Мы уже говорили, что этих крестьян называют пиччотти.
Утром 15 мая, на рассвете, гарибальдийцы возобновляют марш на Калатафими.
По прибытии в деревню Вита, то есть не доходя трех миль до Калатафими, они видят перед собой, у выхода из теснины, превосходные позиции.
Нет сомнений, что неаполитанцы встали лагерем где-то неподалеку, и потому идти дальше не стоит.
Генерал приказывает отряду сделать привал и вместе с Тюрром и двумя офицерами, майором Тюкёри и капитаном Миссори, взбирается на холм, стоящий справа от дороги.
Поднявшись на его вершину, он убеждается, что его догадка была обоснованной: перед ним располагается неаполитанская армия.
Главные силы этой армии находятся в самом Калатафими и занимают город, стоящий на склоне горы.
Аванпосты выставлены впереди Калатафими, в миле от города.
Стоит неаполитанцам узнать, что легионеры уже в Вите, и разглядеть с высоты горы группу офицеров, наблюдающих за королевской армией, и они начинают выходить из города и спускаться в лощину, а затем взбираться на возвышенности, которые господствуют над дорогой: три слева и одна справа.
Гарибальди спускается с холма и дает следующие распоряжения.
Тюрр примет командование над генуэзскими карабинерами, превосходными стрелками, вооруженными швейцарскими карабинами и имеющими в своих рядах несколько очень богатых молодых людей в качестве добровольцев.
Позади Тюрра двинутся: справа — 7-я рота, слева — 8-я.
И, наконец, за ними, в качестве поддержки, пойдут 6-я и 9-я роты вместе с пиччотти Сант’Анны и Копполы, которые присоединились к добровольцам в Салеми, — около четырехсот пятидесяти человек.
Слева, у дороги, будут поставлены и приведены в боевое положение две пушки, находящиеся в исправном состоянии (у двух других нет лафетов).
Расположив таким образом свои силы, гарибальдийцы ожидают наступление противника, который начинает с того, что растягивается цепью и устремляется вперед, производя страшный шум, поскольку королевские офицеры подают команды не обычным голосом, а громким криком.
Увидев все это и рассудив, что пройдет не менее десяти минут, прежде чем враг окажется на расстоянии ружейного выстрела, генерал приказывает всем сесть прямо в строю на землю и говорит:
— Передохните, ребята! У нас еще будет куча времени, чтобы устать.
Когда королевские солдаты оказываются всего лишь в двух ружейных выстрелах от добровольцев, генерал приказывает горнистам подняться и всем вместе трубить его излюбленную зорю.
При первых же звуках горнов неаполитанские стрелки останавливаются, а некоторые даже отступают на несколько шагов.
В этот момент на вершине пригорка, расположенного справа от добровольцев и слева от королевских солдат, появляется многочисленный неаполитанский отряд, который выдвигает на огневую позицию две пушки.
Королевские солдаты возобновляют наступление, на мгновение прерванное звуками горнов, и, оказавшись на расстоянии ружейного выстрела от противника, открывают огонь.
Попав под этот первый огонь, добровольцы не трогаются с места и продолжают сидеть, однако многие пиччотти, не выдержав его, разбегаются.
Тем не менее сотни полторы пиччотти, удерживаемые Сант’Анной и Копполой, их командирами, держатся стойко, и в их рядах сражаются два монаха-францисканца, вооруженные ружьями.
И тогда Гарибальди понимает, что пора начинать; он встает и громким голосом командует:
— Вперед, ребята, в штыки!
Стоит прозвучать этой команде, и Тюрр устремляется вперед, ведя за собой первую цепь бойцов.
Нино Биксио с двумя ротами совершает тот же маневр.
Минуту спустя генерал встает во главе первых рот вместо Тюрра и посылает его передать по всему фронту приказ об общей атаке.
Однако приказ этот становится ненужным, ибо сражение завязывается повсюду само собой.
Королевские стрелки, в грудь которым нацелены штыки легионеров, начинают отступать, но тут же сплачиваются, заняв более выгодную позицию, чем прежде.
И тогда, посреди этого общего сражения, происходят удивительные отдельные атаки. Каждый офицер, собрав сто, шестьдесят, пятьдесят бойцов, идет во главе их в наступление.
Подобные атаки возглавляют сам генерал, Тюрр, Биксио, Скьяффино.
Королевские солдаты стойко держатся при каждой атаке, стреляют, перезаряжают ружья и продолжают вести огонь до тех пор, пока в десяти шагах от них не начинают сверкать штыки легионеров, тем более страшные, что они кажутся насаженными на безмолвные ружейные стволы.
И тогда солдаты отступают, но сразу же перестраиваются, причем опять-таки в еще более выгодной для них позиции, защищенные огнем своих пушек, которые извергают картечь и гранаты.
