О, мои тридцать лет борьбы и трудов, будьте благословенны! И если Франция уготавливает своим поэтам лишь венец нищеты и посох изгнанника, то заграница приберегает для них лавровый венец и триумфальную колесницу!
Ах, если бы вы оба были со мною здесь, на этом балконе, вы, кого я ношу в своем сердце, дорогой Ламартин и дорогой Виктор Гюго, вам достался бы этот триумф!
Примите же свою долю этого триумфа, примите его весь целиком! Пусть самый ласковый ветерок Палермо донесет его до вас вместе с улыбками здешних женщин, с благоуханием здешних цветов!
Вы — два героя нашего века, два гиганта нашей эпохи. Я же, подобно незаметному guerriglièro Ла Порты, всего лишь знаменосец легиона.
Тем не менее, оставив два года тому назад свой след на Севере, я оставляю его сегодня на Юге. И это вам в моем лице рукоплещут повсюду от Эльбруса до Этны.
Оставайся же неблагодарной, Франция, это ты можешь, но всему остальному миру присуща признательность!
День вроде того, на каком я присутствую, случается не раз в году, не раз в столетие, а единожды за всю историю народа!
Выйдя от Гарибальди, узники нанесли визит мне, явившись со своими матерями, женами и сестрами.
Жена одного из них, баронесса Ризо, — дочь моего старого и верного друга Дю Алле, арбитра во всех делах чести.
Поистине, небесное правосудие существует.
На глазах у меня из улицы Толедо вываливается огромная людская толпа.
Человек пятьдесят в центре этой толпы держат в руках факелы и ударами ног катят перед собой какой-то бесформенный предмет, осыпая его бранью и освистывая; они проходят под моими окнами и пляшут вокруг этого предмета, причем каждый из них пинает его ногой.
Поль Парфе, Эдуар Локруа и несколько других моих спутников спускаются вниз, чтобы выяснить, что это за предмет.
Я остаюсь на балконе.
Так вот, знаете, что за предмет палермская чернь тащила если и не по грязи, то по пыли, осыпая его плевками и нечистотами?
То была голова, отколотая от статуи человека, который отравил моего отца; то была голова короля Фердинанда I!
Ощущает ли что-нибудь из этого, покоясь в своей королевской гробнице, тот, кто руководил резней в 99 году, на чьих глазах повесили Караччоло, Пагано, Чирилло и Элеонору Пиментель, на чьих глазах отрубили голову Этторе Карафе и кто был вынужден назначить постоянное жалованье палачу, ибо плата в двадцать пять дукатов, полагавшаяся тому за каждую казнь, разорила бы королевскую казну?..
В Палермо нет более ни одного неаполитанца, и мы располагаем теперь точными сведениями о численности королевской армии, вывезенной отсюда за прошедшую неделю.
В этой армии насчитывалось двадцать семь тысяч человек.
Поскольку могут заявить, что мы преувеличиваем жестокости, совершенные королевскими солдатами, приведем здесь официальный документ, который предоставил нам швейцарский консул, г-н Хирцель.
Мы воспроизводим этот документ, не меняя в нем ни слова; оригинал находится в наших руках.
Это письменное обращение к генералу Ланце, второму по властным полномочиям человеку в Палермо, и потому оно по необходимости составлено в той осторожной манере, какую дипломаты обычно соблюдают в своей переписке.
«Его Превосходительству генералу Ланце, наделенному полномочиями alter ego Его Величества в Сицилии.
Палермо, 2 июня 1860 года.
Ваше Превосходительство!
Уведомленный несколькими лицами о том, что Альберт Эйххольцер, по национальной принадлежности швейцарец, супруг донны Розы Бевилаккуа, проживающий по адресу: Пьяццетта Гранде, № 778, лавка № 22, на улице, ведущей от площади Пьяцца Балларо к воротам Кастро, по профессии виноторговец, имел несчастье стать жертвой ограбления и поджога; что его лавка и его склады были разграблены; что его двенадцатилетний сын, пытавшийся спастись от огня, был застрелен солдатами и что никто не может сказать, что сталось с остальными членами его семьи, я счел своим долгом навести справки лично и обратился к городским жителям, его соседям; однако никто не мог сказать мне ничего насчет этой семьи, если не считать предположений, что она была арестована королевскими войсками, но ничего более никому известно не было, и все догадки сводились к тому, что эта многочисленная семья была препровождена в монастырь белых бенедиктинцев, заперта в трапезной и заживо сожжена в огне, коему солдаты предали монастырь, перед тем как отступить к Королевскому дворцу.
Не в силах поверить в правдивость подобных сведений, я лично отправился в монастырь вышеназванных бенедиктинцев.
