— Нет.
— Но вы оба входили в состав попечительского совета Балтиморского филармонического оркестра.
— Нет, я считаюсь его членом просто потому, что наша семья всегда была спонсором этого оркестра. Когда нужно было голосовать, я посылал на заседания своего адвоката.
— Вы ни разу не сделали никакого заявления во время суда над доктором Лектером. — Она уже привыкала соизмерять свои вопросы с ритмом его дыхания, чтобы респиратор помогал ему отвечать.
— Мне сказали, что у них достаточно улик, чтобы осудить его хоть шесть раз. Хоть девять раз. А он ушел от всех обвинений, притворившись невменяемым.
— Это суд признал его невменяемым. Сам доктор Лектер не делал такого заявления.
— Вы считаете это различие важным? — спросил Мэйсон.
Его вопрос в первый раз позволил ей ощутить и понять его ум — цепкий и скрытный, совершенно не отражавшийся в лексике, которой он пользовался в беседе с нею.
Огромный угорь, уже успевший привыкнуть к горящему свету, вынырнул из-под камней на дне аквариума и начал свое неустанное кружение — переливающаяся коричневая лента, красиво усыпанная неправильными пятнами кремового цвета.
Старлинг теперь все время ощущала его присутствие, краем глаза отмечая его перемещение.
— Это Muraena Kidako, — сказал Мэйсон. — Есть еще более крупный экземпляр, живет в аквариуме в Токио. Этот второй по величине. Его называют «злобная мурена» — хотите знать почему?
— Нет, — ответила Старлинг и перевернула страничку в блокноте. — Итак, в ходе назначенного судом лечения, мистер Верже, вы пригласили доктора Лектера к себе домой.
— Я больше ничего не стыжусь. И все вам расскажу. Теперь все в порядке. Я получил сполна по всем этим сфабрикованным обвинениям в растлении малолетних, раз уж отработал пятьсот часов на общественных работах — а я работал в приемнике для бездомных собак, — потом проходил лечение под наблюдением доктора Лектера. Я тогда подумал, что если мне удастся на чем-то подловить этого доктора, он будет делать мне некоторые поблажки при лечении и не станет заявлять на меня в комиссию по условно-досрочному освобождению, если я пропущу пару сеансов или если заявлюсь к нему слегка наширявшись.
— Это было тогда, когда у вас был дом в Оуингс-Миллз.
— Да. Я тогда все рассказал доктору Лектеру, об Африке, об Иди Амине, обо всем, и я обещал ему, что покажу кое-что из своего снаряжения.
— Что покажете ему?..
— Разные приспособления. Игрушки. Вон там, в углу лежит портативная гильотина. Я ею пользовался, когда служил у Иди Амина. Ее можно забросить на заднее сиденье джипа и взять с собой куда угодно, в самые дальние деревни. Собирается за пятнадцать минут. Да еще минут десять требуется приговоренному, чтобы приготовить ее к работе — с помощью лебедки. Ну, может, чуть больше, если это женщина или ребенок. Я ничего этого не стыжусь, потому что прошел очищение.
— Итак, доктор Лектер приехал к вам домой.
— Да. Я сам открыл ему дверь — а я был немного «под балдой», понимаете? Хотел увидеть его реакцию и не увидел. Я думал, что он испугается меня, но он, кажется, не испугался. Испугается! Теперь это кажется смешным. Я пригласил его наверх. И показал ему — я ведь взял себе тогда двух собак из того приемника для бездомных, двух собак, они были мне друзьями, я держал их в клетке и давал им вволю воды, но никакой пищи. Мне было любопытно, что из этого в конечном итоге выйдет.
Я показал ему мое устройство с затяжной петлей, знаете, для эротической асфиксии, когда сам себя вроде душишь, но не совсем, это так здорово, возникает такое ощущение… вы понимаете?
— Я понимаю.
— Ну, а он будто не понимал. И спросил, как эта штука действует, а я ему говорю, какой вы странный психиатр, раз такого не знаете, а он говорит — никогда не забуду его улыбку при этом! — он говорит: «А вы мне покажите!» И тут я подумал: «Ага, вот ты мне и попался!»
— И вы ему показали…
— Я не стыжусь этого. Мы все учимся на ошибках. Я прошел очищение.
— Продолжайте, пожалуйста, мистер Верже.
— Ну, я опустил петлю вниз, встал напротив огромного зеркала и надел ее себе на шею, а пульт управления лебедкой держал в руке и уже начал колотить другой рукой, а сам наблюдал за его реакцией. И не заметил ничего. Я обычно хорошо читаю по лицу человека. Он сидел в кресле в углу. Положил ногу на ногу, а пальцы сплел на колене. Потом встал, сунул руку в карман пиджака, весь такой элегантный, прямо как Джеймс Мэйсон, когда он достает зажигалку, и говорит: «А не хотите амилнитриту?» Ну, я и подумал: «Ага! Если он сейчас мне это предлагает, значит теперь всегда должен будет давать. Чтобы сохранить свою докторскую репутацию и лицензию. Его ведь только по рецептам продают». Ну вот, если вы читали рапорт полиции, там у него было еще и многое другое, а не только амилнитрит.
— «Ангельская пудра», амфетамины и ЛСД, — сказала Старлинг.
