При виде возбуждения и ревности в горожанах по случаю прибытия вспомогательного войска, а равно и в новоприбывших воинах, которые не испытали невзгод осаждаемых, военачальник Имилькон пожелал воспользоваться не охладевшим еще пылом тех и других, чтобы напасть на неприятельские осадные сооружения и поджечь их, а потому созвал всех на собрание. Он обратился к ним с пространной речью и воспламенил в них рвение к битве обещанием щедрых наград за храбрость, напоминанием о милостях и подарках от карфагенян. Все в один голос изъявили согласие и громко требовали, чтобы их немедленно вели в битву. Имилькон похвалил собравшихся за ревность и распустил, отдав приказ пока отдыхать и ждать дальнейших распоряжений начальников. Вскоре после этого он созвал начальников, разделил между ними удобные для нападения пункты, объявил время и сигнал к нападению и приказал быть с своими подчиненными на назначенных местах ранним утром. Распоряжения были точно выполнены. Тогда Имилькон на рассвете вывел свое войско из города и во многих местах напал на римские сооружения. Римляне предвидели нападение и потому были готовы и сражались мужественно. Вскоре все силы противников были в деле, и около стены завязался жестокий бой, ибо из города вышло не менее двадцати тысяч человек. Сражение было тем ожесточеннее, что боевой строй не соблюдался, солдаты дрались в беспорядке, кто с кем попало; в такой массе войск отдельные воины или отряды дрались между собой с жаром, обыкновенно отличающим единоборство. Шум и смятение были особенно слышны у самых сооружений. С обеих сторон воины проявляли величайшее усердие; сражающиеся погибали на тех самых местах, на которые поставлены были вначале. Между сражающимися кидались люди с факелами, паклей и огнем. Они нападали на машины разом со всех сторон и с такой отвагой, что римляне очутились в опаснейшем положении и не в силах были отражать нападение врага. Однако карфагенский военачальник видел, что многие его воины уже пали в битве, что он все-таки не может взять сооружений, ради чего и было начато дело; поэтому приказал отступить. Зато римляне, едва не потерявшие всего, овладели наконец своими укреплениями и все их удержали за собою нерушимо.
После этой битвы Ганнибал в ночную еще пору тайком от неприятеля отплыл во главе своих кораблей в Дрепаны к карфагенскому военачальнику Атарбалу. Удобства местоположения и высокие достоинства дрепанской гавани побуждали карфагенян неослабно заботиться об охране местности. От Лилибея она отстоит стадий на сто двадцать.
Остававшиеся дома карфагеняне желали узнать о положении дел в Лилибее, но не имели такой возможности. Тогда некий знатный гражданин Ганнибал, по прозванию Родянин, предложил, что он проникнет в Лилибей и потом как очевидец доставит обо всем точные сведения. С радостью выслушали это предложение карфагеняне, но не верили в его осуществление, как римский, флот стоял на страже у входа в гавань. Между тем Ганнибал снарядил свой собственный корабль и вышел в море. Достигнув Лилибея, он, гонимый попутным ветром, вошел в гавань, на виду у всех римлян, пораженных его отвагой. На другой день он немедля пустился в обратный путь. Между тем римский консул с целью надежнее охранить вход в гавань снарядил ночью десять быстрейших кораблей, сам стал у гавани и наблюдал за происходящим; корабли подошли возможно ближе и с поднятыми веслами выжидали момента, когда карфагенский корабль будет выходить, чтобы напасть на него и захватить. Родянин вышел в море на глазах у всех и до того изумил неприятелей дерзостью и быстротою, что не только вышел невредимым с своим кораблем и командой и миновал неприятельские суда, остававшиеся как бы в оцепенении, но, отойдя на небольшое расстояние вперед, остановился и вызывающе поднял весло. При быстроте его гребли, никто не дерзнул выйти против него в море, и Ганнибал с единственным кораблем ушел, к стыду всего неприятельского флота. Так как он повторял то же самое многократно и впоследствии, то оказал карфагенянам большую услугу: их он извещал обо всех нуждах, осаждаемых ободрял, а римлян повергал своею смелостью в смущение.
Помимо смелости ему помогало больше всего то, что он по опыту в точности знал, как проникнуть в гавань между мелями.
Отвага Родянина внушала смелость многим другим людям, знавшим местные воды к подобному образу действий, что ставило римлян в затруднительное положение. Они попытались было запереть устье гавани плотиною. Но попытки их при значительной глубине моря не привели ни к чему: все, что ни бросали они в море, относилось в сторону и разбивалось на части волною и быстрым течением. Наконец в одном мелком месте удалось с большим трудом возвести плотину; на ней-то сел на мель четырехпалубник, выходивший в море по ночам, и попал в руки римлян. Захватив судно и передав его отборной команде, римляне наблюдали за всеми входящими в гавань, особенно за Родянином. Случилось как раз так, что в ночную пору он проник в гавань, а затем снова на виду у всех вышел в открытое море. При виде бросившегося в преследование четырехпалубника, Ганнибал пытался было ускорить ход и бежать, но, так как искусные гребцы уже настигали его, он вынужден был повернуть судно назад и вступить в борьбу с неприятелем. Однако римские корабельные воины, превосходившие карфагенян численностью, взяли верх, и Ганнибал попал в плен. Овладев и этим прекрасно сколоченным кораблем, римляне приспособили его к битве и теперь положили конец смелым попыткам проникать в Лилибей.
