Однако в то же самое время в коре головного мозга играют и другие образы — обеденные церемонии, зрелища блюд, обмен мнениями, имеющие место за столом; все они играют, как чудеса, что изображены на плафоне любой церкви. И эта игра может быть гораздо более занимательной, чем любое театральное представление. — Он приблизил лицо к ее глазам, вгляделся, стараясь прочесть ее мысли. — Я хотел бы, чтобы вы поняли, насколько вы обогащаете мою трапезу своим присутствием, Клэрис, и какой награды вы заслуживаете за это. Вы в последнее время изучали свое отражение в зеркале? Думаю, что нет. Сомневаюсь, что вы вообще когда-либо это делаете. Пройдемте в холл и встаньте там перед трюмо.
Доктор Лектер взял канделябр с каминной полки.
Высокое зеркало было одной из лучших антикварных вещей в доме, восемнадцатый век, правда, чуть мутноватое и потрескавшееся. Оно было вывезено из замка Во-ле-Виконт, и один бог ведает, что ему пришлось увидеть на своем веку.
— Смотрите, Клэрис. Это прелестное отражение и есть то, чем вы являетесь. Нынче вечером вам некоторое время придется наблюдать себя со стороны. Вы увидите, что такое справедливость, вы сами скажете, что такое истина. У вас всегда хватало мужества и смелости говорить то, что вы думаете, однако вам всегда мешали всяческие ограничения. Еще раз повторяю вам, жалости нет места за моим столом.
Если вы услышите какие-то высказывания, которые покажутся вам неприятными, помните, что сам контекст нашей беседы превращает их в нечто среднее между фарсом и невероятно забавной шуткой. Если вы услышите нечто, кажущееся вам до боли истинным, не верьте — это лишь кажущееся обстоятельство, это пройдет. — Он отпил из бокала. — Если почувствуете, что где-то внутри нарастает боль, помните, что боль очень быстро перерастет в облегчение. Вы меня понимаете?
— Не очень, доктор Лектер, но я запомню ваши слова. И вообще, к черту все это самосовершенствование. Я хочу просто пообедать в приятной компании.
— Это я вам обещаю. — Он улыбнулся — зрелище, которое многих пугает.
Они больше не смотрели на ее отражение в мутноватом зеркале; они смотрели друг на друга сквозь пламя тонких свечей, горящих в канделябре, а зеркало наблюдало за ними обоими.
— Посмотрите сюда, Клэрис.
Она заглянула в глубину его глаз, увидела красные искры в его зрачках и почувствовала возбуждение, какое испытывает ребенок, приближаясь к ярмарке.
Из кармана пиджака доктор Лектер достал шприц с тонкой как волос иглой и, не глядя, на ощупь, вонзил иглу ей в руку возле плеча. Когда он извлек иглу, ранка даже не кровоточила.
— Что вы играли, когда я вошла? — спросила она.
— «О, если б ныне правила любовь».
— Это очень старая вещь?
— Ее сочинил король Генрих VIII где-то около 1510 года.
— Вы мне еще поиграете? Может быть, сыграете эту песнь до конца?
Глава 100
Ветерок, поднятый ими при входе, поколебал пламя свечей и горелок подогревателей. Старлинг видела столовую только мимоходом и теперь удивилась тому, как чудесно она преобразилась. Ярко освещенная, приглашающая войти. Высокие хрустальные бокалы, отражающие огни свечей над кремовыми салфетками под их приборами, все пространство сокращено до уютных интимных размеров, большая часть стола отгорожена от них своего рода ширмой из цветов.
Доктор Лектер извлек столовое серебро из подогревателей в самую последнюю минуту, и когда Старлинг потрогала свой прибор, то ощутила, что ручка ножа здорово нагрелась и горяча, как больной в приступе лихорадки.
Доктор Лектер разлил по бокалам вино и позволил ей для начала отведать лишь немного amuse-gueule — одну белонскую устрицу и кусочек колбасы. Сам же он восседал над бокалом с вином и наслаждался видом Клэрис в созданном им антураже.
Свечи были поставлены как раз на нужной высоте. Их пламя освещало ее глубокое декольте, к тому же ему не нужно было следить за ее рукавами, чтобы они не попали в огонь.
— Что у нас на первое?
Он прижал палец к губам:
— Не задавайте никаких вопросов — это может испортить весь сюрприз.
Они немного поговорили об обработке вороньих маховых перьев и о том, как это влияет на звук клавесина, и она лишь на секунду вспомнила ту ворону, что крала разные вещи с тележки матери, в мотеле, много лет назад. Теперь, после стольких лет, она решила, что это воспоминание совершенно неуместно в такой приятный вечер и усилием воли отогнала его прочь.
— Ну, проголодались?
— Да!
— Тогда приступим. Первая перемена.
Доктор Лектер перенес один поднос с сервировочного столика на обеденный, поставив его рядом со своим прибором и подкатил поближе сервировочную тележку. Здесь стояли его кастрюли, сковородки и подогреватели, а также разные приправы в небольших хрустальных сосудах. Он зажег горелки подогревателей и начал с того, что положил хороший кусок прекрасного шарантского масла в медный сотейник и, помешивая распускающееся масло, довел его до светло-коричневого цвета. Когда масло было готово, он отставил сотейник на подставку.
И улыбнулся Старлинг, показав свои очень белые зубы.
— Клэрис, помните, что мы говорили о приятных и неприятных высказываниях, о некоторых вещах, которые представляются очень смешными только в определенном контексте?
— Масло пахнет потрясающе. Да-да, я помню.
