дж. — Он боялся постоять за себя в Италии, а здесь и подавно. За всю жизнь он только один раз проявил смелость — когда убил сына. Что удивительно, это был поступок, характерный для гангстера. Единственный поступок такого рода, который он когда-либо совершил. И в результате он потерял Анджело, жену и все остальное, что имело для него в жизни хоть какое-то значение».
Ангус Маккуин разглядел в Анджело Вестьери эмоциональную открытость и эксплуатировал ее с их первой встречи. У мальчика оставалась неудовлетворенной потребность испытывать привязанность, и Маккуин восполнял эту нехватку весьма искусно. Ребенок никак не мог устоять против такой обработки. Маккуин был хорошим гангстером и великим знатоком по части использования в своих интересах любых человеческих слабостей. Он знал, что за тихим поведением Анджело кроется отчаянное стремление обрести такого отца, которым он мог бы восхищаться и которому мог бы подражать. Дома мальчик не получал того, о чем мечтал. Зато Ангус Маккуин мог дать это Анджело без всякого труда.
Взамен Маккуин получал преданность молодого человека, которого сформировал и направил, как считал нужным. В преступном мире ничего не делается от душевной доброты. Там имеет место только покровительство, имеющее определенную цену и предусматривающее расплату вдвойне. Обучение Анджело Вестьери гангстерскому ремеслу было долгосрочной ссудой, выданной ему Ангусом Маккуином. Которую Анджело рано или поздно должен будет возместить.
Они сидели втроем в переднем ряду переполненного зала, где воздух был сизым от табачного дыма. Ангус удобно устроился между Пудджем и Анджело. Шел большой боксерский турнир с участием десяти полупрофессионалов, и все трое уже стали богаче на семьдесят пять долларов, благодаря беспроигрышным ставкам Ангуса.
— Как вам удается всегда угадывать победителя? — спросил Пуддж.
— Прислушиваюсь к внутреннему голосу, — с улыбкой ответил Ангус. — А он всегда говорит правду, если, конечно, знаешь, за кем останется бой.
— Значит, все матчи подстроены? — спросил Пуддж.
— Кроме финала, — сказал Ангус. — Тут уже все всерьез. И только дурак будет ставить на этот бой собственные деньги.
— И что, все знают, что бои подстроены? — спросил Анджело, не отрывая взгляда от ринга, где два средневеса разминались перед началом очередного предварительного боя.
— Только те, кому положено, — ответил Ангус. — Вроде вас.
— Но если все подстроено, то где же азарт? — продолжал расспросы Пуддж.
— Азарт в организации, — объяснил Ангус. — Как и во всем, что мы делаем, прежде, чем куда-то войти, мы точно знаем, что будем там делать. Никогда не делайте ставок, если можете проиграть, и никогда не рискуйте, если не знаете точно, куда риск вас заведет.
— А что, если узнать заранее не удается? — спросил Анджело, стараясь не замечать ноющую боль в легких, вызванную табачным дымом, который становился все гуще и гуще.
— Тогда позаботься о том, чтобы газетчики знали, как правильно пишется твое имя, — наставительно произнес Ангус. — Потому что в этом случае ты станешь мертвецом намного раньше, чем разбогатеешь.
Прозвучал гонг, и начался первый раунд. Два боксера не спеша кружили по рингу, подняв руки в перчатках, твердо стоя на ногах, с фырканьем выдыхая воздух сквозь резиновые капы.
— Мне нравится тот маленький, в черных трусах, — сказал Пуддж. — Я уже как-то видел его в драке. Парень, против которого он вышел, лупил его, как разозленный мул, а ему хоть бы хны.
— Можешь орать за него, если хочешь, — отозвался Ангус. — Но деньги тебе зарабатывает высокий джент с татуированными руками. Потому что в этом бою победит он.
Анджело обвел взглядом переполненный зал, возбужденные лица трудяг, делавших ставки, которые они не имели права проигрывать, на оторванные от своих семей деньги. Они ставили наугад, а каждый результат был заранее предопределен. Они были легкой добычей для опытных жуликов, потому что искали простых удовольствий и стремились хоть на несколько часов отрешиться от своей безрадостной жизни. Но даже их редкий досуг проходил по плану, составленному совсем другими людьми, никогда не выпускавшими ход событий из-под своего контроля. Анджело рассматривал толпу, этих мужчин, которые казались ему копиями его отца, Паолино, — упрямые души, считающие, что готовность упорно трудиться даст им право на хорошую жизнь.
За те годы, которые я провел вместе с Анджело, я много раз слышал от него словосочетание «фраерские деньги». Для гангстера оно относится ко всему, от заработанной тяжким трудом еженедельной зарплаты до ставки, сделанной на любое событие, где результат может вызывать хоть какое-то сомнение. Это такие деньги, которые быстро переходят от босса, находящегося под «крышей» гангстеров, к рабочему человеку, а потом обратно к гангстеру. Это кровь, благодаря которой существует преступный мир.
«Есть только два пути войти в эту жизнь, — однажды сказал мне Анджело. — Фраерский путь и наш. И у тебя всегда есть выбор, по какому пути пойти. Не позволяй никому говорить тебе, что это не так. Случайно нельзя попасть ни на один путь, он не подворачивается сам тебе под ноги. Я хотел стать тем, кем стал. Я не хотел жить во тьме и предоставлять другим решать, когда мне вставать, сколько денег иметь и в каком доме жить. Я выбрал свой путь и никогда не оглядывался назад. И ни о чем не сожалею».
