– Сто-о-ой!!!
Папаша – по тормозам, машина с визгом остановилась. Мы все вытаращились на Андрея, а он выскочил наружу, выбежал на середину шоссе – и начал танцевать! Его распирало от счастья!
Сколько лет прошло, а я в деталях помню эту картину: солнце, пустое шоссе, музыка и танцует Андрей. Этот момент стал для всех нас воплощением радости.
Н.Б.: Мы были в гостях у писателя-пушкиниста Семёна Гейченко. Потом купались в Сороти, возле которой гнездились аисты. Ночевали в гостевом доме на тюфяках и подушках, набитых свежевысушенным сеном. Спустя много лет Андрей признался мне, что это путешествие оказалось лучшим в его жизни. После него он возил в «Михайловское» своих жён, и день рождения в 1987 году (последний) отмечал там – с мамой, Ларой и Гориными, но так хорошо, как тогда, уже не было.
М.Ш.: Раз мама упомянула последний день рождения Андрея, давайте вспомним последний его спектакль «Безумный день, или Женитьба Фигаро», который он играл с папой в Риге.
Н.Б.: Я начну с первого, но не для Андрея, а для Шуры, – за 17 лет до последнего. Я помню, что впервые Шура играл графа Альмавиву 1 мая. Тогда был срочный ввод – из театра ушёл Валентин Гафт, исполнявший эту роль. Мы вместе учили текст, а его там много. Я подавала реплики и за Фигаро, и за Сюзанну, и за остальных. Как Шура играет, меня беспокоило не сильно. Мне важно было, чтобы он правильно проговорил весь текст. До сих пор я его помню, хотя прошло столько лет.
А.Ш.: Репетиций было мало, а роль большая. Мы отыграли этот первый для меня спектакль, в котором я метался по сцене в парике и буклях, и в театре возникла тишина. Было ощущение, что накрылись. Сострадательные друзья – Миронов, Державин и Захаров – уговорили Плучека не базлать и увезли меня на дачу к художнику Михаилу Курилко, устроив мне пикник.
Н.Б.: Друзья с жёнами отправились на дачу сразу после спектакля, а мы должны были приехать туда на следующее утро. Андрюша потом сказал нам, что не ложился там спать и утром даже не пил чай – постельное бельё и посуда казались ему недостаточно чистыми. Так как и Михаил Курилко, и его отец, тоже Михаил, были знаменитыми театральными художниками, у них хранилось много костюмов. Друзья решили нас «пугануть»: нарядились в бурки и спрятались в поле около дороги, чтобы неожиданно выскочить при нашем появлении. Была жара, и они, не зная, во сколько мы будем, просидели в этих бурках не один час. Когда мы наконец приехали, все вылезли такие замученные и вспотевшие, что было уже не до «пугания».
А.Ш.: Напились мы там по-страшному, и это как-то сгладило провал. На даче стояло огромное количество рыцарей – с латами и забралами. Друзья прятались в эти доспехи, хихикали, поили меня – расслабляли.
Н.Б.: Мы ходили купаться на речку. Жара наступила внезапно, а до того стояли морозы, и по воде плыли маленькие льдинки. Купальников, естественно, ни у кого не было, все полезли в реку в нижнем белье. Вылезли синими от холода, бросились в кусты – отжимать бельё. И только когда разделись, обнаружили, что кусты такие же голые, как и мы, – ни одного листочка и просматриваются насквозь. Чтобы согреться, Марк Захаров решил прокатиться по берегу и сел на детский трёхколесный велосипед. Его худые коленки торчали над головой. Колёса, конечно, сразу же увязли в песке. Тогда-то и родилась знаменитая фраза, которая вошла в наш лексикон. Сморщив нос, Марк проговорил: «Не очень».
А.Ш.: Через какое-то время мы пришли в гости к Лиле Брик, возлюбленной Маяковского, и её мужу Василию Катаняну. Плучек был приятелем Брик. Её буквально приносили в Театр сатиры на спектакли – она была уже в возрасте, но с абсолютно ясным и иронично-злым умом. И вот сидим мы – Валентин Николаевич с женой Зиной, Андрюша Миронов и я.
– Валя, у тебя хорошие ребята, – говорит она Плучеку. – Но почему Шура играет графа, а Андрюша – Фигаро? Шура же красивый.
Это при Миронове!
Что касается моей так называемой красоты, то она в молодости была совершенно не советской: надо было быть Николаем Рыбниковым, Георгием Юматовым, в крайнем случае Сергеем Бондарчуком или, на худой конец, интеллигентным Алексеем Баталовым.
Н.Б.: Мы не раз собирались в квартире Брик, увешанной фотографиями Маяковского и записками поэта ей, подписанными «Твой Щен». Последний раз я видела Лилю на одной из премьер Театра сатиры незадолго до её кончины (она умерла в 1978 году). Ярко-чёрные крашеные волосы, заплетённые в тонкую косичку, броская красная помада, розовые, как у клоуна, щёки, тёмно-синие веки – и вся в серьгах, браслетах и кольцах. Я подумала: «Не дай бог выглядеть так на старости лет». Спустя годы, вспомнив Лилю, я перестала красить ресницы, раздала все свои наряды, уже не подходившие, как мне казалось, по возрасту, и сняла с себя все украшения, оставив только обручальное кольцо, которое ношу уже 66 лет.
