ександру Анатольевичу мы знаем, что можно и нужно до конца оставаться волшебником, в котором живёт магия».
Олег Басилашвили:
«Дорогой Шурик, со студенческих лет ты был лидером, им и остался навсегда. Уникально талантливый, неповторимый, ты был само совершенство. Море юмора, добра – это всё ты. Не могу представить нашу театральную жизнь без фамилии Ширвиндт. Твой уход для меня личное горе».
Мыслями с нами
Есть анекдот: работник крематория чихнул на рабочем месте и теперь не знает, где кто. Сейчас эпоха так чихнула на наше поколение, что где кто, совершенно неизвестно.
Мария Кнушевицкая,
однокурсница по Театральному училищу имени Бориса Щукина:
«Ещё будучи школьниками, мы познакомились на наших дачах в посёлке НИЛ – Шура с Татой, а я со своим будущим мужем Мишей Рапопортом. Пришло время, и, держась за руки, мы с Шуриком поехали поступать в Щукинское училище. Поступили, окончили, получили дипломы и переженились все четверо почти разом. И оказалось, что в загсе, в книге регистрации, мы записаны на одной странице: вверху, 16 января 1958 года, – Шура с Татой, а внизу, 26 января, я с Мишей. И так параллельно шла наша жизнь. Наши руки протягивались друг другу не только в моменты радости – когда родились дети (сначала Миша у них, а потом Андрей у нас), но и в горькие минуты – постепенно уходили из жизни наши старшие. Потом я овдовела, и две руки – Татина и Шурина – протянулись ко мне. Шура теперь держал за руку меня и Андрея. И вот Шуриной руки нет со мной. Я благодарна тебе, Шура, за то, что всю жизнь ты держал нас за руку. Спасибо, дорогой!»
Леонид Ярмольник:
«Сорок лет он называл меня любимым учеником. Это звание мне дороже любых других: заслуженный, народный, лауреат Госпремии. Своим рождением и жизнью я обязан маме и папе, но инструкцию по пользованию этой жизнью я получил от него. Он научил меня быть артистом и человеком».
Юрий Рост:
«Для меня это личное горе. Я обрёл Шуру как друга довольно поздно. Мне повезло, что в тот момент, когда он потерял своих друзей и я своих, мы почувствовали необходимость друг в друге. Мы диффундировали, растворились, как спирт с водой, без осадка. Шура мне был очень нужен. Я не могу сказать, что я его видел часто. Но я Бога не видел никогда, а он мне тоже нужен.
Шура – явление невероятное. Он ушёл, и я чувствую сиротство. Вот много народу, и есть достойные люди, а Шуры нет – и пусто. В нём была достоверность. Это человек, который ничем не поступился, никого не предал. Кого он обидел? Кого оскорбил? Кто его боялся? Обычно секретари относятся подобострастно. Шура как-то сказал мне: “Я хочу подарить тебе трубки”. Прихожу к нему в театр. Он даёт мне одну трубку. “Шура, – говорю, – там было множественное число”. Он поторговался-поторговался и вытащил ещё.
В это время входит его секретарь и протягивает ему бумагу. Шура без зрителя, возможно, совершенно другой и вообще в халате, но тут я – зритель (а ему неважно, сколько – тысяча или один). Он спрашивает её: “И я должен эту х…ню подписать?” Она отвечает: “Да, Александр Анатольевич, эту х…ню вы должны подписать”. И я понял, что это совершенно замечательные отношения – равные. Мат Шуры не носил никакого оскорбительного характера.
Он жил своей жизнью и был невероятно мощен, обаятелен и добр. В наше время быть добрым человеком – поступок. А он не ощущал этого, для него это было абсолютно естественно. Он, Шура, для нас был счастьем. Мы потеряли счастье…»
Анатолий Чайковский, бывший главный редактор журнала «Физкультура и спорт», муж тренера по фигурному катанию Елены Чайковской:
«Я говорил ему: “Шура, при тебе круглосуточно нужно держать секретаря. Будет ходить за тобой и записывать”. За день Ширвиндт произносил десяток занятных фраз, которые стоило сохранить для истории. Когда 25 лет назад мы ломали голову, как назвать школу Лены, он отреагировал моментально: “Да что тут думать? «Конёк Чайковской»”. Гениально!»
