— Немедля оформляйте выездной паспорт для де Брильи, — сказал он вошедшему секретарю.
Тот с поклоном удалился.
— Если Ягужинскую увез де Брильи, то интересная игра получается. Похитить девицу из-под ареста можно лишь в порыве истинной страсти. Любовь, — он поднял палец, — не последняя спица в политической колеснице. Влюбленные глуповаты и доверчивы. Ты с ним не хитри. Скажи, что про бумаги мы все знаем и про девицу знаем. И в любой момент можем ее забрать — в кандалы. Понимаешь? Курсанту этому, Белову, ни полслова… С французом поаккуратнее, у него острая шпага… И, помни, главный твой козырь — Анастасия Ягужинская.
Лядащев спал на кушетке в камзоле и парике. Не раздумывая, Саша принялся трясти его, страстно шепча:
— Проснитесь, Василий Федорович! Да проснитесь же! Я совсем запутался… Меня только что таскали к Лестоку. Я пешка в чьей-то игре. Помогите мне понять, что происходит.
Лядащев смотрел на Сашу, ничего не понимая со сна, потом сел, спросил быстро:
— Тебе Лесток дал поручение?
— Я расскажу вам все, только цена моей откровенности — жизнь. По глупости я поставил под удар очень дорогого мне человека — Анастасию Ягужинскую. Что ей грозит?
— Она только свидетель, — Лядащев стащил с головы парик, вытер им лицо, отшвырнул. — Башка болит, — он поморщился, потом добавил желчно. — Краса твоя такого на допросе наговорила, что ее не наказывать надо, а по головке гладить.
— Значит после ее показаний?.. — начал Саша почти с ужасом.
— Ее показания ничего не решали. Бестужеву взяли после допроса Ивана Лопухина. Но я на дыбе не висел, и не мне его судить.
— На дыбе… — эхом повторил Саша. — Значит, Анна Гавриловна виновна?
— Угу, — усмехнулся Лядащев, — виновна в пустой болтовне. Бабий заговор. Чесали языками в гостиных, а пытают их как настоящих преступниц.
— Пытают? — ахнул Саша. — Боже мой! А какую роль во всем этом играет Бергер?
— Дался тебе этот Бергер!
— Так я еду с ним!
— Вот как? — Лядащев посмотрел на Сашу с новым выражением. — Бергер — очень плохая компания, — он потер ладонями виски. — Заболел я что ли? Дай-ка умоюсь…
Лядащев ушел за ширму и стал мыться, отфыркиваясь.
— Слушай, только цена моей откровенности… — он вышел из-за ширмы, — как вернешься из поездки, сразу ко мне. Понял? — Он лег на кушетку, закинул руки за голову. — Живет в Соликамске в ссылке бывший гофмаршал и, кстати сказать, воздыхатель Натальи Лопухиной, граф Левенвольде. При ссыльном охрана… И вот у тамошнего офицера кончился срок службы, и на смену к нему должен был ехать некий курляндец…
— Бергер, — подсказал Саша.
— В Соликамске жить — что ссыльному, что конвою, — пытка. Кругом соляные прииски и пустая земля. И вот перед отъездом Бергера в эту «обетованную» землю его друг, некий Иван…
— Лопухин, — подсказал Белов.
— Ты умен не по годам, Белов. Именно Иван Лопухин передает через Бергера поклон от маменьки своей ссыльному Левенвольде: мол, не унывай, а надейся на лучшие времена. На этой фразе про «лучшие времена» Бергер и построил свой донос. Слушай, принеси попить. Квас за ширмой.
Лядащев напился, отер губы.
— Донос оказался у Лестока, и в нем черным по белому было написано, что Лопухины ждут возвращения престола малолетнему Ивану, что в Риге под караулом сидит. А дальше Бергер стал водить Лопухина по трактирам и вызывать на откровенные разговоры. Пьяный Лопухин языком мелет, а за стеной сидит человек и все записывает. В общем доболтался он до того, что государыня подписала приказ об аресте всей семьи.
— А Бестужева здесь причем?
— Она закадычная подруга Натальи Лопухиной и тоже болтушка, а главное, — фамилия. Вся эта возня затеяна с одной целью…
— Свалить Бестужева? — воскликнул Саша. Лядащев вздрогнул, посмотрел на Сашу ясными глазами.
— Вот этого я тебе не говорил. Под страхом смертной казни… не говорил. И, помни, после поездки вначале ко мне, а уже потом к Лестоку… — Он отвернулся к стене и закрыл лицо париком…
Алеша стоял на поляне и смотрел на двухэтажный причудливой архитектуры дом с конюшней и баней. Через еловые ветки покойно светились окна первого этажа. Осторожно подошел к дому. В окно увидел сидящего к нему спиной мужчину (де Брильи) и стоящего рядом старика (сторожа Калистрата).
Алеша встал на четвереньки и дополз до следующего окна. Ее он узнал сразу — красавица из кареты. Она сидела перед горящим камином и смотрела на огонь. Словно почувствовав Алешин взгляд, девушка повернула голову и, увидев прижатое к стеклу лицо, вскрикнула, потом стремительно вскочила и выбежала из комнаты. Алеша не успел и шагу ступить, как она очутилась рядом.
— Молчи! — услышал он требовательный шепот, — Иди за мной.
Они быстро пошли вдоль дома, потом Анастасия толкнула какую-то дверь и, уверенно держа Алешу за локоть, повела в подвал. Там стояли сундуки, бочки, лежали сваленные в кучу седла, в углу поблескивала позолотой зимняя карета на полозьях.
— Вот мы и встретились, богомолка. Перестань дрожать! Испугался?
— Нет, сударыня, — ответил Алеша тоже шепотом.
