— В Италии в настоящее время есть два народа, которые отличны друг от друга по культуре, по происхождению и, надо сказать, даже по расе: чистая латинская раса, которая пересекает море, чтобы освободить Сицилию, обнаруживает там смешанную расу, возникшую вследствие скрещения латинян, греков, сарацин и норманнов. И, если проявить излишнюю суровость к Санто Мели, не скажут ли сицилийцы, что в числе первых деяний одного из их братьев с севера Италии оказался расстрел сицилийского патриота?
В одиннадцать часов вечера, когда я пишу эти строки, суд, возобновивший работу, все еще заседает.
Вчера, пока заслушивали показания свидетелей, ко мне снова пришла мать Санто Мели, умоляя меня от имени своего сына повидаться с ним в тюрьме; он хотел лично выразить мне благодарность за участие, которое я принял в его судьбе, и попросить меня и дальше проявлять к нему такое же внимание.
Я уступил этой просьбе.
Узник находится в камере, окно которой расположено напротив нижнего марша лестницы, ведущей в зал заседаний трибунала.
Он с явным нетерпением ждал меня.
Глаза его были настолько выразительны, что мне и без его слов было понятно, о чем он хочет просить меня; сквозь оконные прутья он схватил мои руки и, хотя я противился этому, поцеловал их.
Его мать стояла вблизи зарешеченного окна.
Прежде всего я сказал Санто Мели, что он должен доверять своим судьям и что майор Спангаро, председатель трибунала, человек совершенно беспристрастный; кроме того, я посоветовал ему во всем признаться, отнеся все на сложность времени.
Он ответил, что именно так и намерен поступить.
Я пробыл с ним около десяти минут.
Это был молодой парень; распахнутая рубашка оставляла открытой его волосатую грудь, мощную и дышащую в полную силу. На нем были широкие штаны и сапоги с отворотами ниже колен, похожие на чеботы наших старых сельских помещиков.
Его арест вызвал сильное волнение в здешних краях; помнится, я уже говорил, что родом он из Чиминны, небольшой деревни, расположенной всего лишь в семи милях от Виллафрати.
Тюрр чувствует себя все хуже и хуже.
Письмо, отправленное мною Гарибальди, возымело действие; однако вместо приказа, на котором я настаивал, пришла просьба. Трудно описать ту сердечную нежность, какую Гарибальди питает к людям, которых он ценит и любит: отец не бывает ласковее к своим детям.
Он был настолько тактичен, что возглавить нашу колонну поручил другу Тюрра, полковнику Эберу, который не может внушать ему никаких опасений и исключительно ради этого временного исполнения обязанностей командира поступает на службу Италии. Эбер, полковник Иностранного легиона во время Крымской войны, является корреспондентом газеты «Таймс», которая платит ему тридцать тысяч франков в год за то, чтобы он ездил туда, где происходит что-то интересное, и вел с ней переписку. Эбер по национальности венгр и, будучи венгром, с равной изысканностью говорит по-французски, по-английски, по-итальянски и по-русски.
Он прибыл вчера. Гарибальди, не зная, что я связан с Эбером почти такими же тесными узами, как и с Тюрром, и опасаясь, что пропуска, выданного мне майором Ченни, окажется недостаточно, прислал мне еще один. Выражения, в которых составлен этот документ, свидетельствуют о той самой сердечной нежности, о какой я только что говорил. Привожу его текст:
«Comanda generale
DELL’ESERCITO NAZIONALE. №….. Oggetto:
Palermo, 25 giugno 1860.
Si lasci liberalmente passare dovunque in Sicilia l’illustre uomo ed intimo amico mio Alessandro Dumas. Anzi sarò ben riconoscente a qualunque gentilezza a lui comparita.
Этой ночью, в три часа утра, Тюрр уехал в Палермо.
Сегодня, в пять часов пополудни, колонна продолжит поход в сторону Джирдженти.
В письмах, пришедших вчера из Генуи, сообщалось, что закуплены сорок тысяч ружей и пароход.
Уверяют, что записалось уже сорок пять тысяч добровольцев и они едут на Сицилию, чтобы присоединиться к освободительной армии.
Как только армия будет сформирована, она выгонит из Мессины неаполитанцев, а затем двинется на Неаполь, следуя через Калабрию, где уже зреет восстание.
Расставаясь со мной в Палермо, Гарибальди сказал мне напоследок:
— Знаете, сразу по прибытии в Неаполь я прикажу приготовить для вас покои в королевском дворце.
— Раз уж вы там будете, — ответил я генералу, — прикажите приготовить для меня сельский дом в Помпеях.
Трибунал продолжил заседание только в два часа ночи; после трехдневных обсуждений он пришел к выводу, что недостаточно осведомлен в отношении Санто Мели.
