В общем, картина такая: суточные маленькие, дополнительно поменять можно только 30 рублей плюс вырученные от продажи электробритвы деньги – вот и весь бюджет. А купить надо: детям – куртки, мамам – кофточки, папам – кепки, жёнам – сапоги, ну и себе джинсы, в конце концов. Не тратить же драгоценную валюту на еду!
Вообще-то, все эти мелочи меня беспокоили мало. Я жил насыщенной жизнью, а впереди маячила моя первая заграница. Поэтому я не придал значения, как мне тогда показалось, несущественному и довольно трогательному событию, произошедшему месяца за два до венгерского турне.
Как-то в актёрском буфете ко мне подсел писатель и драматург Семён Альтов, автор монологов и интермедий для спектакля «Мир дому твоему», который тогда репетировал Аркадий Райкин.
– Ты ведь в Будапешт на поезде едешь? – спросил Сеня.
– Ну да, как все, – говорю.
– Я тоже должен был с вами, но Аркадий Исаакович попросил полететь с ним на самолёте, чтобы подправить что-то в текстах… Понимаешь, тут такое дело: у меня сестра живёт в Венгрии, и я хотел ей немного помочь, но вот Райкин сказал, что – на самолёте, я же всё приготовил для поезда, а на самолёте нельзя…
– Сеня, не томи.
– Короче, у Володи Винокура всё схвачено на границе с Венгрией, и тебе ничего не будет.
– В смысле?
– Ну, я хочу телевизор сестре привезти маленький, чтобы она могла его там продать. По правилам это запрещено, но у Винокура друг – главный таможенник. Он уже в курсе. Не переживай.
– Да не вопрос! – говорю. – Схвачено – и хорошо. Где телевизор?
– Ух ты, здорово! – засуетился Сеня. – Тогда я жёлтый тебе, а синий Лёне Тимцунику отдам. Там, видишь ли, их два.
– Кого два?
– Да телевизора, но про Тимцуника Винокур тоже знает.
Леонид Тимцуник сейчас известный артист театра и кино, а тогда просто Лёня.
Поговорили и забыли…
Однажды вдруг вспомнил и спросил у Лёни:
– Контрабанду везёшь?
– А, телевизор? Да. И ещё две электробритвы.
– Осторожнее, не запали нас своими бритвами.
Пошутили и забыли…
Со сборами и с хлопотами было не до контрабанды. Но накануне отъезда позвонил какой-то человек и сказал, что привезёт «товар» к вагону. И привёз. Причём в прямом смысле слова – на телеге! Две огромные хозяйственные сумки, которые, даже несмотря на свои размеры, не закрывались из-за того, что наружу, весело играя в лучах заходящего солнца, торчали два телевизорных бока – синий и жёлтый. И тут впервые внутри меня что-то кольнуло.
Дело в том, что в те времена действовали очень строгие ограничения на вывоз товаров народного потребления за границу. Конечно же, правила существуют и сейчас, но, слава богу, не доходят до такого абсурда, как приказ Минвнешторга СССР «Об утверждении “Правил таможенного контроля за вещами лиц, следующих через государственную границу СССР”». Словом, нелегко давался советскому человеку выезд из страны. Я уже не говорю о партийно-комсомольском согласовании твоего права на выезд, когда милые упыри с ласково-ненавидящими глазами решали, достоин ли ты представлять их в дружественных болгариях или гэдээрах.
Как пройти таможню с раздобытым в условиях кромешного дефицита пылесосом или электролобзиком?
– Ах, я всю неделю в Париже планирую выпиливать по дереву!
Расселись мы по вагонам, рассовали чемоданы, и тут выяснилось, что баул с телевизором не влезает ни на багажную полку, ни под сиденье. Входит лишь под столик в проходе, но так, что людям с большим трудом можно разместиться рядом.
Ну и началось! Под стук колёс, под парами купленной на продажу водки, в предвкушении райской венгерской жизни – по мере приближения к государственной границе шутки коллег про нас с Лёней, Винокура и телевизоры становились всё острее и смешнее.
– Не беда, что Будапешт не увидите. Магадан тоже красивый город!
Спотыкаясь о проклятый баул в проходе:
– Зато, когда вас повезут по этапу, телевизор не будет мешать ходить.
– Куда ходить? Они же будут прикованы наручниками.
На фоне всеобщего веселья мы с Лёней становились все мрачнее и мрачнее. Как мы могли повестись на эту авантюру? Какой, на хрен, Винокур со схваченной границей? Что говорить, когда нас свинтят? В том, что свинтят, мы уже не сомневались.
Апофеоз этой драмы случился на каком-то полустанке, где мы стояли в сторонке и нервно курили, обсуждая пути отхода. К нам робко подошла женщина.
– Извините, вы из 6-го вагона? – тихо спросила она.
– Да, а в чём дело?
– Я еду в 14-м. Это вы телевизоры везёте?
– Какие, к чёрту, телевизоры? – заорали мы. – Вы в своём уме?
– У меня утюг один сверх нормы, – как ни в чём не бывало продолжила она. – Можно я его вам на время отдам, вам ведь уже всё равно?
И достаёт из-за спины коробку с утюгом.
– А это вам в качестве благодарности, – добавляет она, протягивая бутылку водки.
Долго по перрону разносились наши крики с упоминанием самой женщины, её поганого утюга, долбаного 14-го вагона, всего грёбаного поезда и в целом Министерства путей сообщения.
