Гранин вдруг остро ощутил, какую он причинил сержанту боль. Сержант ждал боя, как мести и искупления. Он сказал, что его товарищи хотели драться бок о бок. В последнюю минуту их разлучили, назначив проводниками десантных групп. Но все, кто уцелеет, соберутся снова вместе.
— И вместе будете служить, — утешил сержанта Гранин.
С Хорсена катер заметили. Над ним повисла яркая ракета. С высот при белом свете ракет финны расстреливали катер в упор.
— За мной! — Гранин перемахнул за борт: он знал, что катеру надо поскорее отойти.
Вода захлестнула его с головой. Кто-то свалился ему на плечи. Гранин устоял на ногах и двинулся к берегу. За ним, не отставая, бежал сержант. Он обогнал командира и помог ему выбраться на сушу. Люди, мокрые, выбирались на Хорсен и залегали возле пристани. Сверху, с холмов, стреляли автоматчики, не давая поднять головы. Взошла луна. Уже доносилась перестрелка с флангов. «Цепляются за берег!» — определил Гранин, вскакивая и крича:
— Вперед, орлы!
Он побежал по крутой каменистой дороге в гору под огнем, не видя, как падают и катятся в залив убитые, как сползают с обрыва к пристани раненые; он помнил одно: высоту надо взять сейчас же! Потом она обойдется отряду во много раз дороже.
Сержант бежал рядом. Над головой засвистели снаряды пушек «охотника», и близко, совсем близко взметнулось пламя.
— Дай ракету! — крикнул Гранин. — Зеленую дай, чтобы не били по своим.
«Охотник» перенес огонь вперед, но и оттуда взвились ракеты. Фланговые группы уже высадились.
Всю ночь в густом хорсенском лесу шел бой с отдельными группами финнов, бой жестокий и, казалось, беспорядочный. Однако он кончился так, как его задумал командир. Гранин правильно оценил характер обороны противника, еще не успевшего закрепиться на Хорсене; если его разъединить и расстроить боевое управление, противник будет драться вразброд. Так оно и произошло. Разрезав Хорсен пополам, Гранин сломил организованное сопротивление финнов, а фланговые группы довершили разгром и отрезали противнику отход.
Сержант пробился на свою старую позицию — к черной трубе над переправой.
У трубы его ждали шестеро товарищей. Седьмой погиб.
Финны освещали мостки переправы на Старкерн и вели по своему же пустынному берегу орудийный огонь.
— Разрешите продвигаться на Старкерн? — спросил сержант у Гранина.
Гранин не разрешил. Он приказал сидеть на развалинах и ждать приказа.
Перед рассветом «Кормилец» доставил к пристани Хорсена пленных с Кугхольма. На берег сошли конвоиры во главе с Богданычем.
Гранин был тут же, на пристани. Богданыч подскочил к нему.
— Товарищ капитан! Кугхольм матросами занят. Взяты три пулемета, семеро пленных. Докладывает старшина второй статьи Богданов…
Он помедлил, выжидая, не узнает ли его Гранин; тот пристально вглядывался, но, кажется, не узнавал. «Темновато», — подумал Богданыч и тихо сказал:
— Меньшой докладывает.
Гранин подался к нему.
— Меньшой?! А где же большой? Ах ты, мой старый соратник! Опять вдвоем окружаете финнов?
— Большого здесь нет. — Богданыч до того расчувствовался, что голос его, и без того сиплый, стал басистым, а глаза, преданно смотревшие на Гранина, заблестели. — Потерял я своего тезку где-то в Ленинграде. Может быть, он даже женился и уволился с флота.
— Постой, погоди… Ты женат?
— Что вы, товарищ капитан…
— Чего ты испугался? Я вот женат, и детей куча.
Гранин вздохнул, подумав: «На каких полустанках мается теперь с ребятишками Мария Ивановна?.. Ушла на турбоэлектроходе, в июне, второй месяц пошел, а все еще нет никаких вестей».
— Приходила ко мне на капэ одна комсомолка, — продолжал Гранин. — Тоже Богданова, не помню, как ее по имени звать. Просилась медицинской сестрой в десант, но куда ей — скоро родит. Муж — подводник. Не твой ли это друг?
— Здесь он, на Ханко?
— Был все время на Ханко. Как это ты его не встретил, удивительно. А теперь, говорят, ушел в море, не знаю, вернулась ли лодка в базу. Жена беспокоится, все ждет его. Ну, да ладно, это мы еще выясним, — Гранин тряхнул головой, будто хотел избавиться от невеселых мыслей. — Имей в виду, что работает она в госпитале. А теперь гони своих пленных на буксир. У нас тут не гостиница. Погрузишь, приходи на капэ. Я тебя в разведку определю. Добро?
Гранин поднялся по крутой тропинке вверх, прошел в центр Хорсена, где под десятиметровой скалой Пивоваров облюбовал пещеру для командного пункта.
— Вот нора. Прямо кротовая! — Гранину определенно нравилось его будущее жилище. — Здесь и будем жить.
Он потребовал, чтобы телефонисты вызвали флагманский пункт.
Телефон стоял на обрубке бревна. Телефонисты уже размотали от самого Медена подводный кабель. Когда ответил полуостров, Гранин взял трубку и назвал позывной ФКП.
К телефону подошел Кабанов.
— Здравия желаю, товарищ ноль один! — произнес Гранин. — Докладываю: мое место — «Гром»!
Кабанов некоторое время молчал, потом спросил:
— А кто вам разрешил соваться в атаку? Вы что, командиром роты назначены?..