Пленник будет отправлен в Палермо, и там начнется новое расследование.
Я подчеркиваю этот факт, чтобы показать, сколь различно отправляют правосудие роялисты, эти поборники порядка, и революционеры, эти сторонники кровопролития.
Трибунал, который роялисты учредили в Палермо 5 апреля, после восстания Ризо, за четыре часа приговорил к смерти четырнадцать человек.
Трибунал, который учредили в Виллафрати революционеры, заседал три дня и в итоге признал, что недостаточно осведомлен для того, чтобы вынести приговор человеку, признавшемуся, что он сжег полдеревни, устраивал поборы и грабил городские кассы.
В эту минуту Санто Мели и шесть его партизан проходят в пятистах шагах от моего окна, следуя по дороге, ведущей в Палермо.
Они идут пешком, под конвоем примерно пятнадцати человек, включая авангард и арьергард.
Мы выезжаем сегодня во второй половине дня, в пять часов, в Викари, направляясь в Джирдженти.
XIСРАЖЕНИЕ ПРИ МИЛАЦЦО
Великое сражение! Великая победа! Семь тысяч неаполитанцев обратились в бегство, потерпев поражение от двух с половиной тысяч итальянцев!
Я пишу вам прямо под огнем крепостной артиллерии, которая стреляет по пароходу «Город Эдинбург» и по вашей покорной слуге «Эмме», хотя, отдадим ей справедливость, делает это весьма неумело.
Пока Боско впустую сжигает порох, у нас есть время побеседовать. Так что побеседуем.
В момент отъезда из Джирдженти я покинул Сицилию, намереваясь отправиться прямо на Мальту, а с Мальты — на Корфу, однако в небольшом порту Аликаты, где мы остановились, чтобы запастись продовольствием, меня охватило нечто вроде угрызений совести.
Разве не следует мне оставаться свидетелем этой великой драмы воскрешения целого народа вплоть до ее полного завершения? Разве не следует мне всеми силами содействовать этому завершению? Восток ведь никуда не денется. А еще один год, проведенный за пределами Франции, станет годом вдалеке от клеветы и обид.
Помимо двух или трех обретающихся там сердец, которые искренне любят меня, ничто не призывает меня вернуться в этот необъятный Вавилон.
Я взял перо и написал сыну Гарибальди, Менотти, с которым мы расстались в Джирдженти, следующую короткую записку:
«Дорогой Менотти!
Перешли отцу прилагаемое письмо с надежной оказией, а если понадобится, то и с курьером.
Обнимаю тебя,
Ну а Гарибальди я написал вот что:
«Друг мой!
Я только что пересек всю Сицилию с севера на юг.
Повсюду воодушевление и желание сражаться, но недостаток оружия!
Хотите, я отправлюсь за оружием во Францию и привезу его Вам? Я выберу его как опытный охотник.
Напишите мне в Катанию, до востребования; если Вы скажете “да”, я отложу на другое время свое путешествие на Восток и проделаю вместе с Вами оставшуюся часть похода.
Vale et те ama.[16]
Доставить эти письма в Джирдженти я поручил местному рыбаку, отправившемуся туда на своей лодке, а сам отплыл на Мальту, куда распорядился отправлять адресованные мне письма и деньги.
На Мальте я провел всего лишь полтора дня, а оттуда за сорок часов добрался до Катании.
Не прошло и пяти дней, с тех пор как я покинул Аликату, и потому было вполне очевидно, что, как бы быстро ни работала почта, ответ Гарибальди мог прийти лишь на другой день или через день.
Я провел в Катании три дня; эти три дня стали одним сплошным праздником; в первый вечер играл оркестр; во второй вечер играл оркестр и была устроена иллюминация, а на третий вечер, среди звуков музыки и в разгар иллюминации, явилась депутация городского совета, дабы вручить мне единодушно принятую его членами резолюцию о наделении меня гражданством Катании.
Уже в четвертый раз меня провозгласили гражданином Сицилии.
В тот же день французский консул принес мне письмо.
Я тотчас же узнал почерк Гарибальди и вскрыл конверт.
Письмо содержало следующие строки, отличавшиеся чисто спартанской лаконичностью:
«Палермо, 13 июля.
Дорогой Дюма!
Надеюсь увидеть Вас и дождаться любезно предложенных Вами ружей.
Приезжайте!
С этой минуты никаких колебаний более быть не могло. Мы отплыли в ту же ночь, но, поскольку наше движение замедляли мертвый штиль и морские течения, нам понадобилось около тридцати часов, чтобы достичь северного края пролива.
На рассвете третьего дня мы уже были в восточном заливе Милаццо.
Нас заставил остановиться грохот пушек.
Коль скоро рядом с Милаццо шло сражение, было понятно, что Гарибальди не мог находиться в Палермо.