У нас очень уютная польская палатка с окошком, полом и вся на молниях, новые тюфяки и красивые ватные одеяла, раскладушки, стульчики. У Гердтов пока плохая и маленькая, но завтра им дадут хорошую. Тогда у нас будет три, одна хозяйственная. Сейчас Шурка играет в волейбол, поужинали. В 9 часов вечера у озера какой-то академик будет рас сказывать о дельфинах, пойдём.
Ну, целую!
Привет Мише!
P.S. Тут живут три приехавшие собаки, так что можно было взять с собой Антона.
Н.Б.: Однажды Зяма, я и наша с Шурой собака Антон отправились на машине на Украину, под Ахтырку, в один из лагерей Дома учёных. Мой муж и жена Зямы должны были подъехать позже: Шура в это время снимался в Харькове в фильме по пьесе Мольера «Мнимый больной», а у Тани был очередной съезд партии, на котором она работала синхронным переводчиком с арабского.
Всю дорогу Зяма читал мне стихи Давида Самойлова (он готовил программу и знал всего его наизусть). Под вечер мы поняли, что засветло до лагеря не доберёмся, и въехали в город Тростянец.
В гостинице на вопрос, сколько нас человек, Зяма ответил:
– Дама, я и собака.
И нам вынесли три комплекта постельного белья!
Отвели нас в единственный в этой гостинице номер. В нём стояли 12 кроватей с панцирными сетками и одна тумбочка. Слава богу, других постояльцев не оказалось. Пол был покрыт дохлыми мухами – видно, их травили, но, не надеясь, что гостиницу кто-нибудь посетит, выметать не стали. Тут нам пригодился третий комплект белья: простыню мы свернули несколько раз и, накрыв ею мух, соорудили лежанку для Антона.
В лагере нас уже ждали приехавшие раньше Булат Окуджава с Олей и сыном Булькой. Все мы жили в палатках. Как-то утром после ночного проливного дождя пошли купаться. Подходим к речке Ворскла и ничего не можем понять: она вся розово-красная. И только приблизившись, увидели, что она покрыта яблоками! Ливень сбил их с деревьев окрестных садов. Купаться было – сплошное удовольствие: плывёшь и откусываешь очередное яблоко!
Кормили нас изумительно: ставили на стол тазы с творогом, крынки с молоком (с соседней фермы), тёплый хлеб, фрукты и ягоды. В лагере ввели сухой закон, но у нас, естественно, с собою было. По блату мы пристроили наши бутылки с алкоголем в холодильник столовой. Периодически мы их оттуда забирали и переливали содержимое в привезённый Гердтами с гастролей в Японии огромный термос. Когда раздавался гонг – призыв к трапезе, все шли к накрытым столам, а мы бежали к своей палатке, где был термос, пили ледяную водку, после чего, стараясь ни на кого не дышать, спешили в столовую закусывать.
А.Ш.: В лагерях Дома учёных стояли обычные палатки, и только Олина, поставленная Булатом, была помесью мемориала с кладбищем. Она тут же обрастала гирляндами живых цветов. Обязательно вешался недоразбитый, спёртый откуда-то колокол. Однажды наш внук Андрюша, которому тогда было лет пять, видя страсть Ольги к этому бессмысленному дизайну, сделал для неё из рябины и маленьких желудей бусы. Остатки этих бус до сих пор висят у неё на кухне под лампой.
Из бардачка Александра Ширвиндта
Много мы пошастали уютной компанией по так называемым лагерям Дома учёных. Учёным, в отличие от артистов, необязательно отдыхать на глазах восторженной публики. Они придумали свои лагеря на все вкусы: Чёрное море – Крайний Север – крутые горы – тихие озёра и быстрые реки… Природа – разная, быт – одинаково суровый: палатки, столовка на самообслуживании, нужда под деревом…
Обычно наша компания пробивалась на турбазы не скопом, а индивидуально. Чтобы не потеряться, перебрасывались почтовыми посланиями.
Например, турбаза недалеко от городка Стренчи. Мы с моей женой Татой, добавив одну букву, незамысловато сообщаем, что «место Встренчи изменить нельзя». И получаем от Оли и Булата намного изысканнее:
Радость Встренчи, боль утраты —
Всё прошло с открыткой Таты.
На открытку я гляжу
И в палатку захожу.
С ней под толстым одеялом
Вместо грелки я лежу.
Если Булат с Олей и Зяма Гердт с Таней приезжали раньше, то тут же телеграфировали:
Мы такие с Таней дуры —
Невзирая на Булата,
Вместо чтобы шуры-муры,
Всё мечтаем Шуры-Таты.
Чтобы не сбиться с маршрута, телеграфировали друг другу прямо с трассы.
Окуджава – нам:
Прекратите этих штук —
Мы почти Великих Лук.
Проезжая стольный град,
Будем видеть очень рад.
Я – им:
И от нас большой привет.
Все разъехались по свет.
Миша – Ялта, Таты – нет.
Шура пишет вам ответ,
Завернувшись в Зямы плед.
На подробность денег нет.
На некоторых турбазах были строжайшие правила пребывания. Собак и детей – ни-ни. Наша чистейшая полукровка Антон и изящнейшая окуджавская пуделиха Тяпа жили полнейшими нелегалами и вынуждены были дружить и переписываться, в смысле сочинять послания.
