«Нам устраивают очную ставку, - подумал Саша, - иначе зачем вся эта кутерьма?»
- Повтори, курсант Белов, что тебе известно о бумагах, которые де Брильи вез в Париж,- произнес Лесток хмуро.
- Ничего не известно,- скороговоркой сказал Саша. - Одно могу присовокупить… Вот они,- кивок на Бергера,- говорят французу: бумаги в обмен на паспорта! И еще сказали: отдашь бумаги, кати с девицей в Париж.
- А дальше что было?
- Де Брильи выхватил шпагу,- Саша с деланной наивностью повторил этот жест, - и началась битва.
Видимо, Бергер опять принял от спины Лестока только ему видимый сигнал, потому что вдруг боком, мелкими шажками начал обходить кресло сиятельного следователя, шаркая, приблизился к Белову и замер рядом с ним.
- Ну? - Окрик, как щелчок кнута.
Бергер поспешно переступил с ноги на ногу, набрал в грудь воздуха:
- Я, ваше сиятельство… Обыск, ваше сиятельство… Не было бумаг! Де Брильи без сознания… Я в доме туда, сюда! Все перерыл.- Бергер отчаянно жестикулировал, и не из его бессвязной речи, а из пластичной игры рук и ног, которым отнюдь не мешало раненое плечо, Саша с удивлением узнал, что Бергер ранил француза, что пока шевалье был без сознания наш герой, превозмогая боль в проколотом плече, сделал полный обыск в доме и что только жесточайшая горячка, помутившая разум смельчака, позволила де Брильи и девице Ягужинской беспрепятственно бежать из особняка на болотах.
Этот полный самой бессовестной лжи и искренне сыгранного драматизма рассказ совершенно подорвал как физические, так и моральные силы Бергера. Ноги его странно обмякли, согнулись в коленях, щеки стали сизыми. Злорадно ожидая, что курляндец не устоит и по-детски сядет на корточки, Саша подумал: «Ну, каналья, сейчас я расскажу, как ты там делал обыск!»
Он уже сделал шаг вперед, чтобы Бергер понял и, боже, избавь, не оперся об него своим тряпичным телом, и уже подыскивал гневные слова правды, как чей-то голос (неужели это был он сам?) твердо сказал:
- Ваше сиятельство, господин Бергер рассказал все совершенно правдиво. Де Брильи напал первый. Битва была жестокой. Бергер дрался, как лев, он мог бы убить француза!
- Этого еще не хватало, - проворчал Лесток.
- Обливаясь кровью, ваше сиятельство, Бергер делал в доме обыск очень тщательно. Он не мог исполнить лучше вашего приказа, он сделал все, что было в человеческих силах.
- Что ж ты раньше молчал об этом? - насмешливо спросил Лесток.
- Я полагал, что это привилегия господина Бергера - рассказать о себе. Моя роль в этих событиях слишком ничтожна.
Лесток хмыкнул, откинулся в кресле, достал маленькую табакерку и стал неторопливо запихивать в ноздрю большого мясистого носа табак. Глаза его светились откровенной иронией, и Саша живо представил, как лейб-медик с такими вот ироническими глазами насмешничает со всем миром - азартно играет в карты, пьет, угодничает с дамами, кляузничает на всех императрице. Видно было, что он давно понял - бестужевских бумаг нет и не будет, и теперь забавлялся, глядя, как два плута выгораживают друг друга. По каким-то своим законам этикета человеческих отношений Лесток не только не осуждал Белова и Бергера за вранье, но даже признавал такое поведение единственно возможным, считая, что честность в данной ситуации была бы только помехой. И еще Лесток думал: «Нет, Шетарди, вам не удастся свалить на меня свои просчеты и ошибки! Я хотел одного - арестовать беглянку Ягужинскую, но агенты мои оказались жалкими трусами. И более, господа французы, я никаких интриг не затевал…»
Саша оглянулся, желая посмотреть, что выражает физиономия Бергера - удовлетворение, насмешку, благодарность? Лицо Бергера ничего не выражало. Глаза его раздвинулись, облегчив переносье, щеки поджались и покраснели. Он был спокоен.
В какой-то момент Саше стало смутно и пакостно,но он прогнал это ощущение. Он пытался нащупать в глубине души если не угрызения совести, то хотя бы легкое неудобство от того, что стал помогать Бергеру. Бергеру! - который уже давно опростал свою совесть, выкинув на свалку такие понятия, как «порядочность», «честь», да, он, Александр Белов, теперь в одной упряжке с Бергером, а что делать, если жизнь такова?
Но, видно, рано Саша успокоился и занялся анализом души своей. Лесток вдруг встал, запахнул золотой халат и прошелся по комнате.
- Скоро в Москве будет еще один свидетель… - сказал он жестко, - сам Шетарди. А потому разговор наш не окончен. Вам известно, что такое дыба, юноша, - спросил он Сашу почти добромжелательно.
- За что, ваше сиятельство? - пролепетал тот.
- Я просто хочу, чтобы вы поняли важность предстоящего вам разговора. И ты тоже! - крикнул он злобно Бергеру. - Из Петербурга не выезжать!
Когда Саша выходил из комнаты, раздался неожиданный грохот, всхлип, и все стихло. Нервы Бергера не выдержали, он упал в обморок.
В предрассветной мгле Саша дошел до дома. Друбарев не спал.
- Милый Лукьян Петрович, простите меня. Простите, что навлек беду на ваш дом. Простите, что… - У Саши не было сил продолжать, ком стоял в горле.
