«Стыдно верить во всякий бред»
А.Ш.: У меня есть суеверная привычка: удерживать дыхание в лифте, пока не доехал до нужного этажа и не открылась дверь. Если едешь на восьмой этаж и лифт скоростной, ещё можно удержать. Хуже, если его перехватили на пятом, он остановился и кто-то долго прощается и говорит: «Ну, заходите…»
Я делаю всё кратно пяти. Допустим, нельзя пить залпом. Нужно делать пять глотков. Но водку глотками не пьют. Тогда залпом глотаешь рюмочку водки и запиваешь четырьмя глотками воды. Получается пять.
Одно суеверие мне порушила ГАИ. Всю жизнь я считал номера. Допустим, номер: 2476 МЮ. Складываются 24 и 76, получается 100. Счастливый номер! Когда перешли на трёхзначные, я был в полной панике.
Н.Б.: Однажды всё-таки нашёл выход. Получал в ГАИ номер на новую машину и пришёл радостным:
– Смотри, какой номер дали: 121.
– Ну и что? – не поняла я.
– Тебе 60, мне 61. Если сложить, будет 121.
А.Ш.: У каждого свои привычки и суеверия. В театре, например, нельзя свистеть. Если кто-то из артистов или обслуживающих не знает этого и свистнул – хана. В театре надо стучать по дереву. Если стол пластмассовый, нужно иметь при себе карандаш или спичку, чтобы перед выходом на сцену, вздохнув, постучать. На игру в спектакле артисты настраиваются по-разному. Кто-то, к примеру, слушает музыку в наушниках. У меня старомодная привычка собираться: постучал по дереву – и пошёл.
М.Ш.: У папы есть ещё одна привычка – не есть перед спектаклем. О ней не знала его помощница Лиана Бединадзе (теперь Равинская), когда пришла работать в театр. Папа как раз незадолго до того стал худруком. Лиана вспоминает, что после репетиции «Орнифля» папа пошёл в свой кабинет немного поспать перед спектаклем. Они с директором решили, что ему потом нужно будет плотно поесть, и, не найдя ничего, на их взгляд, подходящего в служебном буфете, заказали ему картофель фри, запечённую рыбу, отбивные из говядины, салат, десерт, напитки и накрыли стол. Проснувшись и обнаружив это пиршество, папа поблагодарил их за проявленную заботу, но сказал, чтобы они этот вы…бон больше никогда не устраивали: во-первых, перед спектаклем он не ест, а во-вторых, будет питаться, как и весь коллектив, в буфете.
Н.Б.: В отличие от своего мужа, я человек не суеверный, но иногда происходит что-то такое, что заставляет задуматься. Много лет назад у нас на даче должна была пройти съёмка одной телевизионной программы.
Шура звонит мне из Москвы и говорит:
– Меня предупредили, что после этих съёмок у всех что-нибудь случается: ломают руки-ноги или кто-то умирает.
– Стыдно верить во всякий бред, – сказала я ему.
Приехала съёмочная группа – человек пятнадцать. Долго снимали Шуру и Мишу. Потом я поставила на стол в беседке закуски, а в огромном казане дымился вкусный узбекский плов, приготовленный нашим помощником по хозяйству Азаматом. Телевизионщики произносили тосты, говоря, что нигде им так легко не работалось.
– Просто нигде вас так не кормили, – заметил Шура.
Когда съёмочная группа уехала и Шура с Мишей отправились по делам в Москву, я начала в большом новом пластиковом ведре носить из беседки в дом грязную посуду. Настроение было прекрасное – начало лета, прошла гроза, светит солнце. Несу последнее ведро с тарелками. Дальше – тишина. Когда прихожу в себя, не понимаю, кто я, где я. Первая мысль: «У меня есть Шура» – и только потом о себе. Я лежу на дорожке между беседкой и дачей на спине с сильной болью в затылке. Сколько времени я провела в таком состоянии – минуту или час – и почему, не знаю.
Кое-как поднимаюсь, плетусь в дом, выпиваю обезболивающее, кладу мороженую курицу на затылок и звоню Шуре. Он с Мишей ещё не доехал до Москвы.
– Мы сейчас вернёмся!
– Не надо, – протестую я, – мне лучше, я с курицей.
Приходит Азамат – спросить, понравился ли плов, и, узнав, что случилось, вместе со мной выходит в сад. Тут я вспоминаю: ведро с посудой! Но на дорожке, где я лежала, его нет. Видим: стоит метрах в пяти-шести от неё. Стоит, не лежит! Азамат хочет его взять, и вдруг от прикосновения и новое ведро, и посуда разваливаются на мелкие, сантиметр величиной, кусочки!
– Не подходите! – кричит Азамат.
Привезя тачку, он лопатой сгребает в неё осколки и закапывает их.
На следующий день мы едем в больницу, чтобы понять, почему я потеряла сознание и не помню момента падения. Мне обследуют голову и сердце, но не находят никаких отклонений от нормы. Тогда я звоню Борису Шапиро-Тулину, обладающему экстрасенсорными способностями. Он просит прислать фотографии мест, где работала съёмочная группа. Отправляем, но и он ничего не обнаруживает. А знакомый священник говорит, что меня хотели убить. Но кто и зачем?
Что произошло, так и осталось загадкой. Одна из версий – шаровая молния после грозы.
М.Ш.: С Шапиро-Тулиным ведь связана ещё какая-то семейная история?