Следуя по кварталу, целиком обращенному в руины, среди сожженных домов, от развалин коих исходил зловонный дух, я спрашивал у всех встречных, что стало причиной подобных ужасов, и от каждого из немногих выживших обитателей этого несчастного квартала получал один и тот же ответ: все, что у меня перед глазами, это дело рук королевских войск, которые, будучи оттеснены со своего оборонительного пункта у ворот Монтальто и отступая к Королевскому дворцу, убивали всех, кто попадался им на пути.
Когда я подошел к монастырю белых бенедиктинцев, меня подвели к обширному помещению, служившему, как мне сказали, трапезной; там я застал людей, занятых переноской обгорелых трупов, являвшихся, как меня уверяли, телами обитателей домов по соседству, которых задержали и заперли в этом помещении королевские солдаты; после чего, разграбив монастырь и предав его огню, солдаты отступили. Я спросил у могильщиков, сколько трупов они уже унесли, и услышал в ответ: “Сорок”. Тогда я поинтересовался у них, сколько примерно им еще осталось унести, и они ответили мне: “Десятка два”.
Таким образом, шестьдесят человек было убито в одном только монастыре белых бенедиктинцев.
Посему я с величайшей тревогой обращаюсь к Вашему Превосходительству, имея целью получить какие-либо сведения о судьбе моего соотечественника, если он оказался задержан тогда вместе с остальными членами своей семьи, или всякие иные разъяснения в отношении участи этих несчастных, и подаю Вашему Превосходительству прошение от имени человечности и справедливости, требуя, по сему случаю, приказа Вашего Превосходительства как можно быстрее отпустить моего соотечественника на свободу, оставив за ним полное право на возмещение убытков, на которое он сможет притязать в более подходящее время.
Возможно, это письменное обращение уполномоченного Швейцарской конфедерации сочтут малопоэтичным, но, думаю, никто не отважится назвать его неточным.
Наконец, с оркестром во главе, прибывает первый батальон пьемонтских добровольцев из дивизии Медичи; они превосходно вооружены и экипированы; по всему видно, что это люди с десятилетним боевым опытом.
Поскольку мы дожидались лишь их прибытия, наш отряд выступит, вероятно, сегодня вечером, либо, самое позднее, завтра.
IXВ ДОРОГЕ
Первую остановку после Палермо нашему отряду предстояло сделать в Мизильмери. Покидая столицу Сицилии, мы следовали тем самым путем, по какому шел Гарибальди, чтобы вступить в нее.
На подъезде к Адмиральскому мосту мы увидели три трупа сбиров, наполовину уже изгрызенные собаками, хотя сбиров убили не далее, чем накануне.
Вот здесь, у Адмиральского моста, и произошла, как уже было сказано, первая схватка между королевскими войсками и гарибальдийцами; именно здесь тридцать два патриота во главе с Тюкёри и Миссори атаковали четыреста королевских солдат и с помощью Нино Биксио и роты пьемонтцев — именно так именуют здесь всех добровольцев, какой бы нации они ни принадлежали, — выбили врага с его позиции.
Накануне моего отъезда из Палермо я получил следующее письменное подтверждение, которое явилось следствием совета, данного мною бывшим узникам:
«Сего дня, 20 июня 1860 года, в полк легкой кавалерии, коего я являюсь полковником, завербовались в качестве простых солдат синьоры: князь Коррадо ди Нишеми, барон Джованни Колобрия Ризо, князь Франческо Джардинелли, кавалер Нотарбартоло Сан Джованни.
За час перед тем я попрощался с Гарибальди, и, поскольку я поинтересовался у генерала, в каких точно выражениях было составлено его прошение об отставке, поданное им королю Пьемонта, он, отыскав в кипе бумаг копию этого прошения, вручил его мне. Вот текст прошения. Я располагаю его копией, снятой и подписанной самим Гарибальди.
«Genova, 26 novembre 1859.
Sono molto riconoscente alla Maestà Sua per l’alto onore della mia nomina a tenente generale; ma devo fare osservare alla Maestà Sua, che con ciò io perdo la libertà di azione colla quale potrei essere utile ancora nell’ Italia centrale ed altrove, e prego la Maestà Sua d’esser tanta buona di ponderare la giustizia delle mie ragioni, e sospendere, almeno per ora, la nomina suddetta.
Con affettuoso rispetto della Maestà Sua,
Sono il devotissimo,
Сколь отличен от этого возглас, вырвавшийся из самого нутра одного из наших маршалов: «Полагающееся мне жалованье отнимут у меня лишь вместе с моей жизнью!»
Перед отъездом из Палермо мы сделали групповую фотографию шести принцев, бывших узников, и великолепные портреты Тюрра и генерала. Когда я принес генералу предназначавшийся ему снимок, он попросил меня черкнуть под фотографией несколько слов на память о нашей дружбе.