И в самом деле, покинув 18 июля Палермо, 19-го генерал прибыл в лагерь Мери; между тем уже два дня в окрестностях Милаццо происходили отдельные бои.
Едва прибыв в лагерь, генерал провел смотр отрядов Медичи, оказавших ему восторженный прием.
На другой день, на рассвете, войска гарибальдийцев выступили из лагеря, намереваясь атаковать неаполитанцев, вышедших из крепости и из деревни Милаццо, которую они занимали.
Маленкини командовал левым крылом, генералы Медичи и Козенц — центром; правое крыло, состоявшее всего из нескольких рот, предназначалось лишь для того, чтобы прикрывать центр и левое крыло в случае неожиданного нападения противника.
Генерал Гарибальди занял место в центре, то есть там, где, на его взгляд, боевые действия должны были быть самыми ожесточенными.
Стрельба началась на левом крыле; на пол пути между Мери и Милаццо гарибальдийцы столкнулись с неаполитанскими сторожевыми постами, укрывшимися в камышах.
После пятнадцатиминутной ружейной перестрелки на левом крыле центр в свой черед оказался перед развернутым строем неаполитанцев, немедленно атаковал их и вышиб с первоначальной позиции.
Тем временем правое крыло вытеснило неаполитанцев из домов, которые они занимали.
Однако естественные препятствия помешали подкреплению прибыть вовремя. Боско двинул шеститысячный отряд против пятисот или шестисот нападавших, которые вначале заставили его отступить, но затем, уступая натиску численно превосходящего противника, были вынуждены отступить сами.
Генерал тотчас же послал за подкреплением. Подкрепление прибыло, и последовала новая атака на противника, укрывшегося в камышах и спрятавшегося за смоковницами.
Это обстоятельство стало большой помехой для гарибальдийцев, поскольку они не могли атаковать врага в штыки.
Под Медичи, возглавлявшим своих бойцов, убили лошадь. Козенцу угодила в шею пуля на излете, и он упал; его сочли смертельно раненным, но он поднялся, крича: «Да здравствует Италия!»
Ранение оказалось легким.
Генерал Гарибальди встал во главе генуэзских карабинеров, имея при себе нескольких гидов и Миссори. Он намеревался обойти противника и атаковать его с фланга, отрезав таким образом части неаполитанцев путь к отступлению; однако на дороге у него оказалась орудийная батарея, воспрепятствовавшая этому маневру.
Тогда на дорогу выдвинулись Миссори и капитан Стателла с пятьюдесятью бойцами; Гарибальди встал во главе этого отряда и пошел в атаку. В двадцати шагах от него выстрелила пушка, заряженная картечью.
Последствия были страшными: только пять или шесть бойцов остались на ногах. У Гарибальди оторвало подошву от сапога и стремя; его лошадь, получив ранение, взбесилась, и он был вынужден спешиться, оставив револьвер в седельной кобуре. Рядом с ним был убит майор Бреда и его горнист; Миссори оказался придавлен своей лошадью, смертельно раненной картечной пулей; один Стателла выстоял среди этого урагана картечи; все остальные были убиты или ранены.
И тут завязывается единый общий бой, в котором любые подробности уже неразличимы; все сражаются, и сражаются яростно.
Понимая, что пушку, учинившую этот страшный разгром, захватить в лоб невозможно, генерал обращается к полковнику Данну с просьбой прислать подкрепление из нескольких рот пиччотти, бросается с ними сквозь камыши, приказав Миссори и Стателле перепрыгнуть через стену, на которую они наткнутся, выбравшись из камышей, и, поскольку, преодолев эту стену, они непременно окажутся в непосредственной близости от пушки, одним броском захватить ее.
Маневр был выполнен обоими офицерами и пятьюдесятью бойцами, последовавшими за ними, чрезвычайно слаженно и стремительно, но, при всем проявленном ими проворстве, первым, кого они увидели, выбравшись на дорогу, был Гарибальди, пеший и с саблей в руке.