- Да будет тебе, - как-то буднично сказал Друбарев, поправляя ночной колпак и надевая халат. - Ты лучше скажи, как драгун от дома отвадить?
- Возьмите перо… бумагу…
Старик покорно исполнил Сашино приказание.
- … и пишите самым красивым почерком. «Ваша милость! - продиктовал Саша. - Я имею сделать вам чрезвычайно важное сообщение касательно событий, приключившихся с некими документами в июле сего года». Подписи не надо.
Рука Друбарева дрожала, и немало испортил он бумаги, прежде чем написал подобающим образом короткую записку.
- Письмо это,- продолжал Саша,- хоть подкупом, хоть обманом должно лечь на стол Бестужева сегодня… завтра… ну, одним словом, как можно быстрее. Иначе я погиб!
- Через час… нет, через два, а то уж больно рано, я буду у Замятина.
Саша провалился в сон. Спать… и не чувствовать ни страха, ни злобы, ни тоски, ни угрызений совести, и не дергайте меня за плечо, дайте, наконец, отдохнуть!
Саша открыл глаза. Рядом на стуле сидел Лядащев.
- Поздно же ты встаешь!
Саша сел, подтянул одеяло до подбородка.
- Я ночью у Лестока на допросе был, - сказал он, ожидая расспросов, но Лядащев ни о чем не спросил, посмотрел на Сашу задумчиво и коротко бросил:
- Бумаги давай.
- Какие бумаги? - опешил Саша.
- Не валяй дурака, Белов, бестужевский архив у тебя, я знаю.
- Какой еще архив? С чего вы взяли? - прошептал Саша, пытаясь унять дрожь.
- Не будем играть в прятки.
Коротко и четко Лядащев пересказал разговор с Алешей у решетки усадьбы Черкасских.
- Одно письмо ты уже передал по назначению. А где другие? Саша молчал, кусая губы.
- Спрятаны,- сказал он, наконец.
- Где?
- В саду. Зарыты. Не здесь же мне их хранить! Вдруг обыск.
- Лесток не знает, где эти бумаги?
- Ни боже мой…
- Одевайся, пойдем…
- Куда?
- В сад. Письма отрывать. Саша перевел дух.
- Отвернитесь,Василий Федорович.Я встану, рожу хоть ополосну. Про сад, это я так… сболтнул со страху… Кто ж бумагу в землю зарывает?Этих бумаг, Василий Федорович, нет в Петербурге. Да не смотрите на меня так! Мы их достанем. Я намедни в деревню к другу ездил… В Холм-Агеево… можете проверить… так бумаги там. Спрятал их от греха.- Саша говорил быстро, словно невпопад, а сам натягивал чулки, кюлоты, волосы приглаживал гребенкой.- Только зачем вам эти бумаги-то? Им в Тайной канцелярии не место. Сами говорили, одно дело кончается, другое начинается. Так? Бестужева хотите под розыск подвести?
- Не распускай язык!
- А кому вы вообще служите, Василий Федорович? Я понимаю - государству Российскому… Но государство из разных людей состоит…
- А сам под розыск не хочешь, Белов? Вот там, на дыбе, все и выяснишь. Кому я служу… кому ты служишь…
Саша сгорбился под мрачным взглядом Лядащева.
- Простите, Василий Федорович… Ну, сболтнул лишнее. Я ведь по гроб жизни должен быть вам благодарен. Принесу я вам бумаги. Завтра. Утречком съезжу за ними, а вечером принесу. А сегодня вы исполните одну мою просьбу.
- Просьбу? Ах ты, щенок…
- Погодите вы, не горячитесь. Видите ли, я обещал представить вас одной даме.
- Какой еще даме? - заинтересовался вдруг Лядащев.
- Госпоже Рейгель. Она приехала из Москвы с единственной целью увидеть вас. Я давно знаком с этой удивительной женщиной. Умна! Хороша собой! Добра! Богата!
Лядащев ошалело смотрел на Сашу.
- Ну и ну… Иногда мне кажется, Сашка, что ты на службе у сатаны. Только Вельзевул мог уполномочить тебя стать посыльным госпожи Рейгель. Я согласен пойти с тобой к этой даме. Но после визита… - Глаза у Лядащева сузились, приняв нехорошее, злобное выражение.
Господи! Спаси и оборони! Что им всем от меня надо? И Лестоку, и Бергеру, и Лядащеву? Я еще пытался, как дурак, угрызаться совестью, что помогал Бергеру, что лгал на допросе… Я обману целый мир, если обманом надо мостить дорогу к тебе, Анастасия!
22
Аглая Назаровна простила Алексею упоминание роковой фамилии, а может быть, просто забыла об этом после жестокого припадка. Приживалки и прислуга если и вспоминали последнее судилище, то совсем по другому поводу.
Все они находились в шоковом состоянии после произнесенного Гаврилой заключительного слова. Он оглядел тогда панораму суда и горестно возопил над распростертым на полу телом Аглаи Назаровны: «Православные, пожалейте барыню!» Потом поднялся на тронное возвышение, воздел руки. Речь его была короткой, страстной и абсолютно непонятной. Последнюю фразу он, правда, перевел на человеческий язык.
- Пусть свершится правосудие, хотя бы погиб мир!- выкрикнул он с жаром. - Так говорили люди поумнее нас, и слова эти значат: «Сдохни, но чтоб мне было тихо!»
Святая ли вера, с которой Гаврила выкрикивал свои призывы, или привычка подчиняться всем приказам, произнесенным с амвона тронного зала