— Час тебе на сборы. И — брысь! Я дам в Москву записку по ВЧ, — ледяным тоном уронил замнаркома.
Гачиев вышел в сумрачный коридор. Глубоко, с дрожью вздохнул: пока пронесло. Пора делать следующий ход. Вынул пистолет, сдвинул предохранитель. Накинул на дуло носовой платок, уткнул холодную сталь в край плеча — по касательной. Мышцы стали деревенеть от предстоящего. Сдавленно, остервенело зарычав, нажал на курок.
Пистолет грохнул, дернулся в руке. Плечо взрезала боль. Отходя от пережитого, распуская сжатое в комок тело, Гачиев скособочил голову. Гимнастерка на плече напитывалась кровью.
От тычка изнутри распахнулась дверь, в коридор выскочил Кобулов, оторопело уставился на наркома:
— Кто стрелял?
— Все в порядке, товарищ генерал, — разлепил губы посеревший Гачиев. — Все нормально. Проба ствола. — Развернулся, зашагал к выходу, странно кренясь на левый бок. Дулом вниз плыл над полом зажатый в руке пистолет.
Наркому внутренних дел СССР
генеральному комиссару госбезопасности тов. Берия
Совершенно секретно
Мною командирован в Ваше распоряжение нарком Гачиев с особо ценным грузом. Сопутствующие обстоятельства Гачиев объяснит Вам лично.
Прошло трое суток. В кабинете Аврамова раздался звонок. Серов взял трубку.
— Серов у аппарата.
— Тебе что надо от Гачиева? — дребезжащим металлом спросила Москва. — Злость на нем срываешь? Все твои дурацкие претензии и обвинения мне адресуй. Сам разберусь. За его безопасность, как приедет от меня, головой отвечаешь. Тебя послали Исраилова ловить, а ты мышей ловишь, своих травишь, работать всем мешаешь. Последний раз предупреждаю: не суй нос в дела Кобулова и Гачиева. Мне тут про твое самодурство кое-что рассказали. В случае чего, будешь отвечать по законам военного времени.
Трубка отпустила порцию длинных гудков.
Серов сидел, уронив голову на руки. «Упустил оборотня. Выскользнул. Чистоплюй паршивый, руки марать не захотел… Стрелять, пулю в лоб влепить нужно было этой сволочи! Понадеялся, что сам уйдет с дороги. Идиот, теперь расхлебывать будешь. Их банда страшнее исраиловской… Сеют национальную отраву, вражду к нам сеют. А травиться будут дети наши, внуки… Что делать?! Ладно, это потом. Теперь главное — Ушахов».
Глава 21
Сталин, слушая доклад Жукова, ходил по кабинету. У окна, прислонившись спиной к стене, поблескивал синевато-стальным пенсне Берия. Рядом с Жуковым закаменел начальник разведуправления. Эти двое ничего не понимали в происходящем. Почему доклад о положении на Юго-Западном фронте делает не его командующий, а Жуков, чей Западный фронт прикрывает пока Москву? Отчего здесь нет Тимошенко, а Жуков оперирует цифрами, военно-стратегической фактурой чужого фронта с напористой уверенностью очевидца?
Эта роль была неясна и самому Жукову. Сталин предпочитал держать любой созревающий многоходовой замысел в себе до последнего момента. Около недели назад Верховный позвонил Жукову в штаб Западного фронта, сказал в трубку буднично, неторопливо:
— Есть одно небольшое дело, товарищ Жуков, о котором не следует особенно распространяться. Надо вылететь к соседу — Тимошенко, на Юго-Западный фронт, проанализировать обстановку. Когда сможете доложить положение дел?
Жуков запросил неделю. Сталин отпустил только пять дней. Первое, что нужно было Верховному, — выпроводить широколобого упрямого русака из его военной вотчины, чтобы запустить туда своих ищеек, дабы они без помех прощупали, обнюхали и обрисовали, что дали нововведения Жукова в разведслужбе. К чему затеян и продолжается этот цирлих-манирлих с разведчиками?
На Западном фронте с июня сорок второго года расцвел разведренессанс. Неугомонный реформатор Жуков до этого лично обследовал разведработу в 5, 34, 49, и 50-й армиях, после чего 27 мая спустил грозную директиву, по которой разведслужбы фронта получили лучшее автоматическое оружие, обмундирование, особый режим службы, кормежку. Были возведены в культ техника обучения захвату пленных, психологическая и физическая подготовка. Разведчик, приволокший «языка» награждался в обязательном порядке не позднее чем через сорок восемь часов после дела.
Жуков убыл на Юго-Западный фронт. Эксперты, запущенные к нему в это время Сталиным, доложили вскоре несколько обескураженно: уровень разведывательной информации у Жукова в ротах, полках, дивизиях, знание противника на порядок выше, чем на других фронтах. Напрашивался вывод: жуковская реформа требует поощрения и немедленного внедрения в действующей армии. Верховный, улавливая острейшим инстинктом смертельную опасность, сгущавшуюся на юго-западе, винил в этом фронтовые разведки, профукавшие замыслы врага.
Сдали Керчь, Харьков. Только что пал Севастополь. Сталина изводила неясность общего стратегического плана немецкой группы армий «Б». Командующие наших армий сдавали на юге одну позицию за другой, на разносы Сталина, клокотавшие бессильным гневом, на запросы о планах противника мямлили невразумительное.