— Врешь. Зачем ты здесь?
— Случайно. Шел мимо, хотел попроситься на ночлег.
— Здесь мимо одни шпионы ходят. Женские тряпки сбросил? Я тебя давно жду, а если не тебя, то кого-нибудь вроде тебя. Озолочу, если сделаешь по-моему, — она засмеялась и прижалась к Алеше, щекоча ресницами лоб.
Алеша спрятал руки за спину.
— Я право не знаю, сударыня, — залепетал он испуганно.
Девушка вдруг зажала его рот ладошкой и замерла. Сверху раздался какой-то шум, потом голос де Брильи:
— Анастасия, звезда моя…
— Тьфу, пропасть! — она толкнула Алешу в карету. — Жди меня здесь! — Подобрала юбки и побежала вверх по лестнице…
Утренний свет осветил подвал. Алеша спал на пыльных подушках кареты.
— Алеша…
Он сразу открыл глаза, сел. Рядом стояла Анастасия.
— Откуда вы знаете мое имя?
— Я тебя давно знаю, да как зовут запамятовала. А ночью вспомнила. Говори, согласен ради меня и матушки моей жизнью рискнуть?
— Нет, — быстро ответил Алеша.
— Не хо-очешь? — протянула Анастасия. — Помани я тебя пальцем в Москве, на коленях бы приполз. Боишься?
— Я ничего не боюсь, сударыня. Но обстоятельства таковы, что мне сейчас очень надобно быть живым. Простите меня.
— Вот как заговорил? А раньше любил подарки получать? Неужели тебе маменька больше нравилась, испорченный ты мальчишка? — И, видя, что Алеша смотрит на нее с полным непониманием, крикнула: — Я Анастасия Ягужинская, полюбовницы твоей дочь!
— Анны Гавриловны? — Алеша смутился. — Вы ошибаетесь. Я никогда не был…
— Перестань скулить! — прикрикнула Анастасия. — Не был, так не был, — она вдруг рассмеялась. — Знаешь, как мать тебя называла? Алеша-простодушный.
— Что с Анной Гавриловной?
— Ничего не знаю. Сама бежала из-под стражи. А спаситель мой, кавалер де Брильи, затащил в эти болота. Он везет в Париж ценные бумаги. Вот они, — она вынула из-под шали перевязанные розовой лентой бумаги.
— Так вы их?..
— Похитила, да, да, — заторопилась Анастасия. — Теперь слушай внимательно. Эти бумаги надо отвезти в Петербург. Ты должен помочь моей матери.
— Но прежде я должен помочь другому человеку, — голос Алеши прозвучал умоляюще. — Есть девушка, сирота… Ее на постриг готовят. Это где-то рядом, в Микешином скиту. Ее надо…
— Похитить, — кончила Анастасия, голос ее неожиданно потеплел. — А я знаю твою девушку. Ее Софья зовут. Ну что ж, помоги ей, а потом… — она опять заторопилась, — скачи в Петербург. Эти бумаги надо отдать вице-канцлеру Бестужеву из рук в руки.
Алеша кивнул и спрятал бумаги на груди, пока он не думал, как найдет способ встретиться с вице-канцлером.
— Это бумаги Бестужева, — шепнула Анастасия Алеше в ухо. — Их у него украли, а ты ему вернешь. Хотя бы из благодарности он должен спасти мою мать. Теперь идем. Я провожу тебя.
Они вышли из подвала. Анастасия вывела из конюшни оседланную лошадь.
— Вон тропка, — она показала в чащу леса. — Дальше гать через болота. Дай обниму тебя на прощанье, Алеша-простодушный.
Как только губы ее коснулись Алешиной щеки, с балкона донесся раздраженный голос де Брильи:
— Звезда моя… Что это значит? Почему вы целуетесь? И кто это?
— Этот мальчик — последний русский, которого я вижу, — Анастасия строптиво повела плечом. — Он идет в Микешин скит.
Она подтолкнула Алешу, он вскочил на коня.
— У него там невеста, — продолжала Анастасия, — и я с ним посылаю ей поцелуй. Скачи! — крикнула она Алеше.
Тот стегнул коня и скрылся в лесной чаще…
Два всадника мчались по раскисшей дороге. Видно, что путь их долог и лошади очень устали. Саша Белов и Бергер спешили к «цареву домику»…
Временным убежищем Алеши стала убогая банька, стоящая на околице растянувшейся вдоль озера деревни. На взгорке лениво шевелила крыльями старая ветряная мельница.
Лодка подошла неслышно. В ней сидела девочка лет двенадцати. Еще не прыгнув на берег, она закричала:
— Ждет она вас, ждет!
Увидев возбужденное Алешино лицо, девочка степенно сошла на берег, застеснялась вдруг.
— Доплывете до острова… к берегу пристанете, где две сухие ракиты, а потом ключ звенит… за ключом — полянка. Да плывите под берегом, там темно. Как только отзвонят к вечерней молитве, она и придет к вам.
— Как она… сестра? — перебил девочку Алеша.
— Ой! — она прижала руки к груди и выразительно покачала головой, — Как я им про вас сказала, они как на землю сядут, да как глаза вскинут, а потом лицо руками закроют… А потом говорят: «Опоздал он… завтра постриг…»
— Завтра? — Алеша кинулся к лодке, бросил узелок на корму, потом повернулся к девочке. — Почему же опоздал — если завтра?
— Видно, сегодня готовить будут — к постригу-то…
— Возьми от меня монетку на память… И лошадь постереги.
Лодка отчалила от берега, а девочка долго стояла у мостков, смотрела вслед Алеше и гладила монету, словно не денежка это была, а нарядная брошка…