Михаил Мишин:
«Мы с ним обменивались своими книжками. Когда он написал первую, то, мне показалось, комплексовал. Бросил небрежно: “Накарябал тут кое-что”. Я прочитал и сказал ему: “Шура, ты – писатель”. Он, конечно же, отшутился. Но вскоре подарил мне вторую книжку. А на последней написал: “Мишке – единственному человеку, который признал меня при жизни писателем”. Я ему ответил на своей: “Шуре – единственному писателю, который с возрастом пишет всё лучше”. Он был очень похож на свои книги. Броня самоиронии скрывала главное – он в сто раз глубже и тоньше, чем позволяет видеть. И всенародная любовь к нему неслучайна – люди ощущали в нём какую-то особую притягательную гармонию. Он был красив, но не торговал своей внешностью. Он был умён, но не умничал. Он был аристократичен, но без малейшего снобизма. Как личность он с годами становился всё мощнее. С последней его фотографии, сделанной Юрием Ростом, на нас смотрит уже настоящий мудрец…»
Мыслями с нами
Никак не могу сформулировать для себя смысл земного пребывания: животное ли только начало или смысловое? И кто этот смысл не для амёб запрограммировал? Смысл – остаться в веках? Или хотя бы в пятилетке после конца? Напротив Большого театра стоит памятник основоположнику. Его голова, как засранная голубятня, олицетворяет относительность бессмертия. Да и к чему оно? Всё равно, очевидно, не узнаешь ТАМ, состоялось бессмертие или нет. Да и что это за бессмертие, когда ты сдох? А если ТАМ что-то и кто-то есть и ты будешь иметь возможность из-за черты новой оседлости наблюдать за земным бытом и услышишь, как вдруг о тебе разочек вспомнили после панихиды и, не дай бог, повесили над подъездом дома табличку, что ты здесь был и даже делал вид, что жил, – как воспользоваться этим триумфом, не имея возможности лично скромно поклониться и положить два цветочка на открытии своей доски? А если ТАМ ничего нет и ты этого не узнаешь, тогда вообще зачем?
Игорь Золотовицкий, ректор Школы-студии МХАТ:
«Все говорят о его юморе, его иронии, а он был мудрецом. Кто-то сказал, что он шутил, а люди смеялись и умнели».
Сергей Урсуляк:
«Как трудно в нескольких фразах сформулировать отношение к человеку, чьё присутствие в моей жизни продолжалось более 50 лет – начиная с первого восторга лета 1972 года, когда увидел его живьём – на сцене Театра сатиры (граф Альмавива). Потом – дружба с Мишей и возможность видеть его дома: аромат трубки, банный халат, частый крик… Потом – драматические перипетии Мишкиного исключения из комсомола и института. Потом – репетиции концертного номера для наших с Мишей заработков. Потом – он актёр в моей первой картине, отец продюсера второй и дед актёра из третьей. Дальше – моя помощь ему в важнейшем для него спектакле “Андрюша”, наша ссора, моя обида и примирение с подарком в виде двух шин-запасок мне, начинающему автомобилисту. Затем – трогательная просьба сделать о нём программу “Пёстрая лента”.
– Но эта программа об ушедших артистах.
– А ты сделай впрок…
И день рождения Миши в августе 2023 года. Он смотрит в себя и мимо нас, и жуткое предчувствие, что эта встреча – последняя.
Какое счастье, что всё это было.
Как ужасно, что это прошло».
Ефим Шифрин:
«Прощайте, родной мой человек, любимый сосед! С Вами было надёжнее и смешнее…»
Мыслями с нами
Конечно, умирать надо вовремя, но как высчитать в наш меркантильно-прагматичный век, когда это вовремя, чтобы «благодарные» потомки тоже вовремя спохватились и поняли, кого они потеряли.
Доски на стенах жилья, памятники на кладбище, названия улиц, пароходов, самолётов, огромное количество музеев-квартир и книги, книги, книги… Страшно, конечно, переборщить с просьбами об увековечении. Мне, например, не хотелось бы, чтобы где-нибудь на окраине Сызрани вдруг возник Ширвиндтовский тупик.
Вместо послесловия«Дорогому артисту от зрителей»
Здравствуйте, Александр Анатольевич!
Меня зовут Лена, я из Перми и несколько лет назойливо мечтаю написать Вам письмо. Настоящее. Как раньше: дорогому артисту от зрителей. Дотянула до 39 лет и, кажется, всё-таки пишу.
Наверное, это такая месть нашей несостоявшейся встрече после гастрольного «Мольера». Кто-то там пообещал, что «вот подождите и пустим», а другой удивлялся, чего это она стоит, когда все уже давно уехали. В общем, не получилось. У меня развод маячил на носу, а я ревела оттого, что не смогла подписать у Вас книжку.
Перебирая высокопарные радищевские формулировки, пытаясь острить (перед кем!), разобралась, что просто хочу Вас поблагодарить. За то, что Вы говорите нужное и вовремя, за то, что находите возможность сохранить настоящесть, когда большинство превращается в подделку. Спасибо, что всегда были и остаётесь Ширвиндтом. Это внушает мне надежду, что я тоже всегда смогу оставаться собой.
Не знаю, как Вы это делаете, но в Ваших книгах я с восторгом нахожу идеальные формулировки своих запутанных и не всегда осознанных мыслей. Вот, казалось бы, никого, кроме меня, этот вопрос не заботит, становится одиноко и грустно, а тут нахожу ответ у Вас. Всё замечательно озвучено и даже объяснено. Проблему не решили, но уже не так тревожно и одиноко. Иногда мне кажется, что Вы пишете именно для меня. Это смешно, но втайне приятно.
Ваши слова, весёлые шутки, грустные шутки и разные мысли помогли что-то понять, разрешить себе, убедиться, а иногда смириться. И продолжают помогать – в каждой книжке, пусть так и не подписанной Вами.
В «Отрывках из обрывков» Вы пишете, что хотите достучаться до молодых, чтобы дать информацию к размышлению. Вот она я, та самая, хоть и не очень молодёжь, но иногда размышляю.