А последней каплей была обычная тетрадь перлюстрированных депеш, которую за незначительностью, а вернее сказать, за тривиальностью, Бестужев поручил отвезти в Петергоф своему обер-секретарю. Канцлер забыл, что в тетрадь был вложен черновик письма, который начинался со слов: «Во имя человеколюбия…» В письме говорилось об избитом Лестоком агенте и о поручике Белове, который состоял у лейб-медика на посылках.
И, о чудо! Сердце Елизаветы дрогнуло.Она призвала канцлера.Как мы знаем из бумаг, в этой беседе государыня «изволила рассуждать, что явное подозрение есть, что Лесток и вице-канцлер Воронцов с Финкенштейном - иностранным министром, великую откровенность имеют, так что сей Финкенштейн все тайности о здешних делах знает». И еще было указано, что «Финкенштейн об имеющей здесь быть вскоре революции короля нашего обнадеживает». Революцией в XVIII веке называли смещение с престола, для Елизаветы не было более ненавистного слова. Уф… Бестужев мог вытереть трудовой пот.
Воздадим должное канцлеру Алексею Петровичу Бестужеву, служащему изо всех сил,то есть, как он умел, пользе и славе России. Все семнадцать лет, которые занимал он этот пост, канцлер боролся с франко-прусской политикой и партией, которая представляла эту политику в Петербурге. Все эти годы в Западной Европе бытовало мнение, что государственный строй в России куда как зыбок и стоит только как следует постараться- интригой, подкопом, взяткой - и все само собой развалится.И так же сам собой воцарится строй,выгодный и Франции, и Австрии, и Берлину. Конечно, в эту ошибку впал и Фридрих Великий. Сколько денег было потрачено, сколько шпионов заслано, а Бестужев стоит, как скала, и не собирается менять своей внешней политики.
Одна за другой держат поражение креатуры французского и прусских дворов. Теперь пришла очередь за Лестоком.Прежде чем арестовать лейб-медика Бестужев составил некий список, озаглавленный «Проект допросов известной персоне». Обвинения в списке самые веские. Первое: сотрудничество с иностранными державами,а проще говоря,шпионаж в пользу Франции и Пруссии с передачей зело важных сведений о перепущении нашей армии и получением за это вознаграждения от Фридриха в размере 10 000 рублей. Этим обвинениям есть самые веские доказательства- депеши Финкенштейна, письма из карманов убитого Гольденберга,опросные листы Сакромозо.Правда,у этого рыцаря ничего не успели выведать, похитившие его негодяи наверняка успели переправить Сакромозо за границу, но в случае необходимости опросные листы можно сочинить. В личной переписке Лестока поможет разобраться его секретарь. Итак, с первым обвинением все ясно.
Вторая вина была страшнее первой- желание переменить нынешнее правление, то есть заговор против государыни в пользу наследника. Что мы здесь имеем? Дружба Лестока с молодым двором, способствование его в переписке великой княгини с матерью герцогиней Ангальт-Цербстской. О заговоре также свидетельствуют депеши иностранных послов, перлюстрированные в «черном кабинете». Посол прусский писал, что «теперешнее правление зыбко и долго в таком состоянии продлиться не может», а подсказку ему в этом делал Лесток. Это прямой указ на старания лейб-медика в пользу наследника. Симпатии Петра Федоровича к Пруссии всем известны, здесь и доказывать нечего. Лесток водит компанию с врагами бестужевской политики. Подозревая Лестока, Воронцова и друзей их в злых умыслах, Бестужев способствовал тому, чтобы молодой двор оградить от участия в политике, но лейб-медик установил связь через поручика Белова Александра, который неоднократно к Лестоку захаживал. Оный Белов через жену свою Анастасию выведывал мысли, что государыня изволили высказывать, и Лестоку их передавал.
На этом месте мысли Бестужева неизменно пресекались, он как бы вдруг трезвел и сам переставал верить в то, что писал. Знавал он этого Белова, гардемарина,выскочку,знавал. Высоко взлетела пташка, да возжаждала большего! Но чем больше Бестужев поносил Белова, разжигая в себе злобу на этого заморыша дворянского,тем больше ощущал неудобство. Белов сослужил ему службу в свое время, тогда у гардемарина был выбор между Лестоком и вице-канцлером Бестужевым, он выбрал последнего. А ведь в то время положение вице-канцлера было шатким.С чего же сейчас вдруг Белову служить Лестоку? Нонсенс - никакой надобы нет Белову играть ту роль, на которую он его обряжает…
Тогда подойдем с другой стороны. Что у Белова есть дружок князь Оленев, Бестужев помнил еще по истории с архивом. Оный Оленев в списках живых не значится, утоп, царство ему небесное, но отсутствие обвиняемого не помеха. Сейчас имеются прямые доказательства вины Оленева- связь со шпионом Гольденбергом. Если Оленев на сие польстился, то мог и Белова вкупе с собой прихватить. Почему Оленев так Германию возлюбил, это допрос Белова покажет, пока в это углубляться не будем.