А.Ш.: Кроме Брик, ещё одна дама не скрывала при Андрее, что отдала предпочтение графу.
Из бардачка Александра Ширвиндта
На заре советской автомобильной эры все мы, естественно, мечтали купить машину. А это по тем временам являлось дикой проблемой. Нужно было ходить, подписывать бумажки, чтобы тебя поставили в очередь.
Для покупки «Жигулей» приходилось на протяжении месяца еженощно отмечаться на пустыре под городом Химки. Один прогул – и вылетаешь из списка. Зяма Гердт, Андрюша Миронов и я создали команду для дежурств. Когда выпала моя очередь и я посмотрел на собравшуюся в Химках публику, то, заподозрив неладное, позвонил Гердту: «Зяма, это не запись на “Жигули”. Это перепись евреев!»
Одни «Жигули» появились у меня после гастролей в Алма-Ате. Гастроли в те времена длились больше месяца. Мы рыбачили, жарили шашлыки. Во главе Казахской ССР стоял Динмухамед Кунаев. До сих пор помню его руки с длинными ухоженными пальцами. Его жена, восточная княжна, была театралкой. Они принимали нас у себя, и Кунаев рассказывал нам о жизни московских актёров в Алма-Ате в эвакуации, перечисляя всех поимённо. Жена Кунаева, посмотрев спектакль «Безумный день, или Женитьба Фигаро», к удивлению и раздражению Андрюши Миронова, влюбилась не в Фигаро, а в графа.
Кунаев всё время спрашивал, чем нам можно помочь. За неделю до конца гастролей наш главный администратор Геннадий Зельман прошипел: «Попросите машину». Машин тогда не было, и перспектив достать их тоже не было. На прощальном приёме Андрюша шепнул советнику Кунаева, нельзя ли купить парочку машин. «Никаких проблем», – сказал тот. И дальше нам сообщили, что выделены три машины – мне, Андрюше и Гене Зельману. «Оплачивайте завтра и забирайте». Ничего себе – оплачивайте завтра. Наши жёны начали метаться по Москве и занимать деньги: «Жигули-шестёрка» стоили в те годы около девяти тысяч рублей. Дальше была проблема, как переслать деньги. Если переводом, то надо было за него платить. Жёны нашли по какой-то рекомендации честную стюардессу. В общем, деньги мы получили, заплатили и выехали из ворот магазина на трёх «шестёрках»: у Андрюши была коричневая, у меня – тёмно-синяя, у Гены – белая. Пригнали их к гостинице и сели думать, что делать, поскольку гнать их через всю страну 4000 километров – утопия. Нам сказали, что единственная возможность – это военный самолёт. И решить этот вопрос может только командующий Среднеазиатским военным округом Дмитрий Язов. Мы с Андрюшей правдами и неправдами проникли к нему на приём. Вошли в кабинет. Сидит с виду абсолютный Скалозуб. Мы начинаем клянчить: «Тут такая история – мы хотели бы три машины…» Он прервал: «Вы хотите, чтобы я предоставил военную технику…» – «Извините, извините». Мы попятились к двери. «Подождите! Сядьте!» Мы сели. Вдруг он спрашивает: «“Евгения Онегина” знаете?» – «Ну, так, немного». – «А я знаю всего “Евгения Онегина” наизусть».
И вот полная приёмная военных ждёт, когда начальник освободится, а он минут сорок читает нам наизусть Пушкина. Во время чтения Язов, видя, что мы с восторгом внимаем его декламации, размягчился. Он вызвал кого-то из помощников и спросил, когда улетает генерал такой-то. Выяснилось, что послезавтра. «Сдвиньте его вещи и погрузите машины». И действительно в огромный самолёт, полный барахла генерала, которого переводили служить в другое место, въехали наши машины.
На рассвете перед погрузкой мы заехали на базар и загрузили машины арбузами, дынями и помидорами – они стоили там копейки. И всё это улетело. Летело оно трудно и долго, потому что генерал по дороге залетел ещё в Ростов – взял кого-то, потом в Сыктывкар – отдал чего-то.
За его полётом мы следили под тёплую водку, созваниваясь с преданным нам начальником локации: он рассказывал, где в данный момент находятся наши машины. Летели они несколько суток, за которые все наши арбузы с помидорами, конечно, потекли. Самолёт приземлился на военном аэродроме в Подмосковье. Сейчас туда не подъедешь за сорок вёрст, а тогда моя жена с Мишкой и шофёр Андрюши спокойно ездили по всему лётному полю. Им просто показывали, махая руками: «А, вон там стоит». Подъехали они к самолёту, из него выкатили машины: «Забирайте». Никаких документов не спросили даже при выезде с аэродрома.
Но это не конец истории. Через несколько лет стали проверять Среднеазиатский военный округ и выявили, что были отправлены машины. Кто-то нам сказал, чтобы мы срочно оплатили перевозку. Моя жена до сих пор хранит письмо и чек об уплате.
Но и это ещё не конец истории. В 1991 году случился ГКЧП. Маршал Язов вошёл в его состав. ГКЧП проиграл, и Язов был арестован за измену Родине. Тут же появилась военная прокуратура и вспомнила о наших автомобилях. А у нас квитанция! Нас брезгливо отпустили.
А.Ш.: Когда мы поехали на последние для Андрюши гастроли в Ригу, у него уже были не «Жигули», а BMW.
Из бардачка Александра Ширвиндта