Кабанов снова замолчал, и опять донесся его бас:
— Закрепляйтесь на «Громе» и развивайте успех. Сегодня же пришлю вам поддержку.
Гранин положил трубку, медленным взглядом обвел пещеру, озаренную неверным светом каганца, — еще придется расширять ее, строить КП, — и с удивлением воззрился на Пивоварова. Тот уже пристроил на обрубке дерева возле телефона таблицу позывных, выложил груду карт и прочее штабное имущество на патронный ящик, временно заменяющий стол, и теперь растерянно держал в руках отрывной календарь, не зная, куда его приспособить: стены пещеры каменистые, и пройдет время, пока их обошьют фанерой.
— Ну и запаслив ты, Федор! Скажи на милость, численник с собой в десант прихватил!..
— Фактор времени! — улыбнулся Пивоваров.
Гранин уже возился у стены, отыскал в ней трещину и винтовочной гильзой прикрепил картонку календаря.
— Вот так. Хорошо. Какой сегодня на белом свете день? — Гранин осветил фонариком календарь и торжественно прочитал: — «Двадцать четвертый год Великой Октябрьской социалистической революции. Июль. Девятое. Среда». Так и запомним, Федор. Девятое июля — день нашего новоселья в Кротовой норе.
Глава восьмаяОтряд наступает
Рыбачья слободка стала базой снабжения Хорсена. Еще накануне пристань выглядела самым тихим на Ханко уголком. А сейчас, после ночного поражения финнов, артиллерия противника набросилась на пролив между Хорсеном и материком и на Рыбачью слободку с такою же яростью, с какою она обстреливала город, порт, аэродром и Петровскую просеку. Возле пристани загорелся сарай, недавно служивший убежищем сержанту с Хорсена и его солдатам. Несколько человек с баграми и топорами бросились было к сараю, но в это время вспыхнул домишко, где начхоз гранинского дивизиона устроил склад боевых припасов. Люди побежали туда, вытащили все припасы из огня, а огонь гасить не стали, занявшись более нужным делом — рытьем щелей и пещер для береговых складов.
Пожары светились издалека, и катера шли к ним, как к маякам.
На рассвете «Кормилец» доставил в слободку раненых и десятка три пленных. На дымном, пылающем берегу раненых ждала госпитальная машина. Команда «Кормильца» так и не успела после ночных десантов отдохнуть. Алеша вместе со всеми помогал санитарам переносить раненых в машину. Он заглянул в кабину, в кузов — знакомого лица нигде не было. А за последние дни он много наслышался про подвиги гангутских девушек — санитарок, доноров, медсестер. Он хотел было спросить шофера машины, служит ли в госпитале Катя Белоус, но постеснялся.
«Кормилец» принял продукты, патроны и мины.
— Снаряды грузите, снаряды, — требовал начхоз дивизиона.
— Какие снаряды, когда мы на Хорсен идем! — отмахнулся Шустров.
— Вот и я говорю: снаряды на Хорсен. Для сорокапятки. Разве Борис Митрофанович может жить без артиллерии? У него там орудие сорокапятимиллиметровое!..
Быстро рассвело. Погода стояла знойная, засушливая. Утро было самым свежим временем суток. А теперь и утро на берегу стало нестерпимо душным. Солнце, всплывая над пристанью, мешало финнам вести прицельный огонь, но они бросали снаряд за снарядом в пожарище, разметывая над берегом головешки и желтый дым. Удушье гнало людей в лес или к воде. Алеше хотелось скорее уйти от этой пристани. Ночью Шустров не доверял ему штурвал буксира. Сейчас Алеша дремал в рубке и, как только закончилась погрузка, взялся за штурвал.
Повеяло такой прохладой, что сонливость как рукой сняло. Рубку, полуразбитую финским пулеметом, продувал влажный сквознячок. Алеша сбросил тужурку и остался в одной тельняшке. Опять засвистело в небе. Грудь, руки, лицо Алеши захлестывали волны, поднятые снарядами. Алеша чувствовал, что руки его дрожат, сердце колотится: он боялся, что Шустров заберет у него руль. Но Шустров стоял рядом, командовал то лево руля, то право, всегда готовый помочь Алеше.
Финны преследовали буксир до самого Хорсена, пока он не скрылся за нависшей над пристанью скалой.
— Разгрузимся и дотемна отдохнем, — сказал Шустров.
Команда понесла ящики с боеприпасами по сходням на берег.
По крутой дорожке к пристани спешил Гранин.
— Василий Иванович, вас Гранин на берег зовет.
Шустров сошел на Хорсен.
Алеша видел, как Гранин положил Шустрову руку на плечо и отвел его в сторону.
Гранин сказал Шустрову:
— Ну, старый боевой конь, спасай положение.
— Что можем — делаем, Борис Митрофанович, — ответил Шустров.
— Разве это по тебе дело? Ты же революционный матрос, советскую власть на ноги ставил. Эх, Василий Иванович! Уважаю я людей, которые революцию делали. Сердцем люблю. Смотрю я на таких, как ты, и думаю: книжки про таких пишут! Учиться у вас надо нам, молодым. Да ты беляков бил, когда я еще пешком под печь лазил! Вот что, Василий Иванович, — вполголоса стал объяснять Гранин, — нас тут мало, а до подхода подкреплений остров надо удержать. Черт их знает, финнов, может, захотят вернуться. Надо создать впечатление, будто мы перебрасываем сюда большие силы. Будешь маячить между слободкой и островом порожняком. По тебе начнут стрелять. Плюнь. Вертись, не давайся, но назад не заворачивай, пока я не дам тебе знать…