Плохо дело, если уже весь состав знает о нашей контрабанде. Мы с Лёней благородно решили на допросах всё валить на Винокура, дескать, он попросил отвезти телевизоры, а об Альтове молчать – он наивный, его Винокур тоже развёл.
«Не говори гоп, пока не переедешь Чоп» – так шутили об эмигрантах, покидавших родину через пропускной пункт на границе СССР с Венгрией, но и нас, контрабандистов, это касалось в полной мере.
Стоянка в Чопе – долгая в связи с погранично-таможенными формальностями, а также из-за смены колес. Может, кто-то не знает, что ширина нашей железнодорожной колеи отличается от европейской примерно на 9 сантиметров. Наша «поширше» будет. И не только потому, что Россия – широкая душа, а стало быть, и колея, а потому, что такой размер предложил Николаю I Джордж Вашингтон Уистлер, американский инженер, строивший железную дорогу в России. Более узкая колея, как и первая железная дорога, появилась в Англии в 1825 году и составляла 1435 мм. Причина была проста: подвижной состав заказывали на каретной фабрике (а что, там тоже делают колёса), и 4 фута 8,5 дюйма были сложившимся стандартном для карет. Извините за экскурс в программу «Хочу знать с Михаилом Ширвиндтом», но уж очень многого я нахватался, пока над ней работал.
Время смены наших колёс на заграничные – это время таможенников.
– Всем занять свои места! – раздался властный голос, и в вагоне появилась группа людей в погонах.
Первым делом один из них зашел в наше купе. Сурово оглядев нас всех, он спросил:
– Кто тут Ширвиндт?
«Ну и слава богу! – подумал я. – Чем быстрее, тем лучше».
– Это я.
– Так, второй кто?
– В смысле?
– Второй телевизор кто везёт? – Он начал раздражаться.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Я спра-ши-ва-ю, кто ве-зёт вто-рой те-ле-ви-зор, – по слогам произнес он.
– Какой такой второй? – начал было я, но тут в проёме появился бледный Лёня Тимцуник, который, оказывается, слушал наш диалог, стоя за дверью.
– Я везу, – обреченно сказал он.
– Вот и хорошо, – обрадовался таможенник. – Пошли!
Мы даже не поинтересовались, куда, зачем, с вещами идти или пока так. Просто уныло двинулись по проходу за человеком в погонах, провожаемые испуганными взглядами коллег по театру, уже, наверное, бывших.
Нас повели по освещённым яркими прожекторами рельсам мимо наших вагонов, часть из которых поднимали огромные домкраты, и они висели в воздухе, болтая новыми колёсами.
В окнах мелькали фуражки пограничников и таможенников, злобно лаяли собаки, а нас уводили всё дальше и дальше во тьму и в неизвестность. (Собак, вероятно, всё же не было – это я добавил для полноты картины.)
Тьма и неизвестность закончились длинным приземистым бараком (после собак хочется сказать – куда нас бесцеремонно втолкнули люди с автоматами, но нет, до этого не дошло). Нас долго вели по мрачному коридору, после чего мы оказались в тёмной пустой приёмной и сопровождающий постучал в обитую дерматином дверь.
– Войдите! – послышалось оттуда, и мы, сжавшись и внутренне, и внешне, зашли.
Это был просторный начальственный кабинет: серые стены, портрет Андропова, огромный чугунный сейф (ну всё-таки таможня) и длинный стол для заседаний. А на столе, что называется, накрытая поляна. Чего там только не было! Икра чёрная, икра красная, осетрина, сервелат, невиданная водка, коньяк (ну всё-таки таможня).
За столом сидели человек шесть в форме, а в торце, в штатском, Владимир Винокур – собственной персоной! Мы с Лёней остолбенели.
– А вот и вы! – заговорил Винокур. – Мы уже заждались! Присаживайтесь. Владимир попросил меня достойно вас встретить.
– Кто попросил? – промямлил я.
– Владимир Натанович Винокур позвонил и сказал, что вы здесь будете проезжать. Ну вот, мы, как говорится, чем богаты, тем и рады! Ах да, я не представился…
И он назвал себя. Это был начальник местной таможни Пётр Андреевич Гладков (имя вымышленное, от греха).
– Нет… вы же… одно лицо, – пробормотал потрясённый Тимцуник.
– Да, мне многие говорят, что похож, – улыбнулся начальник. – Угощайтесь!
Ну и началось! Мы пили армянский коньяк, закусывали астраханской икрой и венгерским сервелатом. Мы провозглашали тосты за вечную дружбу артистов и таможенников, травили театральные байки, хвастались знакомством с Аркадием Райкиным и дружбой с Райкиным же, но Константином. Да и вообще мы с Лёней – главные артисты и театр без нас просто прекратит своё существование. И так далее. Хлестаков позавидовал бы нашей фантазии. В какой-то момент, спохватившись, я спросил:
– А поезд наш не уйдёт?
– Пока мы сидим, никто никуда не уйдёт, – заверил начальник.
В разгар всей этой вакханалии раздался стук в дверь и на пороге появился Константин Аркадьевич Райкин, самый что ни на есть настоящий.
– Та-а-к! – произнёс Костя с каменным лицом.
Мы с Лёней оцепенели, начальник же, увидев Райкина живьём, вскочил, подбежал к нему, стал трясти руку: