюрой и широченными бровями. Разговаривая, он щурился, больше по привычке, чем от солнца. В руке держал незажженную сигару, на плече у него висел грузчицкий крюк.
— У меня еще десять минут, — сказал Паолино.
— У тебя столько, сколько я скажу, — оборвал его подошедший. — Так что поднимай свою задницу и пошевеливайся.
Паолино посмотрел на Анджело, с усилием придал лицу безразличное выражение, а затем умудрился даже выдавить улыбку.
— Спокойно сиди и доедай фрукты, — сказал он мальчику. — Увидимся вечером, когда я освобожусь.
Он наклонился, поцеловал Анджело и на секунду прижал мальчика к себе.
— Шевелись, шевелись! — прикрикнул начальник. — Не на войну уходишь. Живо, работать!
Паолино поднял с земли свой носовой платок, погладил Анджело по голове и медленно побрел к открытым воротам грузового причала. Мужчина сунул сигару в рот, рысцой догнал Паолино и, приостановившись, поднял ногу и пнул его подошвой тяжелого рабочего ботинка. Чуть выше поясницы появился отпечаток огромной ступни.
— Когда я говорю: шевелись, надо шевелиться! — прорычал он. — А если тебя что-то не устраивает, вали на другой пирс.
Анджело стоял, изо всех силенок стиснув кулаки, его глаза сверкали от гнева, но он ничего не сказал. Он следил за тем, как отец обернулся было к этому человеку, а потом увидел лицо отца. Паолино был бледным, с каким-то тупым выражением лица — выражением человека, сдавшегося под ударами судьбы. Анджело, напротив, покраснел, как свекла, и, дрожа от бессильной злобы, смотрел на здоровенного негодяя, измывавшегося над его отцом.
Они оба проводили глазами Паолино, исчезнувшего в пасти ограды грузового причала. А потом верзила толкнул Анджело открытой ладонью.
— Подбери объедки и проваливай отсюда ко всем чертям, — приказал он.
Анджело прожег его яростным взглядом.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Зачем тебе мое имя? — с издевкой спросил мужчина. — Корешиться нам с тобой все равно не светит. Я сказал: собери объедки и проваливай.
— Как вас зовут? — еще раз спросил Анджело, делая два коротких шага навстречу портовому заправиле.
— Ты, смотрю, нарываешься на неприятности, щенок, — сказал тот. Его слова звучали резко и отрывисто, как будто он их выплевывал. — Делай что велено, а то пожалеешь.
— Я хочу знать ваше имя, — сказал Анджело.
Верзила размахнулся и залепил Анджело пощечину с такой силой, что на щеке отчетливо отпечатались пальцы. Одновременно он схватил мальчика за воротник и поднял перед собой. Их лица разделяли считаные дюймы.
— Меня зовут Карл! — рявкнул он. — Карл Баньон. А если ты когда-нибудь начнешь забывать мое имя, это тебе напомнит!
Баньон выхватил из заднего кармана опасную бритву и, взмахнув рукой, раскрыл лезвие. Увидев, что глаза Анджело широко раскрылись при виде оружия, он ухмыльнулся.
— Можешь орать, хоть охрипни, — сказал он. — Мне плевать.
Анджело увидел, как лезвие сверкнуло в воздухе, и почувствовал, как оно ужалило его. А потом он ощутил тепло собственной крови, хлынувшей из глубокой четырехдюймовой раны, которую Баньон нанес ему прямо над правым глазом, прежде чем отшвырнуть в сторону.
Анджело повернулся, поднял с земли свой носовой платок и приложил к лицу. Он слышал, как стихали тяжелые шаги Баньона. У него закружилась голова и к горлу подступила тошнота от потери крови. Он слышал, как мимо проходили люди, говорившие между собой на настолько ломаном английском языке, что он совсем не понимал их, и знал, что никто не остановится, чтобы помочь. Они или боялись Баньона, как и его отец, или же им было совершенно безразлично, что местный босс делает с чужим мальчишкой. Анджело стоял у стены и смотрел на небо, не в силах пошевелиться, но глаза его были сухи. Издалека до него донесся протяжный гудок большого парохода, выходившего из гавани, чтобы направиться в страну, расположенную немыслимо далеко от той, которую отец Анджело выбрал для того, чтобы выстроить новую, лучшую жизнь.
Жозефина расчесывала черные волосы Анджело мокрым гребешком. Она делала это очень осторожно, чтобы не потревожить скрытую под пропитанным кровью бинтом глубокую рану над правым глазом. Чтобы закрыть зигзагообразный разрез, потребовалась дюжина стежков. А чтобы убедить Паолино в том, что месть Карлу Баньону ему не по силам, потребовался целый день.
— Он должен умереть за то, что сделал с моим мальчиком, — говорил Паолино.
— И что дальше? — резонно возразила Жозефина. — Ты пойдешь в тюрьму, и Анджело останется без отца.