— Вот-вот, я и говорю. Он подошел к зеркалу, в которое я смотрелся, и выбил у меня стул из-под ног. И я повис. А он достает осколок стекла и дает его мне, а сам смотрит мне в глаза и говорит, что может мне теперь захочется этим осколком срезать себе все лицо. А потом он выпустил собак из клетки. И я скормил им собственное лицо. Говорят, это заняло много времени, срезать все с лица. Сам я не помню. Доктор Лектер сломал мне петлей шею. Потом собакам прочистили желудки в собачьем приемнике и извлекли назад мой нос, но не смогли приживить его обратно.
Старлинг потребовалось гораздо больше времени, чем нужно было на самом деле, чтобы привести в порядок бумаги на столе.
— Мистер Верже, ваша семья предложила награду за поимку доктора Лектера после того, как он бежал из-под стражи в Мемфисе.
— Да, миллион долларов. Один миллион. Мы дали объявления по всему свету.
— И вы предложили заплатить за любую информацию о нем, а не только за его задержание и осуждение, как обычно. Предполагалось, что вы будете делиться такой информацией с нами. Вы всегда соблюдали это условие?
— Не всегда, но к нам ни разу не поступало ничего особенно интересного, чтобы сообщить вам.
— Откуда вы знаете? Вы что, сами отрабатывали некоторые версии?
— В достаточной мере, чтобы убедиться, что они ничего не стоят. Да и с какой стати делиться — вы ведь тоже никогда нам ничего не сообщали. У нас было одно сообщение с Крита, полная ерунда, потом еще одно из Уругвая, мы так и не смогли получить ему подтверждение. Хочу, чтобы вы поняли, мисс Старлинг, — это вовсе не месть, ничего общего. Я простил доктора Лектера, как наш Спаситель простил тех римских солдат, что мучили его перед смертью.
— Мистер Верже, вы намекнули нашим сотрудникам, что у вас появилось кое-что новое.
— Посмотрите в ящике крайнего стола.
Старлинг достала из сумочки белые нитяные перчатки и натянула их. В ящике лежал большой конверт из манильской бумаги, твердый на ощупь и тяжелый. Она достала оттуда рентгеновский снимок и подняла его поближе к яркой лампе, светившей сверху. Это оказалась рентгенограмма левой руки, видимо, поврежденной. Она пересчитала пальцы. Четыре плюс большой.
— Обратите внимание на пясть. Понимаете, о чем я говорю?
— Да.
— Сосчитайте костяшки пальцев.
Пять костяшек!
— Если считать вместе с большим пальцем, у этого человека было на левой руке шесть пальцев. Как у доктора Лектера.
— Да, как у доктора Лектера.
Угол, где обычно указывают номер медицинской карточки и название медицинского учреждения, был отрезан.
— Откуда ее прислали, мистер Верже?
— Из Рио-де-Жанейро. Чтобы получить дальнейшую информацию, я должен сперва заплатить. Много. Вы можете подтвердить, что это рука доктора Лектера? Мне надо знать, прежде чем платить.
— Попытаюсь, мистер Верже. Мы сделаем все от нас зависящее. У вас сохранился конверт, в котором пришла эта рентгенограмма?
— Марго положила его в пластиковый пакет, она вам его отдаст. Если не возражаете, мисс Старлинг, давайте прервемся. Я несколько устал, и мне требуется врачебная помощь.
Едва Старлинг вышла из палаты, Мэйсон Верже дунул в крайнюю трубку и позвал: «Корделл!» Служитель из игровой комнаты вошел к нему в палату и прочел ему данные из папки с надписью «Управление социальной помощи детям, город Балтимор».
— Его зовут Франклин, так? Пусть он войдет, — сказал Мэйсон и выключил свет.
Маленький мальчик стоял один в углу под ярким светом, падавшим сверху, и, щурясь, смотрел в темноту.
Раздался звучный голос:
— Тебя зовут Франклин?
— Франклин, — ответил мальчик.
— С кем ты живешь, Франклин?
— С мамой, и с Ширли, и со Стрингом.
— А Стринг все время с вами живет?
— Не-а, когда живет, а когда нет.
— Ты сказал, «когда живет, а когда нет»?
— Ага.
— Мама ведь не настоящая твоя мама, Франклин?
— Приемная.
— И не первая приемная мать, у которой ты живешь?
— Ага.
— Тебе нравится там жить, Франклин?
Мальчик заулыбался:
— У нас там кошка, Китти-Кэт. Мама делает пироги в духовке.
— Ты давно там живешь, с мамой?
— Не знаю.
— А они тебе устраивали праздник на день рожденья?
— Один раз устраивали. Ширли вкусный сок приготовила, из порошка.
— Ты любишь сок?
— Ага, из клубники.
— Ты любишь маму и Ширли?
— Ага, люблю, и Китти-Кэт тоже.
— И ты хочешь и дальше там жить? Когда ты ложишься спать, ты себя чувствуешь в полной безопасности?
— Ага. Я сплю в комнате с Ширли. Ширли, она уже большая.
— Франклин, ты больше не сможешь жить с мамой, и с Ширли, и с Китти-Кэт. Тебе придется уехать.
— Кто велел?
— Власти велели. Мама потеряла работу и разрешение на воспитание приемных детей. Полиция нашла у вас дома сигарету с марихуаной. Ты маму больше не увидишь. И Ширли тоже, и Китти-Кэт.
— Нет! — вырвалось у Франклина.
— А может, они просто сами не хотят тебя видеть, Франклин. Может, у тебя что-нибудь не в порядке? Болячки какие-нибудь или еще что-нибудь такое? А может, у тебя кожа слишком черная, и они тебя поэтому не любят?