А.Ш.: Директором ресторана ВТО старого Дома актёра, который потом сгорел, был Яков Розенталь. Его все звали «Борода». Интеллигентный человек! Всегда подходил к аборигенам, садился за столик и говорил: «Добрый вечер! Есть какие-нибудь претензии?» Когда Мишка открыл свой ресторан, я учил его, чтобы он вёл себя так же.
М.Ш.: Получив стипендию (а получали её не все), мы группой пробивались в ресторан ВТО и заказывали поджарку. Выносилась на стол сковородка метром в диаметре, к ней кусков двадцать чёрного хлеба, горчица и несколько бутылок водки.
А.Ш.: Маргарита Александровна Эскина, будучи директором Дома актёра, всё время хотела что-то дарить: хоть пол-литру, хоть поездку. Однажды Маргоша организовала тур в Финляндию. Где-то достала деньги, нашла спонсоров: сначала едем на поезде (договорилась с РЖД, МЖД, ВЖД), потом на автобусе (с УВД, МВД, БВД). Всё это бесплатно. Заранее предупредила, что в Финляндии чуть ли не сухой закон. И, глядя внимательно на основных участников поездки, добавила:
– Можно провезти с собой одну бутылку 0,75. Вот и выкручивайтесь.
Мы доехали до Выборга и сели в автобус. Состав группы был такой: артисты и полтора десятка пенсионерок – работниц Дома актёра – от 100 до 107 лет. Маргоша подарила им эту поездку. Добрались мы до российско-финской границы, а там перед переездом стоит магазинчик, полный водки. И тогда я, к моей чести, выгнал из автобуса всех этих столетних туристок. Мы дали им денег, и они все купили по 0,75 финской водки. Когда потом в автобус вошли финские таможенники и увидели этих старушек, они ох…ли: у каждой – портмоне 1825 года, а в нём – носовой платочек, пудреница и 0,75.
– Что это? – испуганно спросили они.
Мы развели руками:
– Артистки!
Видеорегистратор
YouTube-«Гараж-2023»
Александр Ширвиндт: Я впервые за десять дней ем по-настоящему. Замечательные ребята в госпитале в два захода похудели меня суммарно на восемь с половиной килограммов. Там мне рассказали анекдот – лечебный. Подходит сестричка к врачу и говорит: «Николай Иванович, Григорьеву из 7-й палаты надо вызвать психиатра». – «А что такое?» – «Лежит, у него во рту какая-то пищалка, и он сутки крякает». – «Всё нормально, он охотник – утку просит».
Игорь Золотовицкий: Я хочу выпить за Александра Анатольевича! Могу?..
Михаил Ширвиндт: Ну, можешь, конечно.
И.З.: Пауза возникла – не сразу сказал.
А.Ш.: Он хотел спросить: «Кто это?»
И.З.: Во-первых, Александр Анатольевич отличный парень, замечательный друг, прекрасный актёр. Я сейчас скажу пафосно, на слезе. Я иронизирую, конечно, но вообще уверен в этом. Когда мы были молодыми и кто-то говорил, что если не станет моих родителей, то родители друзей заменят их, – это действительно так. Вы – мои родственники.
Сергей Цигаль: Ну, по происхождению-то точно.
И.З.: По происхождению мы все братья.
М.Ш.: Один я русский.
М.Ш.: Я превзошёл родителей в кулинарном мастерстве благодаря своему другу Антону Табакову, у которого талант от бога. Я научился у него многому. Например, как покупать мясо на рынке: медленно, с недовольным лицом идёшь вдоль прилавка, заваленного тушами, отрезами и отрубами, и в конце, подняв усталые глаза на продавца, тихо спрашиваешь:
– Что, мяса нет?
Увидите, как он начнёт суетиться, побежит куда-то и принесёт вам самый правильный кусок.
Антон любит устраивать на даче «мясные загулы». Редкое мясо долетает до середины стола. Все стоят вокруг мангала и ждут. Только он снимает куски с огня, все набрасываются и начинают его уплетать, запивая вином из пластмассовых стаканчиков. Ты ешь жареное мясо и овощной салат и получаешь кайф. Мои родители не понимают таких монозастолий. Когда им предлагаешь: «Давайте поедим просто мяса», – за этим всегда следует: «Нет, ну оливье и лобио мы всё равно приготовим».
Н.Б.: Миша рассказывает о совместных застольях с Антоном Табаковым, а я вспомнила, как мы устраивали посиделки с его папой. Причём в больничной палате. В канун своего 30-летия я со сломанной ногой оказалась в больнице, где в это время лежал с инфарктом Олег Табаков. Для инфаркта очень молодой – 29 лет. Шура каждый вечер после спектакля в Театре имени Ленинского комсомола, в котором играл почти ежедневно, приезжал в больницу, и мы с ним (я – на костылях) шли в соседнее, кардиологическое, отделение к Лёлику ужинать. Ему нельзя было вставать с постели. Часто к нам во время своих ночных дежурств присоединялась жена Игоря Кваши Таня, работавшая в этой больнице врачом. Лишь ночью мы с мужем возвращались в мою палату, и он оставался там до утра. И так продолжалось месяц!
М.Ш.: А я в этих посиделках не участвовал?