Именно тогда у Верховного созрело решение сделать своим заместителем Жукова, у которого без тычков и подталкиваний вдруг прорезались разведзубы. Вот пусть и слетает на юг, к Тимошенко, разнюхает, чем там пахнет.
Слетал. Теперь докладывал, не подозревая еще о скором переходе в замы к Самому. Пахло пораженческой бедой. Но где? На каком направлении?
— Почему доклад из вас надо тащить клещами? — раздраженно спросил Сталин. — Дальше. Что с резервами, которые мы отдали Голикову под Воронеж?
Жуков, переждавший паузу, невозмутимо ответил:
— Они нанесли удар южнее Ельца, как и планировалось. Лист вынужден был бросить туда двадцать четвертый танковый корпус и три пехотные дивизии. Прорыв к северу от Воронежа не состоялся.
Сталин кивнул, ткнул трубкой в сторону начальника разведуправления, повторил с грозно-торжествующей интонацией, напоминая о давнем споре:
— Не состоялся! Сколько осталось от резервов в результате?
Жуков помолчал, ответил с плохо скрытой, гневной тревогой:
— Пока не получено точных данных, товарищ Сталин. Рейхенау и фон Вейхс перемалывают их. С хрустом.
И словечко это, никак не вписываясь в обстановку кабинета, в ситуацию, остро полоснуло по сознанию всех, еще более сгустило и без того гнетущую атмосферу.
Сталин покосился на Жукова. Пересиливая себя, напомнил:
— Отдадим Воронеж — обнажим южный путь на Москву.
Резко, почти фальцетно, озвучился вдруг Берия:
— За отход без приказа расстреливать командиров на месте!
Жуков едва приметно дрогнул, с острой неприязнью метнул взгляд в сторону наркома. Они все — штабники и фронтовые, прожаренные порохом полководцы — научились, как и сам Сталин, бесследно пропускать через себя подобные трескучие залпы, на которые был горазд в этом кабинете нарком.
Жуков не удержался на этот раз. Спросил, подчеркнуто деловито, подпустив в голосе кислотную язвительность в малых дозах:
— Это указание тоже передать Василевскому, товарищ Сталин?
Сталин с некоторым удивлением глянул на Жукова, сухо бросил:
— Не отвлекайтесь, Георгий Константинович.
— Слушаюсь, товарищ Сталин. Если возникнет необходимость отхода и перегруппировки к югу от Воронежа…
— Почему такая пораженческая терминология? — резко перебил Верховный.
Жуков стоял, нагнув голову, смотрел исподлобья. Заговорил тяжело, как вколачивал гвозди:
— Двадцать восьмая армия не успела восстановить силы. Двадцать первая и сороковая предельно измотаны, выбирались из окружения. Во многих частях выбито три четверти состава. Без перегруппировки, без вливания резервов на них можно ставить крест через три-четыре дня.
Сталин отвернулся. Заметно сутулясь, болезненно, через силу спросил:
— Каковы общие потери фронта за неделю?
— Личный состав — около восьмидесяти тысяч убитых и пленных…
— Опять пленные?! — закричал от окна Берия. — Этому надо конец положить!..
— Тысяча подбитых танков, — наехал катком на выкрик Жуков, — более полутора тысяч орудий.
— Сюда включены последние сутки, данные за пятое? — угрюмо поинтересовался Сталин.
— Нет, товарищ Сталин, сегодня не успели подытожить.
— Надо успевать под-ы-то-жи-вать. Бойцы успевают жизни отдавать в бою, а у вас нет времени сосчитать, сколько их отдано.
— Я запрошу штаб. Разрешите?
— Подождем, пока штаб сам соизволит доложить. — Неожиданно обернулся, спросил в упор начальника разведки: — А что думает о прошедшей неделе разведка?
— Разрешите уточнить, товарищ Сталин. Вы имеете в виду дополнительную информацию, помимо последней разведсводки?
— Я имею в виду, — нажал Верховный, — вашу весеннюю настырность: ограбить центральное направление и перебросить резервы на Кавказ. Вы же толкали нас к этому? Этими резервами вчера остановлены немцы к северу от Воронежа, которые рвались к Москве. Чем их ликвидировать, если бы послушались вас?
— Я придерживаюсь прежней точки зрения, — негромко сказал генерал.
— Уперся в точку зрения, как… баран в новые ворота, — подстрекательски хлестнул репликой из угла нарком.
Жуков физически ощутил, как наползает и затопляет его битумно-вязкая ярость фронтовика к этому гладкому, хищному тыловому хорю.
— У вас есть на это веское основание, кроме застарелого упрямства? — предостерегающе поинтересовался Сталин.
— Мне докладывали о перегруппировках и усилении первой, четвертой, шестой танковых армий фон Бока, о выдвижении к южной линии фронта венгерских, румынских и итальянских армий. В них зафиксировано южное, кавказское настроение.
— Результаты на войне делаются не настроением, а точной оперативной информацией. У вас ее нет. Вы пока кормите Председателя Комитета Обороны всякими разными настроениями. Мало того, подсовываете нам замыслы немцев, которые противоречат друг другу.
Весной вы толкали нас к ограблению центральной, московской обороны и переброске резервов на Кавказ. В начале июня вдруг осчастливили штабной разработкой Клюге под названием «Кремль», где планируется взятие Москвы. Теперь опять хотите, чтобы мы бросили Москву и, задрав штаны, поскакали оборонять юг, когда немец таранит Воронеж.