— По крайней мере, в таком случае он сможет вспоминать об отце с уважением, — сказал Паолино.
— Ты не должен делать ничего, — сказала Жозефина. — Придет время, и месть свершится. Только не твоими руками.
— Кто же это сделает, если не я? — спросил Паолино.
Жозефина отвернулась и ничего не ответила.
— Кто этот человек, с которым Ида хочет меня познакомить? — спросил Анджело. Накрахмаленный воротничок новой белой рубашки больно натирал ему шею.
— Он босс, — ответила Жозефина. — У него есть власть, и он сможет помочь тебе.
— Помочь в чем?
— Не быть похожим на твоего отца, — сказала Жозефина. — Паолино — слабак. В этой стране слабаков не ждет ничего хорошего. А вот такой человек, как Маккуин, сможет научить тебя тому, что нужно знать.
— Папа сам учит меня тому, что я должен знать, — возразил Анджело. — Он говорит, что то, чему он меня учит, поможет мне стать хорошим человеком.
— Ты будешь хорошим человеком, Анджело, — сказала Жозефина. — Только таким, который сам устраивает свою жизнь. А не таким, кому приходится работать всю жизнь, пока он может держаться на ногах.
— Этот человек будет любить меня так же, как папа? — спросил Анджело.
— Такой человек, как Маккуин, не знает, что такое любовь, — ответила Жозефина. — Зато он сможет научить тебя верности, и после этих уроков тебе придется нести куда более тяжкое бремя. Любовь приходит и уходит, когда пожелает. Верность остается навсегда. И для тебя это значит — до того дня, когда Маккуин умрет или перестанет быть боссом.
— А потом?
— А потом мы посмотрим, насколько хорошо ты усвоил уроки, — сказала Жозефина.
Все гангстеры жаждут власти и пойдут на все, чтобы достичь и удержать ее. В этом истинный смысл их жизни, единственное, что влечет их по-настоящему. Преданность, вера, дружба — это лишь орудия, при помощи которых они управляют своими державами. Неодолимое влечение к власти заложено в них с детских лет, когда, окруженные нищетой, они искали вокруг себя примеры для подражания — тех, кто сумел подняться над жалким бытием. В нищенских трущобных районах, особенно на заре двадцатого столетия, тот, кто стоял выше всех и обладал самой большой властью, почти всегда оказывался преступником.
— В жизни гангстера нет ни капли романтики, — сказала Мэри. — Анджело мог бы со всей определенностью сказать это вам. Все дело было в том, что он получил возможность уйти от той жизни, в которой ему пришлось бы зависеть от милости таких людей, как Карл Баньон. То, что он видел, как его отца безжалостно и беспричинно унизили, травмировало его куда сильнее, чем лезвие бритвы. Рана в душе Анджело оказалась куда глубже, чем на лице. Шрам был всего лишь напоминанием о том, что он видел. И чего никогда не должен был забыть.
Пуддж швырнул резиновый мяч в темную кирпичную стену и поймал его одной рукой. Анджело сидел чуть поодаль, прислонившись спиной к ступеньке на площадке лестницы многоквартирного дома и обхватив руками колени. Пуддж пару раз стукнул мячом о растрескавшийся бетон, по которому гуляли густые прохладные тени от белья, висевшего наверху на толстых веревках.
— Я вовсе не напрашивался к тебе в друзья, — сказал Пуддж Анджело. — Я делал все это только для того, чтобы Ида не измордовала меня, как я тебя.
— Я знаю, Пуддж, — отозвался Анджело. — Наверно, скоро она отпустит тебя на свободу.
Пуддж пожал плечами и подошел к Анджело, стукая на ходу мячом оземь, как это делают баскетболисты.
— Мне так не кажется, — сказал он. — Похоже, что мне придется еще некоторое время болтаться с тобой.
— Извини, я не хотел, — ответил Анджело, глядя на него снизу вверх.
— Я тоже сначала не хотел, — честно сознался Пуддж. — Но, если по правде, ты оказался совсем не такой страшной занозой в заднице, как я боялся.
Анджело улыбнулся.
— Было хорошо иметь друга.
— Когда имеешь дело с таким парнем, как Маккуин, нужно кое-что побольше, — сказал Пуддж. — Если он решит взять нас к себе, то возьмет нас как команду. Мы и должны стать командой — ты и я. Будем работать только вместе и никак иначе.
— Но ведь ты же не сможешь постоянно присматривать за мной, — заметил Анджело. — А я не смогу защищать тебя, как ты защищаешь меня.
— Пока что получалось, — ухмыльнулся Пуддж. — Ну, и пусть будет еще немного. Посмотрим, что выйдет дальше. — Он сел напротив Анджело, на другой стороне лестничной площадки. — Может, ты еще окажешься самым крутым из нас.
— Я слишком трусливый, крутые такими не бывают, — ответил Анджело. — Но я обещаю всегда быть твоим другом. И никогда не предам тебя.