Н.Б.: Тебе было семь лет. Сколько папа тебя ни уговаривал навестить меня в больнице, ты наотрез отказывался. Причина выяснилась только спустя какое-то время: ты боялся увидеть мою ногу – думал, что она сломана, как ветка дерева, пополам и из неё торчат кости.
М.Ш.: Когда мы с Антоном открыли ресторан «Штольц», то хотели сделать нашим папам стопроцентную скидку, но они наотрез отказались. Сказали, что иначе вообще не будут к нам ходить. Это повторилось и после открытия моего кафе Bronco. Кафе было в том же здании, где и Театр на Малой Бронной, в котором отец служил до Театра сатиры. Однажды, во время съёмок одной нашей программы, папа произнёс: «Мог ли я подумать, что буду находиться в кафе своего сына во дворе театра, в котором работал с Эфросом?»
А.Ш.: В Мишиных ресторанах я ел, когда пускали. Мне разрешали доесть за кем-нибудь из богатых посетителей. Я любил барабульку и драники. Правда, в ресторане «Штольц» специально для меня варили чечевичный суп.
«В наш век происходит переселение жилплощади»
А.Ш.: В юности я хотел стать таксистом. Раньше эта профессия была привлекательна: мало машин, много клиентов и всё время новые лица. В Париже в двадцатых годах прошлого века все таксисты в основном были иммигранты, многие – графских и княжеских кровей. У нас сейчас тоже таксисты из приезжих, правда с кровями там вяло.
Из бардачка Александра Ширвиндта
Я как автомобилист состарился, да и не знаю, как по Москве теперь ездить. Как-то внуки вызвали мне такси. Таксист, яркой таджикской внешности, спросил, куда ехать. Я сказал: «Я тебе всё покажу». Тронулись. Говорю: «Прямо. Нет, стоп – “кирпич”. Тогда налево». Он: «Налево нельзя, здесь одностороннее теперь». Когда четвёртый раз мы заехали в тупик, таксист спросил: «Ты тоже не местный?»
М.Ш: Когда водитель не знает, куда ехать, это не всегда плохо. Мы, первокурсники Театрального училища имени Щукина, по традиции в качестве монтировщиков обслуживали четверокурсников. У них был выездной спектакль в Центральном доме журналиста на Никитском бульваре, а на следующий день утром я со своими друзьями – Толей Дудником, сыном эстрадного актёра Геннадия Дудника, и Сашей Сергеевым, пасынком актёра Юрия Яковлева, загрузил декорации в грузовик с открытым дощатым кузовом, чтобы отвезти их в училище. Дудник сел в кабину к водителю, а мы с Сергеевым растянулись на каких-то матах в кузове. Май, солнце, сказочная погода! А в училище – лекции. Водитель не знал дороги, и я предложил Дуднику: «Покатай нас». На Старый Арбат можно было заехать либо с Садового кольца, либо, если двигаешься по бульварам, повернув после туннеля под проспектом Калинина (сейчас Новый Арбат) – там узкий проезд. Шофёр проехал туннель, проскочил поворот и направился к набережной. По ней он добрался до Лужников и только там развернулся. Во второй раз он снова проскочил поворот. В итоге мы насчитали четыре заезда в туннель. То есть от Дома журналиста до училища, до которого идти пять минут пешком, мы добирались два с половиной часа.
Сам я в Москве мог бы работать таксистом. В молодости у нас была несчастная концертная бригада, состоявшая из бедных, никому не нужных артистов. В неё входили Сергей Урсуляк (теперь знаменитый режиссёр), Лика Нифонтова (народная артистка России) и Константин Лавроненко (лауреат Каннского кинофестиваля). Мы давали концерты на мукомольных комбинатах и в ресторанах – для официантов. Ездили на моей машине. Никаких навигаторов, естественно, тогда не было. Зато сейчас я могу рассказать про каждый угол Москвы.
А.Ш.: Моя Москва – это всё, что было вокруг роддома Грауэрмана, в котором я родился: Арбат, Никитские Ворота, Собачья площадка. Я понимаю, что город становится цивилизованным, но это не моя Москва. Моя – та, купеческая.
М.Ш.: Лужковская точечная застройка была тем же купечеством: нувориши строили свои эклектические сооружения… Я всю жизнь прожил в Москве, я – городской житель, не мог дышать не выхлопами. Последние годы жил на Малой Бронной. Эта квартира – бывшая коммуналка. Когда я её купил, там живого места не было: всё сгнило, со стен свисали куски штукатурки. Но мой папа, придя туда, сказал:
– А что? Нормально. Подмести и занавесочки повесить.
Раньше на Бронной было спокойно. Я выпускал из квартиры своего спаниеля Сандрика, он бежал вниз, где безо всякого домофона болталась подъездная дверь, выскакивал на улицу и отправлялся в прежний двор гостиницы «Марко Поло», в котором сейчас построили какой-то китчевый дом. После прогулки Сандрик возвращался, ждал, когда кто-то откроет входную дверь, и вбегал на наш этаж. Потом жить на Патриарших стало невозможно: шум, крики, пьяные толпы. В два часа ночи я выходил гулять с собакой – и ей наступали на лапы. В итоге я переехал на дачу и не могу себе представить, что заставит меня вернуться на ПМЖ в Москву. У меня маленький ребёнок, и я рад, что он дышит нормальным воздухом и не видит луж зимой в 20-градусный мороз.