Сначала я добавляю мед в горячую воду, чтобы он растворился, затем вливаю виски, выжимаю сок лимона и щепотку корицы.
Я делаю глоток из одной из кружек и одобрительно напеваю.
Горячий пунш очень вкусный, и не только от боли в горле. Он также хорош для придания вам смелости, когда вы находитесь в доме вашего жаркого соседа.
Я снова окинула взглядом кухню.
В этом месте есть что-то, что заставляет его ощущаться как арендованное жилье или домик. В нем есть энергия места, в котором никто не живет постоянно. Один набор посуды. Отсутствие беспорядка, искусства или украшений.
Но я знаю, что Ганс живет здесь. Иногда кажется, что он отсутствует несколько дней подряд, но он не настолько отсутствует, чтобы это было чем-то иным, кроме его основного места жительства. Он, вероятно, просто путешествует по работе. И теперь, когда он признает мое существование, мне, вероятно, следует спросить его, чем он зарабатывает на жизнь.
Тепло кружки в моей руке напоминает мне, что он плохо себя чувствует.
Я спрошу его в другой раз.
Я делаю еще глоток, и тут мой нос начинает дергаться.
Я смотрю на кастрюлю из нержавеющей стали и вижу, как из-под крышки вырываются струйки дыма.
«Ааа!» Я пробегаю несколько футов до плиты.
Мои пальцы на мгновение касаются ручки крышки, но я отдергиваю их, потому что крышка полностью металлическая, ручка металлическая, и она обжигающе горячая.
«Черт», — прошипел я, тряся рукой.
Я знаю, что видела подставки под горячее в одном из этих ящиков.
Из другой комнаты доносится шум, и я представляю, как Ганс встает с дивана, чтобы пойти и посмотреть, в чем дело.
«Все хорошо!» — кричу я. «Оставайся там!»
Рывком открывая ящики, я нахожу полотенца для рук и использую одно из них, чтобы открыть крышку.
Из кастрюли вырывается струйка дыма.
«Как?» — спрашиваю я вселенную как можно тише.
Я отставляю крышку в сторону и размахиваю полотенцем, чтобы раздуть дым.
Он рассеивается и, к счастью, не вызывает срабатывания сигнализации.
Заглянув в кастрюлю, я вижу виновника.
Я в отчаянии смотрю на прилипшую к боку мини-фрикадельку.
Только я могла сжечь замороженный суп.
В доказательство моих слов в кастрюле все еще плавает большой кусок замороженного бульона.
И я точно знаю, что произошло. Кастрюля нагрелась, кусок льда опрокинулся на стенку, и вместо того, чтобы растаять изо льда и упасть в бульон, фрикаделька решила пригореть к металлу.
Используя одну из ложек, я соскребаю пригоревшую фрикадельку. «Почему ты не мог просто вести себя хорошо?»
Когда он наконец отрывается и падает в суп, я понимаю, что, вероятно, мне следовало попытаться выловить обгоревшие части.
Ну ладно, теперь уже слишком поздно.
Я прикусываю губу, разглядывая крышку, но решаю не накрывать кастрюлю.
Оставив суп довариваться и нагреваться, я беру кружки и иду в гостиную.
Взгляд Ганса уже устремлен на меня.
«Суп почти готов», — говорю я, пересекая комнату и замечая, что здесь тоже пахнет дымом.
Я также замечаю, что Ганс старается не улыбаться.
ГЛАВА 20
Ганс
Мне следовало бы знать, что меня убьёт не враг, а милая маленькая Кассандра, сжигающая мой дом изнутри.
Я подношу ложку к губам, делая вид, что не замечаю Кассандру, стоящую там и пристально смотрящую на меня.
Запах горелого мяса перебивает все остальные приятные ароматы, которые может источать суп, но я сохраняю расслабленное выражение лица, когда первый вкус касается моего языка.
Я откусываю второй раз, потом сжаливаюсь над Кассандрой и смотрю в ее сторону.
«Хорошо?» Выражение ее лица было таким обнадеживающим, что у меня что-то сжалось в груди.
«Да», — киваю я. «Спасибо».
Ее рот растягивается в яркую улыбку, и напряжение спадает с ее плеч. «О, хорошо». Она указывает на мою пустую кружку. «Хочешь еще?»
Я киваю и смотрю на ее задницу в этих чертовых леггинсах, когда она, пошатываясь, возвращается на кухню.
Я солгал ей ранее, когда она спросила, ужинал ли я. Я съел два сэндвича с ветчиной. Я ни капельки не голоден. Но я не могу отказаться от ее еды.
Мои пальцы сжимают ложку, когда я откусываю еще кусочек.
Даже если предположить, что это будет невкусно, я не мог отказаться от возможности попробовать что-то, что она приготовила.
Когда она возвращается в гостиную, неся две кружки, я думаю, есть ли способ попросить ее написать итальянский свадебный суп на стикерах для меня. Мне кажется неправильным не задокументировать эту трапезу, как и остальные.
Но затем Кассандра садится на диван рядом со мной, и я понимаю, что эта еда не похожа на другие. Это не я стою на кухне, давясь тем, что она оставила на моем крыльце. Это я сижу в двух футах от ее восхитительно мягкого тела.
Ничего не изменилось. Я все еще не должен был держать ее здесь со мной. Не должен был подпускать ее к себе. Но я не могу найти в себе силы заставить ее уйти. Потому что в глубине души я хочу, чтобы она осталась.
«Я тоже решила выпить». Она машет мне своей кружкой, ставя мою на журнальный столик. «В конце концов, сейчас выходные». Затем она откидывается на спинку дивана, держа в руке напиток. «Что ты смотришь?» Ее брови хмурятся под кудрявой челкой.
Мне хочется откинуть ее волосы в сторону и провести пальцем по милым морщинкам, которые появляются на ее лбу, когда она делает это выражение лица.
«Какой это язык?»
Что…?
Мой мозг осознает это, и я снова поворачиваюсь к телевизору.
Упс.
Это шведский фильм. На шведском языке.
Я обычно не совершаю таких промахов, случайно показывая кому-то что-то о себе. Мне не нужно, чтобы она знала, что я говорю по-шведски. Или по-итальянски. Или по-испански.
Сделав вид, что я ослышался, я беру пульт, чтобы выйти из фильма, а затем передаю его Кассандре.
«Ой, я не имела в виду…» Она пытается вернуть мне пульт, но я снова поднимаю его и указываю на горло.
Если мне придется притворяться, что мне больно, и есть подгоревший мясной суп вместо того, чтобы наслаждаться ее телом, я воспользуюсь теми немногими преимуществами, которые это мне дает.
Вздохнув, она просматривает доступные названия и останавливается на документальном фильме о тайных обществах.
Я чувствую, что она наблюдает за мной, ожидая знака того, что я чувствую, но когда я ничего не говорю, она выбирает его.
Кассандра кладет пульт на журнальный столик, затем ставит ноги рядом с ним, копируя мою позу. «Я собиралась это посмотреть. И если тебе не нравится…» Она делает глоток своего напитка. «Жаль. У тебя было достаточно возможностей возразить».
Я ухмыляюсь, съедая очередную ложку подгоревшего супа. У бабочки есть хребет.
ГЛАВА 21
Кэсси
Ганс доедает свою тарелку супа. Потом вторую, доедая то, что я принесла. Но когда я начала вставать, чтобы пойти помыть его тарелку, он махнул мне рукой, чтобы я продолжала сидеть.
Я так и сделала.
И, допив второй стакан виски, я позволил себе снова опуститься на его диван.
Мебель не представляет из себя ничего особенного, но она невероятно удобная. Совсем не дешевая подержанная вещь.
Я поворачиваюсь так, чтобы мой бок оказался у спинки дивана, затем поднимаю ноги на сиденье между нами.
Я просто останусь до конца шоу. Потом пойду домой и дам Гансу отдохнуть.
Пока ведущий документального фильма рассказывает о поездке жертвы в Европу, я вспоминаю фильм, который смотрел Ганс, и задаюсь вопросом, на каком языке он был снят.
И тут мои веки начинают опускаться.
ГЛАВА 22
Ганс
Я собираю посуду с журнального столика, десятилетия тренировок позволяют мне двигаться бесшумно.
Я ставлю их в раковину рядом с кастрюлей с супом, затем обхожу дом, проверяя входную дверь и дважды проверяя остальные точки доступа.
Наконец, когда единственным источником света остается лампа возле моей кровати, я возвращаюсь в гостиную и наклоняюсь, чтобы подхватить спящую Кассандру на руки.
ГЛАВА 23
Кэсси
Меня окутывает жар, и голова склоняется набок.
Когда я пытаюсь открыть глаза, они тяжелеют.
«Шшш», — глубокий голос Ганса вибрирует во всем моем теле. «Спи дальше».
ГЛАВА 24
Ганс
Я стою рядом с кроватью, прижимая Кассандру к груди.
Она снова уснула за те двенадцать секунд, что мне потребовались, чтобы добраться с дивана сюда, и я не хочу ее опускать. Я не хочу потерять ее вес в своих руках.
Держа ее так близко…
Тепло разливается по моим венам, и я прижимаю ее к себе крепче.
В ответ Кассандра вздыхает так удовлетворенно, что я чувствую это всем своим существом.
Просто положи ее. Ты можешь забраться в кровать и снова обнять ее в считанные минуты.
Понимая, что мне придется это сделать, я опускаю ее на матрас.
Кассандра издает тихий звук, затем переворачивается на бок.
Ее руки не нащупывают ничего, поэтому я хватаю свое одеяло, которое я откинул, прежде чем поднять ее, и накидываю ей на плечи.
Ее пальцы подтягивают ткань к лицу, прижимая ее ко рту.
Затем она успокаивается.
И она выглядит так естественно, так по-домашнему, свернувшись калачиком в моей постели.
Это идеальная пытка. Потому что теперь я знаю, какой она может быть.
Так же, как знать, какая она на вкус. Или знать, сколько тепла исходит от ее горячей маленькой киски, когда она возбуждена.
Теперь я знаю, как она выглядит под моим одеялом.
Я это знаю и никогда не смогу этого забыть.
Мое сердце сжимается, и я делаю единственно разумное, что могу. Я фотографирую ее на телефон, раздеваюсь до трусов-боксеров, выключаю лампу и забираюсь в кровать позади нее.
Я не беспокоюсь о притворстве, не беспокоюсь о ожидании. Я иду прямо к ней и прижимаюсь своим передом к ее спине, обхватывая ее тело своим.