Ахтырка, Украина, – Антону Ширвиндту:
По дороге на Хухры,
Там, где ямы и бугры,
Наши рожи от разлуки
И печальны, и мокры.
Ваша Тяпа
При этом хозяева всё время мечтали о мясе. Шашлык был по ведомству единственного лица кавказской национальности в нашей лагерности – Булата. В процессе подготовки – священнодействия – к нему лучше было не подходить и не раздражать его местечковыми советами. Он сам ехал к аборигенам, сам выбирал барана – уже не помню, но очень важно, чтобы баран был то ли недавно зачем-то кастрированный, то ли вообще скопец от рождения.
Наконец Булат говорил, что баран отобран, зовут (вернее, звали) его Эдик и вечером тело Эдика привезут. Разделывать будем сами, под его руководством.
Аборигены привезли Эдика и подозрительно быстро слиняли. Полночи разделывали Эдика – он разделываться не желал: кости и кожа составляли всю съедобную массу старого кастрата. И Булат сказал, что мы ни черта не умеем и наша участь – сушить с бабами грибы.
М.Ш.: О поездке с Гердтами в Нижнюю Эшеру писали в книгах и папа, и я.
Из бардачка Александра Ширвиндта
Звонит Зяма: «Всё! Срочно берём жён, детей – и поехали». Нижняя Эшера. Недалеко от Сухуми. Красота невообразимая… У нас с женой и сыном какой-то сарай. Зяме с Таней и Катей досталось подобное жильё с комнатой чуть побольше.
Над кроватью Зямы – огромный портрет Сталина, вытканный на ковре, правда Таня его завесила занавесочкой. И вот такая картина: невероятных размеров завешенный Сталин, а под ним – маленькое тело Зямы, испытывающего давнюю «любовь» к этой фигуре… А фамилия хозяина дома, где жил Зяма, как сейчас помню, была Липартия. Так что Зяма жил у Партии под Сталиным.
Море было недалеко. Но для того чтобы до него дойти, требовались и силы, и нервы, поскольку дорога представляла собой россыпь из булыжников, голышей и маленьких острых камешков. Это сейчас придумали шлёпанцы и сандалии на толстой и мягкой подошве, а тогда… Но Зямин оптимизм побеждал. «Никаких курортов и санаториев! Только чистая природа, дикие хозяева и молодое вино…» В первую же ночь мы поняли, что через нас проходит железная дорога. Это было волшебно: каждую ночь мы тряслись в поезде, и нас увозило из этого села то на юг, то на север. Но каждое утро мы просыпались в Нижней Эшере.
Из бардачка Михаила Ширвиндта
Гердты с дочкой Катей и мы поехали в Абхазию. Местечко называлось Нижняя Эшера. Мы снимали углы в приморской деревушке. Я помню увиденное впервые прекрасное море, откуда мы с Катькой не вылезали. Помню, что идти к морю надо было через небольшую рощицу, и, когда мы в неё входили, со всех веток на землю сыпались крысы! Что это были за деревья и какие крысы, я до сих пор не понимаю. Может быть, крысоводы знают какой-нибудь древолазный абхазский подвид? Но зрелище это было захватывающее.
Всё это я пишу для того, чтобы поведать вам любимую Зямину историю про меня. Этот рассказ даже входил в его концертный репертуар!
Как-то мы всей компанией поехали обедать в ущелье. Если поставить кавычки, то вы получите и название ресторана, где мы обедали, – «Ущелье». Это один из самых живописных ресторанов, которые я видел в жизни.
В разгар полуденной жары мы вошли в расщелину в горе и очутились в прохладном тенистом раю. На дне этого ущелья тёк ручеёк, а на выступах и в полупещерах стояли столики. Гастрономические достоинства нас, детей, тогда не волновали. Мы чего-то там съели и пошли играть к ручью. Мы строили плотины, пускали щепки-кораблики – в общем, было интересно. Вдруг к нам подошёл местный мальчик и быстро-быстро заговорил по-абхазски.
Катя повернулась к нему и спокойно сказала:
– Мальчик, мы тебя не понимаем.
На что мальчик заговорил ещё быстрее и громче.
– Мальчик, мы тебя не понимаем, – повторил я, но мальчик продолжил отвлекать нас, тараторя на непонятном языке.
Тогда я подошел к нему вплотную и громко, на всё ущелье, сказал:
– Мальчик, не понимаем мы тебя, мы русские, – и после паузы добавил: – Ывреи!
И ущелье содрогнулось от смеха! Я, естественно, ничего этого не помню, но эти «ывреи» навсегда покорили Зямино сердце.
Н.Б.: Я тоже писала об этой поездке – в письме домой.
Из бардачка Наталии Белоусовой
Вот уже три дня мы тут, в 7 км от Сухуми, в Эшери. Гердты живут в 3 минутах от нас. Утром встречаемся и направляемся в рабочую столовую учхоза, где едим очень вкусную и недорогую, заказанную накануне еду и потом, не заходя домой, идём минут 10 по кипарисовой аллее на море. На пляже, огромном, но, правда, из мелких и средних камней, народу кроме нас человек 5–6 и стадо из двух коров и телят. Рядом с пляжем – кипарисовая роща, так что, немного полежав, переходим туда, в тень.