— А помните, кого вы видели в зеркале и как великолепно она выглядела?
— Доктор Лектер, если вас это не обидит, я должна заметить, что это начинает напоминать детские игры в вопросы и ответы. Да, я все прекрасно помню.
— Вот и отлично. За первым блюдом компанию нам составит мистер Крендлер.
Доктор Лектер переставил огромный букет цветов с обеденного стола на сервировочный.
Заместитель помощника Генерального инспектора Департамента юстиции США Пол Крендлер собственной персоной сидел за столом в тяжелом дубовом кресле. Крендлер широко раскрыл глаза и осмотрелся. На голове его была повязка, в которой он обычно бегал, сам же он был одет в прекрасно сшитый смокинг для покойника с прикрепленными к груди передней частью сорочки и галстуком. Такие одеяния имеют на спине разрез сверху донизу, так что доктору Лектеру не составило труда надеть этот смокинг на Крендлера, чтоб он сидел нормально, закрывая бесчисленные ярды липкой ленты, которой он был прикручен к креслу.
Веки Старлинг, возможно, чуть опустились, а губы слегка вытянулись, как она иногда делала, когда упражнялась на стрельбище.
А доктор Лектер между тем взял с сервировочного столика серебряные щипцы и отодрал кусок ленты, которым был заклеен рот Крендлера.
— Еще раз, добрый вечер, мистер Крендлер.
— Добрый вечер. — Крендлер как будто был немного не в себе. На столе перед ним стояла небольшая супница.
— Не хотите ли поздороваться и с мисс Старлинг?
— Привет, Старлинг. — Он, кажется, несколько повеселел. — Я всегда хотел поглядеть, как вы едите.
Старлинг изучала его с расстояния, будто сама превратилась в огромное старое трюмо, наблюдающее за всеми.
— Привет, мистер Крендлер.
Потом повернулась к доктору Лектеру, поглощенному возней с кастрюльками и сковородками:
— Как это вам удалось его поймать?
— Мистер Крендлер сейчас едет на очень важное совещание, посвященное его будущему в политических сферах, — сообщил доктор Лектер. — Его пригласила Марго Верже — она сделала мне такое одолжение. Нечто вроде quid pro quo. Мистер Крендлер бегал в Рок Крик Парке, и там его должен был забрать вертолет, посланный Верже. Вместо этого он попал в руки ко мне. Не угодно ли вам прочесть молитву перед едой, мистер Крендлер? Мистер Крендлер!
— Молитву? Да-да. — Крендлер прикрыл глаза. — Благодарим Тебя, Отче наш, за блага, что Ты даешь нам, что отпускаешь нам грехи наши… Старлинг уже большая девочка, чтобы продолжать трахаться с собственным папашей, хоть она и с Юга… Отпусти ей этот грех и допусти ее пред лицо Твое… Во имя Иисуса Христа, аминь.
Старлинг отметила, что в течение всей молитвы глаза доктора Лектера были благочестиво прикрыты.
Ей вдруг стало легко и свободно:
— Пол, должна вам сказать, что апостол Павел — ваш тезка — не справился бы лучше, чем это сделали вы. Он ведь тоже ненавидел женщин. Так что его бы следовало назвать не Павел, то есть Пол, а скорее Пол-удурок.
— Теперь вы уже совершенно все себе испортили, Старлинг. Вас больше никогда не восстановят.
— Так это вы, оказывается, работу мне предлагали, в своей молитве?! Как тактично! Вот уж никогда бы не подумала!
— Я намерен попасть в Конгресс. — Крендлер неприятно улыбнулся. — Заходите ко мне в мой избирательный штаб, там, вероятно, найдется для вас какая-нибудь работенка. Из вас вполне выйдет неплохая секретарша. Печатать умеете? Документы подшивать можете?
— Конечно.
— А стенографировать?
— Я пользуюсь компьютерными программами идентификации голоса, — ответила Старлинг. И продолжала рассудительным тоном: — Прошу меня простить, что говорю за столом о работе, однако вам не хватит ловкости, чтобы пробраться в Конгресс. Умишко-то у вас хуже чем второразрядный, вы же только и умеете, что подличать да передергивать. Так что вас хватит разве только на то, чтобы подольше продержаться на побегушках у какого-нибудь крупного проходимца.
— Не ждите нас, мистер Крендлер, — сказал доктор Лектер. — Отведайте бульону, пока он горячий. — И он поднял крышку с супницы и поднес соломинку к губам Крендлера.
Крендлер скорчил недовольную гримасу:
— Не нравится мне этот суп!
— На самом деле это просто отвар петрушки с настоем тимьяна, — сообщил доктор. — Он больше предназначен для нас, чем для вас. Ну, сделайте еще несколько глотков, и пусть он постепенно переваривается.
Старлинг будто взвешивала создавшееся положение, используя руки как весы Фемиды.
— Знаете, мистер Крендлер, всякий раз, когда вы на меня смотрели этим вашим злобным и хитрым взглядом, у меня возникало мерзкое ощущение, что я что-то дурное сделала, чтобы заслужить такое. — Она покачала ладонями вверх и вниз, словно перебрасывая мячик туда-сюда. — Но я этого не заслужила! И каждый раз, когда вы заносили очередной отрицательный отзыв о моей работе в мое личное дело, я возмущалась, негодовала и все-таки еще и еще раз проверяла себя. Я каждый раз начинала сомневаться в себе — хоть на минуту, но сомневалась. И все время пыталась избавиться от этой проклятой уверенности в том, что начальству всегда виднее.