Ведение «дела о Лестоке» поручили Степану Федоровичу Апраксину, впоследствии бесславному главнокомандующему в Семилетней войне, и Шувалову Александру Ивановичу. За сим последовал именной указ Елизаветы: «Графа Лестока по многим и важным его подозрениям арестовать и содержать его и жену его порознь в доме под караулом.А людей его никого, кто у него в доме живет, никуда до указа со двора не пускать, также и других посторонних никого в дом не допускать, а письма, какие у него есть, также и пожитки его, Лестоковы, собрать в особые покои, запечатать и потому же приставить к ним караул».
Супруга Лестока с трудом поняла, почему по дому бегают чужие люди, рыщут во всех сундуках, поставцах и комодах, иные примеряют на себя платья мужа, а потом тащат все в лаковую гостиную и бросают на пол в беспорядке. Она хотела расспросить обо всем мужа, но ее к нему не пустили. А через день явился чин и стал задавать вопросы.
Однако скоро чиновник от нее отступился. «С иностранными министрами мой муж тайных конфиденций не имел, а имел только желание весело провести время. Он и меня туда с собой брал. И были сии встречи до чрезвычайности редки, потому что муж мой от государственных дел отошел и посвятил себя радостям брачной жизни…»- вот и весь сказ. На все прочие вопросы ответы были однозначны: не знаю, не видела, не упомню…
Прежде чем приступить к допросу самого Лестока, Шувалов решил побеседовать с Шавюзо. Для начала с секретаря сняли офицерский мундир и обрядили в арестантскую хламиду. На первом же допросе ему пригрозили пыткой, ежели не будет чистосердечного признания. Господи святы, да он сознается во всем, в чем хотите!
За три долгих дня, проведенных в камере, секретарь твердо решил, что спасать будет себя и только себя. Дядя хоть и благодетель, но идти за ним в ссылку или на казнь он никак не желает. Лесток хитер, он выпутается… Однако преднамеренно топить дядю он тоже не хотел. Главное - угадать, что надо судьям, а дальше чистосердечно сознаться даже в том, чего не было на самом деле.
Но угадать было трудно. Допрос снимал сам Шувалов, Вопросы задавались вразнобой и,кажется, никак не были связаны один с другим общей линией. Вначале был спрошен он о друзьях Лестока, окромя иностранных послов, Шавюзо назвал всех- князя Трубецкого, Румянцева, сенатора Алексея Голицына, князя Ивана Одоевского, обер-церемониймейстера Санти и прочих. На лице Шувалова появилось удовлетворение. Все это были недруги Бестужева. Пока эти люди пойдут как свидетели, а дальше, может, кто-то из них и сам попадет в камеру.
Перешли на отношения Лестока с иностранными послами и начали очень издалека- с предшественника Финкенштейна посла Мардефельда и маркиза Шетарди. Шавюзо с полным достоинством указал, что все это было в прошлом, что сейчас Лесток удалился от дел.
- Была ли переписка у Лестока и Шетарди?
Да, была. И переписка эта шла через него- Шавюзо. После высылки Шетарди из России было получено от него два письма. В первом были счета на заказанные для Лестока в Париже камзолы, во втором писалось о табакерках, которые надо было передать… Здесь Шавюзо замялся… передать Герою.
- Кого понимал Шетарди под этим именем? - заинтересовался Шувалов.
- Я думаю… что их императорское величество, - выдохнул смущенный и испуганный секретарь,
Знай Шавюзо,что архив хозяина уже предан огню,он держался бы куда увереннее и не болтал лишнего.Но, как говорится, знал бы куда падать, соломки подстелил.Следующий вопрос к секретарю был куда страшнее предыдущих.
- А не измышлял ли Лесток каких ядовитых лекарств, дабы жизнь государыни пресечь?
- Нет, нет, никогда! - Выкрик этот упредил мысль, и тут же Шавюзо с ужасом вспомнил, как рылся Лесток в старых своих записках, выискивая отдел «яды». Правда,как и тогда, так и теперь, Шавюзо был уверен, что Лесток интересуется ядами как средством лечения- ведь именно это проповедовал покойный врач Блюментрост,но ведь не объяснишь этим жестоким следователям, если докопаются до сути! Если вспомнил, почему скрыл? Шавюзо весь взмок от страха, а ноги покрылись гусиной кожей, словно от жесточайшего холода. Он уже готов был во всем сознаться, но допрос внезапно кончился.
Только в камере Шавюзо пришел в себя. Принесли ужин, попил горячего пойла, согрелся, успокоился, думая, что легко отделался, но грянул второй допрос, куда более строгий и запутанный, чем первый.
На этот раз спрашивал не Шувалов, а серьезный, хромой господин.
Первые вопросы носили скорее формальный характер.
- Нам известно,что Лесток поносил канцлера Бестужева ругательными словами. Так? Какими? - Голос тихий, монотонный, взгляд почти доброжелательный.
Поставь следователь вопрос не так категорично, и Шавюзо с чистой совестью сказал бы: «Не упомню…», - но у хромого господина был такой вид, словно он все знает заранее, а ответы секретаря нужны ему только для проверки.
Шавюзо откашлялся:
- Так прямо и повторить?
- Так и повторите.
- Лесток говаривал,- начал секретарь отвлеченным тоном, словно по бумажке читал,- экий скот государством нашим правит, каналья, лицемер, сквалыга, гнусарь, это в том смысле, что канцлер изволит шепелявить… Угрожал ли? И это было. Не раз говаривал Лесток, что рад бы был прострелить канцлерову голову пистолетом, да случай не представился.