Бой закончился на середине третьего раунда, когда тощий боксер с татуировкой в виде переплетающихся лент на руках провел с полудюжины мягких ударов в область солнечного сплетения своего противника. Приземистый боксер рухнул на парусиновый пол, раскинул руки в перчатках, закрыл глаза и лежал, слушая, как рефери считает до десяти.
— Моя мать лупила меня куда сильнее, но я ни разу не упал, — недовольно сказал Пуддж.
— Так ведь тебе никогда не приказывали упасть, — заметил Ангус. — Теперь давайте найдем Хоука и заберем выигрыш. А потом немного прогуляемся.
— Там дождь хлещет, — сказал Пуддж.
Ангус встал и в упор посмотрел на мальчика.
— А ты боишься сырости? — спросил он немного резче, чем говорил минуту назад.
— Я ничего не боюсь, — ответил Пуддж.
— Тогда мы погуляем, — сказал Ангус, протискиваясь по проходу от ринга.
Они стояли под тентом закрытого на ночь ресторана, мостовую хлестали яростные струи дождя. Все трое промокли насквозь, с одежды капало на красную ковровую дорожку, все еще лежавшую перед входом. Ангус полез в карман сорочки, достал влажный лист бумаги, щепотку табака, свернул сигарету, не без труда разжег мокрый табак и глубоко затянулся, надолго задержав дым в легких.
— Это место не хуже любого другого, какое мы сможем найти сегодня вечером, — сказал он.
— Для чего? — полюбопытствовал Пуддж, встревоженно посмотрев на Анджело, дрожавшего в тонкой курточке и слаксах.
— Поговорить о бизнесе, — ответил Ангус; он без особого успеха пытался прикрыть сигарету от ветра и дождя. — Вы двое неплохо справлялись с теми заданиями, которые я вам давал. Каждая работа была сделана чисто и принесла хорошую прибыль.
— И это хорошо, да, — утвердительным тоном произнес Пуддж, придвигаясь поближе к двери.
— Это очень хорошо, — подтвердил Ангус. — Но теперь пришло время сделать из хорошего кое-что получше.
Анджело смотрел, как он докурил сигарету и бросил окурок в большую лужу. Он любил Ангуса Маккуина и уважал его как босса. Но он также знал из многочисленных разговоров с Жозефиной и Идой Гусыней, что Ангусу ни в коем случае нельзя слишком уж безоглядно доверять. Пока они с Пудджем подтверждают свою полезность и регулярно приносят деньги, он их ценит. Но как только они оступятся, Ангус вышвырнет их так же небрежно, как этот вот окурок.
— Я теперь держу один из пирсов в центре города, — сказал Ангус. — Керран и «Истмены» уступили мне его полностью за небольшую часть моих акций. Ну, а мне пойдет доля с жалованья рабочих и все, что удается содрать с судов за очередь на разгрузку.
— Который пирс? — спросил Анджело, придвигаясь поближе к Ангусу.
— Он тебе хорошо знаком, — ответил босс. — Шестьдесят второй пирс. На котором работает твой старик.
— На том пирсе командует Карл Баньон, — сказал Анджело, помнивший это имя так же хорошо, как и то, откуда взялся у него большой шрам над глазом. — Вы хотите его оставить?
— Это уже ваше дело, — ответил Ангус. — Ваше дело — надзирать за пирсом. Заботиться о том, чтобы деньги плыли в нужном направлении, то есть ко мне. Собирать налог с рабочих в день зарплаты и доставлять мне в «Мэриленд».
— И с моего отца тоже?
— А почему я должен делать ему какие-то поблажки? Он для меня никто. Хочешь урезать свою долю — ради бога; это твое дело. Пока хрусты текут так, как полагается по моим расчетам, у вас все будет в ажуре.
— Когда мы должны начать? — спросил Пуддж.
Ангус вынул карманные часы из жилета и, прищурившись в темноте, всмотрелся в циферблат.
— Пирс открывается часа через три. Постарайтесь оба быть там. Если босс опаздывает в первый же день, это производит плохое впечатление. — Он убрал часы в кармашек и поднял воротник твидового пиджака. — Полагаю, что вы справитесь с любыми осложнениями, какие могут вас ожидать, — сказал он. — Конечно, посторонний, посмотрев на вас, может подумать, что вы еще мальчишки. Но вы — мои мальчишки, и это должно добавить вам крутизны.
Ангус повернулся и вышел под ливень. Анджело и Пуддж, оставшиеся под тентом, проводили его глазами.
— Похоже, что мы получили пирс в свое распоряжение, — сказал Пуддж.
Анджело кивнул, глядя прямо перед собой. Пальцы его правой руки, опущенной в боковой карман куртки, стиснули рукоять револьвера.
Карл Баньон стоял посреди полукруга из сорока мужчин; его щеку оттопыривал большой комок жевательного табака. Ворота пирса у него за спиной были закрыты и заперты на замок. За воротами стоял у причала огромный грузовой пароход, именовавшийся «Тунисия», дожидавшийся, пока его загрузят свежими досками, чтобы отправиться в дальний путь.