Н.Б.: Да, он когда-то вёл на телевидении передачу, рассказывая о влиянии имени человека на его судьбу. В одну из программ позвал Шуру. Поскольку перед этим наши внуки болели коклюшем и заразили нас всех, я попросила Бориса подлечить сильно кашлявшего мужа. Я знала, что он чувствует чужую боль и умеет помочь страдающему. Раньше он, инженер, работал в конструкторском бюро, и с утра к нему выстраивалась очередь: у кого давление, у кого зуб, у кого горло… Он всем помогал, хотя сам очень уставал от этого. Через несколько дней после съёмки его программы с участием Шуры я просыпаюсь ночью от грохота. Зажигаю свет и вижу жуткую картину: посреди комнаты на полу лежит голый муж, и у него из головы течёт кровь.
Потом нам объяснили, что при коклюше во время сильного кашля может возникнуть нехватка кислорода и человек теряет сознание.
Дней через пять Боря позвонил узнать, как Шура себя чувствует. Я рассказала, что произошло.
– Это было 9-го числа?
– Да.
– Я предвидел, что 9-го у него будет много крови, – сказал Боря, – но предотвратить это не мог.
А.Ш.: Наталия Николаевна помнит всё. В основном то, что хотелось бы забыть.
Н.Б.: Я ещё помню гастроли Театра сатиры в Ленинграде, куда я тоже поехала. У актрисы Нины Архиповой, жены Георгия Менглета, 1 мая день рождения. С утра у них в номере гостиницы «Астория» – гости. Кто-то уезжает на спектакли, кто-то возвращается, отыграв. А мы с Мишей буквально накануне были в Москве в театре «Современник» на лекции Спиркина и Иванова по парапсихологии, которая длилась около четырёх часов. Слушали затаив дыхание: тогда это была малоизвестная дисциплина о сверхъестественных психических способностях. На экране шли кадры, как на Тибете ламы делают сложные операции без инструментов: пальцами проникают в живот, вынимают опухоли, останавливают кровь, не оставляя на теле ни одного шва. Когда стали показывать операции на глазах, наиболее впечатлительные актрисы теряли сознание.
И вот на дне рождения у Архиповой я обмолвилась о лекции. Народ заинтересовался. В результате весь день я со всеми подробностями это пересказывала. Услышанное потрясло подругу Архиповой – жену режиссёра Григория Козинцева Валю. Поздно вечером мы с Шурой повезли её домой на Васильевский остров, и она нам рассказала, как к ним в Ленинград приезжала подруга её юности Люся с мужем – художником Орестом Верейским. До замужества подруги договорились, что, когда у них родятся дети, они не будут их расхваливать. И вот Верейские у них, Саше Козинцеву года полтора-два. Он стоит в деревянной кроватке, бьёт книжкой по ней и бормочет: «Бу-бу-бу».
– Ах, какой замечательный малыш! – восклицает Люся.
– Он гений! – вторит Валя.
Люся спохватывается:
– Но мы же договаривались, помнишь?
Из кроватки: «Бу-бу-бу».
В комнату входит Орест. Малыш вдруг прерывает свое «бу-бу-бу» и говорит:
– Здравствуйте, Орест Георгиевич! А почему вы не иллюстрируете журналы «Москва» и «Ленинград»?
Потом эту историю мы слышали и от Верейских, которые были соседями Гердтов в Красной Пахре.
«Рейтинг – какой-то старый еврей»
А.Ш.: Очень давно было очередное вручение телевизионной премии ТЭФИ. И нам с Володей Меньшовым дали приглашения. Где-то в амфитеатре МХАТа мы сидели вдвоём.
– Ну вот, всё! – воскликнул Володя с присущим ему темпераментом. – Видишь, куда нас посадили?
– Да это же счастье, – сказал я ему. – Всю жизнь Юлю представляли как дочь Меньшова, а Мишу – как сына Ширвиндта. А сейчас говорят, что Меньшов – отец Юли, а Ширвиндт – отец Миши.
М.Ш.: Телевидение для меня уже в прошлом. Моей последней программой стала «Хочу знать с Михаилом Ширвиндтом». Она шла в дневное время, нас кидали по эфиру, и вдруг на наше место встала программа «Давай поженимся!».
Встретившись с гендиректором Первого канала Константином Эрнстом, я его спросил:
– Наша передача чистая, добрая, а тут какая-то чернуха-порнуха.
Как он начал на меня орать!
– А ты знаешь, сколько разводов в стране? Знаешь, как семьи рушатся? Программа создана, чтобы положить этому конец!
Я понял, что это его проект.
А.Ш.: Когда председателю Гостелерадио СССР Сергею Лапину приносили списки участников новогоднего «Голубого огонька», он вычёркивал фамилии людей определённой национальности: Кобзон, Хазанов, Ширвиндт… Но если готовились так называемые отчёты телевидения перед ЦК партии и ему приносили список участников концерта, все эти кобзоны, хазановы и ширвиндты туда вносились. Сейчас же на телевидении рейтинг стал главным. Рейтинг – это какой-то старый еврей. Он всех замучил.
М.Ш.: На телевидении теперь нужен крик и скандал. Я знаю реальную историю, произошедшую в Финляндии. Русско-финская семья позвала из России в гости бабушку. Неделю та пожила у них в доме, после чего соседи вызвали полицию. Они думали, что кого-то убивают. А оказалось, у бабушки просто было включено российское телевидение. Меня не по политическим соображениям убрали из эфира, а чисто по голосовым. Я не громкий. С политическими я последний раз столкнулся несколько лет назад, когда согласился сняться в одной из программ Первого канала, чтобы рассказать о своём YouTube-канале «Съедобное – Несъедобное». Мне предложили приготовить какое-нибудь блюдо. Я подумал: самое простое итальянское блюдо – это прошутто с сельдереем. Тончайшее прошут