в театре рассказываю анекдот. Сидит актриса, смотрит в зеркало и гримируется перед новогодним спектаклем. Настроение не очень, она хочет поднять его себе и поёт: «”Маленькой ёлочке холодно зимой. Из лесу ёлочку взяли мы домой… Бусы повесили, стали в хоровод. Весело, весело…” Сколько же я весила в прошлом году?» Виталик смеётся. Проходит несколько часов, я уже дома, полночь. Вдруг – звонок. Хаев. «Какую песню ты пел в анекдоте?» – спрашивает. «А в чём дело?» – «Я уже час пою “В лесу родилась ёлочка”. Где там “весело, весело”?» Он сидел в какой-то компании и сказал: «Золотовицкий рассказал очень смешной анекдот. Гримируется актриса…» И начал петь. А там до фига куплетов. «Виталик, – говорю, – что ты поешь? Это совершенно разные песни: “В лесу родилась ёлочка” и “Маленькой ёлочке холодно зимой”».
Сергей Цигаль: Я вспомнил хорошую историю. Может, она не очень новогодняя… Сидит мальчик в парке. У него огромный пакет, килограмма на два, конфет. Он достаёт, разворачивает и ест эти конфеты: одну, вторую, третью… Мимо идёт мужчина, подсел. Смотрел-смотрел, как тот мечет эти конфеты одну за другой, и спросил: «Мальчик, а тебе никогда не говорили, что столько конфет есть вредно?» Тот взглянул на него и произнёс: «Мой дедушка дожил до 105 лет». – «И вот так ел конфеты?» – «Нет, он не вмешивался в чужие дела».
Александр Ширвиндт: Был такой артист, всеми забытый, кроме меня, Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Гений. Однажды мы встречали с ним Новый год в Доме актёра и с тех пор продолжали поддерживать отношения, хотя виделись редко. Когда он меня видел, то просил: «Шурочка, я тебя умоляю, вот этот анекдот новогодний расскажи, я не могу ухватить финальную интонацию».
Анекдот. Заснеженная до маковок церквей деревня. Изба, раскалённая печь. Предновогодье. Сидят старик со старухой. Дед надевает очки на ниточках и читает письмо внука. «Поздравляю вас с Новым годом! Я в городе, и мне по ночам снится, как я летом был у вас, как мы ходили с дедом на рыбалку, как бабка брала меня доить козу, как мы с Жучкой купались на протоке… Но я должен извиниться перед вами. Однажды, когда дед пошёл косить, а бабка доить, я залез под кровать, вынул банку вишнёвого варенья и всю съел. А потом испугался, не знал, что делать, накакал полную банку, закрыл и поставил на место». Дед снимает очки, смотрит на бабку. «Ну, старая, я же тебе говорил, всю зиму едим говно, а ты “засахарилось, засахарилось”!»
Так что единственная роль, в которой я выше Смоктуновского, – это «засахарилось, засахарилось».
«С первыми автомобилями даже разговаривал»
М.Ш.: Как-то раз я ходил выбирать собаку в компании ветеринара, который изучал у щенков какие-то неведомые простым смертным «вторичные признаки». Процесс напомнил мне покупку машины при советской власти, когда в очереди стояли годами, а потом наступал наконец критический момент и надо было идти выбирать. Знающие люди брали с собой «на дело» какого-нибудь знакомого автомеханика. Он честно отрабатывал своё, для чего залезал машине под капот и что-то рассматривал. Но при покупке новой машины это практически бессмысленно. Ну что там можно было увидеть? Болезни машин, как известно, выявляются примерно месяца через два активной эксплуатации. Бывают машины удачные, а бывают не очень, но определить дефекты под слоем новой краски невозможно. Максимум, на что мог указать знаток, это: «О, смотри, у неё не горит подфарник!» Да ну и что! Может, во всём остальном это лучшая машина конвейера. А ты её из-за какой-то лампочки не возьмёшь. То же и со щенками. Поверхностный осмотр, в том числе и с участием ветеринара, поможет вам выявить, что у собаки, допустим, три ноги. Или пять. Или лишнее ухо. На этом эффективность заканчивается. Остальное – в процессе эксплуатации.
А.Ш.: В моей жизни после «Победы» были три 21-е «Волги» (все старые), две 24-е, «Жигулей» немерено, затем пошли иномарки. Свои первые автомобили я знал буквально наизусть, даже разговаривал с ними.
Из бардачка Александра Ширвиндта
Великий поэт, сейчас стало уже абсолютно ясно, что это так, Давид Самойлов – с изысканным вкусом, решительный и смелый (это не одно и то же) – сегодня ассоциируется с каким-то воздушно-поэтическим побережным Пярну, шутливо-ироничной стихотворной перепалкой с коллегами и Михаилом Козаковым. А я в силу низменности своего существования в эти высоты забираться не могу и просто вспоминаю, как в подмосковной Опалихе на полностью заросшем бурьяном участке в одной половине покосившейся старой дачи жила семья Гали и Дезика Самойловых – весело, нище, пьяно и дружелюбно. В один из визитов к Дезику во мне возникла корысть. Дело в том, что в конце 1960-х, как, впрочем, и в их начале, попытки приобретения транспортного средства выливались в многолетнюю проблему. Где-то, по-моему, в 1967 году я был вынужден продать «Победу» по случаю, ибо другого случая продать это отдалённо напоминающее автомобиль приспособление не предвиделось, и остался без колёс. Тем самым я лишил всю московскую актёрскую богему возможности когда-нибудь до чего-нибудь доехать. И вот в этот безлошадный период я однажды сидел у Дезика в Опалихе, попивая кориандровую настойку. Для сведения нынешних – был такой самый дешёвый в мире напиток, стоивший, если мне не изменяет память, 2 рубля 50 копеек пол-литра, в синих бутылках, запечатанных сургучом. Один вид этого продукта уже приводил в дрожь, не говоря уже о результате потребления. Тем не менее это было самое желанное алкогольное приобретение. В перерыве между рюмками мы с Дезиком вышли в сад отдышаться и, прогуливаясь по участку, неожиданно наткнулись на лежавшую в углу у забора голубую «Волгу» без колёс, с опущенными стёклами. Машина принадлежала Дезику. Я не помню, хотя, наверное, он рассказал, откуда у совершенно нищего полуопального поэта взялась на участке автомашина и как долго она там прирастала к земле.
Не буду затягивать новеллу, скажу только, что через некоторое время мы с женой с двумя бутылками кориандровой приехали в Опалиху для совершения торговой сделки. Кроме наших двух бутылок в доме оказались полбуханки чёрного хлеба, кипящий самовар, куча каких-то детей, своих и пришлых. Перед началом торгов ещё раз подошли к лежащей машине, заглянули внутрь, чтобы убедиться в наличии хотя бы руля, и с восторгом обнаружили большой ящик земли, густо населённый растущей редиской. Забыв о предмете визита, мы с воплем выдернули ящик, перенесли на террасу, и застолье приобрело фешенебельный вид.
Короче, незначительные деньги, полученные от продажи предыдущего относительного транспортного средства, перешли владельцу свежего транспортного средства. Из этих же денег мы наняли трактор «Кировец», который вырвал из огорода голубой остов, и тот каким-то способом был переправлен в столицу. Там при помощи соседних таксопарков и той же кориандровой на него нанизали ворованные колёса от такси и была произведена его дезинфекция. И в течение нескольких лет это транспортное средство прекрасно передвигалось от различных театров Москвы до ресторана Дома актёра, полное знаменитостей, торчавших из салона вместо редиски.
А.Ш.: Избавиться от старой машины оказывалось не легче, чем купить новую. В смысле – тоже старую, но для тебя новую.
Из бардачка Александра Ширвиндта
Когда-то в Южном порту, рядом с автомагазином, находился загон, где я с огромным трудом приобрёл чёрную экспортную «Волгу» с пробегом 4 миллиарда километров. Там в основном стояли машины, выброшенные по истечении срока из обслуги посольств. У этой «Волги» отпадало всё, но я довольно долго на ней ездил. Потом мне сказали: «Она не поддаётся ремонту».
С одним моим другом мы поехали в Южный порт. Поскольку машина была как пробитая картечью, эту ржавчину продавать в солнечный день было нельзя. Ждали непогоды – мокрого снега с дождём. С грязью в палец толщиной она была похожа на немытую экспортную красавицу.
Кое-как доехали до рынка. Вокруг много аналогичной техники. Между машинами ходят в тюбетейках и мокрых стёганых халатах жители Средней Азии. Они были богатыми, но безграмотными. Тогда только появились конторы, которые вырезали дырку в панели приборов и вставляли в неё магнитофончик или приёмничек. К нам подошли двое в халатах и спросили: «А матифон есть?» «Матифона» не было, но мы всё же машину им всучили. Когда сторговались, поехали ко мне домой расплачиваться.
Во дворе, стоя по колено в жиже, они сняли обувь, вошли в подъезд в носках и поднялись в них по лестнице. В квартире они расстегнули халаты: их животы, как пулемётными лентами, были перевязаны пачками денег. Добираясь из Каракумов до Москвы, они боялись, что их ограбят, поэтому деньги были вшиты в тело. Там были рубли, копейки, тугрики – мы считали их полдня. Так как мои покупатели приехали в Москву впервые, мы с другом эскортировали их до конца города. И они уехали по Варшавскому шоссе в пустыню.
Мы цинично махали им рукой, понимая, что они едут на верную гибель. К нашему большому удивлению, месяца через два мы получили от них письмо с благодарностью. На нетвёрдом русском языке они писали, что через Каракумы прекрасно доползли до своего аула и сейчас машина отлично работает – возит арбузы, дыни и баранов.
М.Ш.: Мой первый автомобиль – «Жигули» – появился у меня, когда я, ещё будучи студентом, женился. Я был одним из немногих, кто приезжал в Театральное училище имени Щукина на машине. Один мой однокурсник купил горбатый «Запорожец». Однажды он припарковался, уперевшись мне сзади в бампер, – специально, чтобы я не мог выехать. Мне надо было уезжать, и я попросил куривших поблизости первокурсников помочь оттащить его автомобиль. И мы, человек семь, как пушинку подняли «Запорожец» и поставили в сторону. Рядом с училищем строили какое-то здание с широкими пролётами, у забора которого мы и припарковались.