Между тем как осажденные настойчиво восстанавливали то, что разорял неприятель, и отказались уже от мысли повредить или разрушить осадные сооружения римлян, поднялась буря, с такой силою и стремительностью обратившаяся на передние части машин, что сорвала навесы и опрокинула стоявшие перед нависами и прикрывавшие их башни. Некоторые из эллинских наемников находили этот момент благоприятным для разрушения неприятельских укреплений и сообщили свой план военачальнику. Имилькон принял совет, быстро изготовил все нужное для приведения замысла в исполнение, затем era воины в трех местах бросили огонь в осадные машины. Давность этих построек, казалось, подготовила легкое воспламенение их, к тому же ветер дул прямо против башен и машин; поэтому огонь распространялся быстро и неудержимо, и все меры римлян задержать пламя и защитить постройки оказывались бесполезными и недействительными. Пожар наводил ужас на римлян.
Многие из них, покрываемые налетавшею золою, искрами и густым дымом, падали и погибали прежде, чем подойти к огню и защитить горевшее. Наконец разрушение охватило все до такой степени, что осадные башни и тараны сделались негодными для дальнейшего применения. После этого римляне оставили надежду взять город с помощью сооружений и кругом обвели его рвом и валом, впереди своей стоянки возвели стену и предоставили все времени. Наоборот, жители Лилибея восстановили разрушенную часть стены и теперь спокойно выдерживали осаду.
Когда весть об этом пришла в Рим, а вслед за тем стали приходить многие свидетели с извещением о гибели большей части воинов обслуживавших осадные машины, римляне поспешно набрали почти десяти тысяч человек и отправили их в Сицилию. Когда они прибыли в лагерь, консул Публий Клавдий собрал трибунов и объявил, что теперь пора идти всем флотом в Дрепаны, ибо, говорил он, вождь карфагенян Атарбал, состоящий в городе начальником, не приготовлен к нападению, ничего не знает о прибытии подкреплений к римлянам и пребывает в убеждении, что римляне вследствие понесенных при осаде потерь не в силах выйти в море с своим флотом. Так как все одобрили его план, то Публий тотчас посадил на корабли команду; в воины выбрал способнейших солдат из всего войска; они шли охотно, потому что поход был недалекий и сулил верную добычу. Снарядив корабли, консул около полуночи выступил в море, незамеченным неприятелем. На рассвете передовые корабли начали показываться у Дрепан; завидев их неожиданно, Атарбал сначала смутился. Однако он скоро оправился, понял наступательные замыслы неприятеля и решил испробовать все меры, лишь бы не даться в осаду. С этою целью Атарбал поспешно собрал команду на берег и вызвал из города наемников. Когда все были в сборе, он краткою речью постарался внушить им надежду на победу, если они отважатся на морскую битву, и напротив, предсказывал им лишения, сопряженные с осадою, если они не пойдут тотчас навстречу опасности. Собравшиеся жаждали боя и громко требовали вести их в дело немедленно. Атарбал отдал приказ садиться поскорее на корабли, не терять из виду его корабля и следовать за ним. Поспешно распорядившись, Атарбал отчалил первый и отправился в открытое море прямо под скалы не с той стороны гавани, по которой входил неприятель, а с противоположной.
Когда римской консул Публий увидел, что неприятель не смущается его появлением, но готовится к битве, что с другой стороны его собственные корабли находятся частью уже в гавани, частью у входа в нее, а третьи приближаются ко входу, он приказал всем кораблям повернуть назад и выйти из гавани.
Находившиеся в гавани корабли столкнулись при повороте с теми, что были у входа в нее, а это вызвало невообразимое смятение среди людей; кроме того, сшибающиеся корабли ломали весла. Невзирая на это, корабельные начальники ставили у самого берега в боевую линию каждый выходивший в море корабль и быстро поворачивали их носами против неприятеля. Что касается самого Публия, то его корабль занял место на левом крыле флота. В это самое время Атарбал с пятью боевыми кораблями миновал левое крыло неприятеля, свой собственный корабль поставил носом против неприятельского со стороны открытого моря и отдал приказ каждому подходящему кораблю становиться подле него. Когда все корабли выстроились в одну линию, он дал условленный сигнал к началу наступления на врага. Римляне все еще не приняли боевой порядок и ожидали выходившие из гавани корабли. Большие неудобства были для римлян от того, что им предстояло сражаться вблизи берега.
Когда противники приблизились друг к другу, последовала схватка. Сначала бой был равный, потому что с обеих сторон сражались лучшие войска. Однако все более и более перевес склонялся на сторону карфагенян, потому что положение их во всем этом деле было гораздо выгоднее неприятельского. Благодаря лучшему устройству кораблей и ловкости гребцов они далеко превосходили неприятеля в быстроте движений; помогала им и постановка флота их в открытом море. Действительно, когда корабли их были теснимы неприятелем, они быстро и благополучно отступали в открытое место; поворачивали назад против выступивших вперед неприятельских, быстро огибали их, или нападали на них сбоку; в то время, как римские корабли при своей тяжести и неумелости команды поворачивались с трудом, карфагенские наносили им непрерывные удары и многие потопили.