Генерал, находясь в самой гуще огня, со своим обычным спокойствием отдает приказы; его сын Менотти, проходящий боевое крещение, — тот самый, что родился в Риу-Гранди и кого отец во время восьмидневного отступления нес на груди в своем шейном платке и согревал своим дыханием, — Менотти хватает трехцветное знамя, украшенное лентами, на которых начертано слово «Свобода», и, с револьвером в одной руке и со знаменем в другой, бросается навстречу королевским стрелкам.
Когда Менотти находится уже в двадцати шагах от врага, его ранит пуля, попавшая в ту самую руку, в которой он держит знамя.
Знамя выпадает у него из руки.
Скьяффино поднимает стяг, бросается вперед и падает мертвым в десяти шагах от первого ряда королевских солдат.
Два легионера в свой черед поднимают знамя и один за другим тоже падают мертвыми. Солдаты завладевают знаменем. Гид Дамьяни устремляется в толпу солдат и отнимает у них знамя и ленты, оставляя в руках врага лишь голое древко.
Тем временем артиллерия легионеров подбивает одну из вражеских пушек; три студента из Павии и один гид бросаются к оставшейся пушке, тут же убивают артиллеристов и завладевают ею.
Тотчас же артиллерия легионеров получает приказ выдвинуться вперед и открывать огонь по врагу каждый раз, когда легионеры не будут заслонять собой неаполитанцев.
Сражение длилось уже около двух часов, и стояла чудовищная жара; бойцы, измотанные в непрерывных атаках, более не могли продолжать их. В ходе атаки на один из высоких холмов они останавливаются и ложатся на землю.
— Ну и что мы тут поделываем? — спрашивает у них генерал.
— Переводим дыхание, — отвечают легионеры. — Но будьте покойны, сейчас все начнется снова и дело пойдет еще лучше.
Гарибальди один остается стоять среди этих лежащих людей; несомненно, неаполитанцы узнали его, ибо весь их огонь сосредоточивается на нем.
Несколько легионеров встают, намереваясь защитить генерала своими телами.
— Не стоит, — говорит Гарибальди, отстраняя их. — Для смерти мне не отыскать ни компании лучше, ни дня прекраснее.
Наконец, отдышавшись с минуту, все поднимаются и с новым остервенением идут в атаку.
В итоге солдаты выбиты с этого холма, как и с прочих.
Остается захватить еще два.
— Ко мне, павийские студенты! — кричит Тюрр.
Полсотни молодых людей являются на его призыв.
— Но, полковник, вы же каждый раз уверяете, что это будет последний! — в полном изнеможении говорят они ему.
Однако при всем своем изнеможении они идут вслед за Тюрром.
Неаполитанцы, выбитые со всех своих позиций, одна за другой атакованных в штыки, в конце концов покидают поле боя и возвращаются в Калатафими.
Легионеры валятся на землю там, где стояли, и со стороны может показаться, будто войско Гарибальди полностью уничтожено.
Но оно лишь отдыхает после своей победы, купленной страшной ценой, как это удостоверяет приказ генерала, зачитанный в тот же вечер прямо на поле боя:
«Солдаты итальянской свободы!
С такими соратниками, как вы, мне по силам все, чему я дал вам доказательство, выставив вас против врага, который был вчетверо сильнее, чем вы, и занимал позицию, неприступную для всех, кроме вас.
Я рассчитывал на ваши смертоносные штыки и вижу, что не ошибся!
Печалясь о жестокой необходимости сражаться с итальянскими солдатами, признаем, что мы встретили в их лице стойкость, достойную лучшей цели, и порадуемся нашей победе, ибо она подтверждает, сколь многое мы сможем совершить, когда все как один сплотимся под славным знаменем освобождения.
Завтра весь итальянский континент будет праздновать вашу победу — победу, одержанную его свободными сынами и доблестными сицилийцами.
Ваши матери и ваши невесты, безмерно гордясь вами, с высоко поднятой головой и сияющим лицом выйдут на улицу.
Сражение стоило жизни многим нашим дорогим братьям! Имена погибших, этих мучеников за святое итальянское дело, будут первыми начертаны на медных скрижалях истории.
Я назову нашей признательной родине их имена, равно как имена тех храбрецов, что смело вели в бой наших молодых и неопытных солдат, а завтра вновь поведут к победам на еще более славных полях сражений бойцов, которым предстоит разорвать последние звенья оков нашей возлюбленной Италии.
И в самом деле, королевские солдаты сражались столь мужественно, что, обороняя тот холм, на склоне которого осаждающие были вынуждены остановиться, и израсходовав все свои патроны, они стали пускать в ход камни; один из таких камней угодил в Гарибальди, едва не вывихнув ему плечо.
Положение легионеров после выигранного ими сражения было таково, что, сделав последнее усилие, они вполне могли бы отрезать противнику путь к отступлению.
Но они не в состоянии были сделать ни единого шага, настолько велики были их потери. К примеру, в одном только отряде гидов, которым командовал Миссори, раненный картечью в глаз, из восемнадцати человек было убито и ранено пятеро. Всего было убито и ранено сто десять человек, в том числе шестнадцать офицеров.
Ночью королевские войска покинули Калатафими, и на рассвете туда вступили добровольцы.