В эту минуту пушка стреляет и убивает несколько человек, но остальные бросаются на нее, захватывают и волокут в сторону итальянцев.
Тотчас же королевская пехота расступается, открывая проход коннице, которая бросается в атаку, намереваясь отбить пушку.
Бойцы полковника Данна, мало приученные к бою, разбегаются в обе стороны от дороги, вместо того чтобы штыками встретить атаку, но слева путь им преграждают смоковницы, а справа — стена. Конница проносится мимо, словно вихрь; но в ту минуту, когда она проносится мимо, сицилийцы стреляют: их минутный страх улетучивается.
Попав под ружейный огонь с обеих сторон, неаполитанский офицер, командующий кавалерийской атакой, останавливается и хочет повернуть назад, но тут же сталкивается на дороге с Гарибальди, Миссори, Стателлой и пятью или шестью бойцами, которые преграждают ему путь.
Генерал хватает поводья его лошади и кричит ему: «Сдавайтесь!» Вместо ответа офицер пытается нанести ему сабельный удар сверху; Гарибальди отбивает его и ударом наотмашь рассекает противнику щеку. Офицер падает. Три или четыре сабли занесены над головой генерала, который колющим ударом ранит одного из нападающих; Миссори убивает двух других и лошадь третьего тремя револьверными выстрелами; Стателла в свой черед наносит удар, и неаполитанец падает; солдат, сбитый с лошади, хватает за горло Миссори, но тот выстрелом в упор разносит ему голову.
Пока длится эта битва гигантов, генерал Гарибальди собирает своих разбежавшихся бойцов. Вместе с ними он идет в атаку, и, пока они уничтожают или берут в плен всех пятьдесят конников, от первого до последнего, он, пользуясь поддержкой остальной части центра, вступает, наконец, в соприкосновение с неаполитанцами, баварцами, швейцарцами и идет на них в штыки. Неаполитанцы обращаются в бегство; швейцарцы и баварцы какое-то время держатся, но затем и они бегут в свой черед: исход битвы решен; победа еще не одержана, но ясно, что скоро она достанется героям Италии.
Вся королевская армия отступает к Милаццо. Ее преследуют до окраины города, и там к сражению присоединяются пушки крепости.
Милаццо, как известно, стоит на гребне полуострова. Сражение, начавшееся у восточного залива, постепенно сместилось в сторону западного залива; в этом заливе стоял фрегат «Тюкёри», прежде носивший название «Быстрый». Генерал Гарибальди вспоминает, что свою жизнь он начинал моряком, бросается на палубу «Тюкёри», поднимается на реи и оттуда следит за ходом сражения.
В эту минуту из крепости выходит отряд неаполитанской кавалерии и пехоты, намереваясь оказать помощь королевским солдатам; на этот отряд нацеливают пушку и с расстояния в четверть орудийного выстрела изрыгают на противника град картечи; не дожидаясь второго выстрела, неаполитанцы обращаются в бегство.
И тогда между крепостью и пароходом завязывается артиллерийский бой. Увидев, что ему удалось вызвать на себя орудийный огонь крепости, генерал Гарибальди вместе с двумя десятками бойцов бросается в баркас, высаживается на берег и устремляется к Милаццо, откуда доносится ружейная пальба.
Пальба длится еще около часа, после чего неаполитанцы, которых теснят от дома к дому, возвращаются в замок.
Я наблюдал за ходом сражения, стоя на палубе своей шхуны и горя желанием поскорее обнять победителя.
Спустилась ночь; мы в свой черед высадились на берег и при звуках последних ружейных выстрелов вступили в Милаццо.
Крайне трудно дать представление о смятении и ужасе, царивших в городе, который, как говорят, не отличается патриотизмом.
Раненые и мертвые валялись прямо на улицах.
Дом французского консула был переполнен умирающими. Вместе с другими ранеными там находился и генерал Козенц.
Никто не мог сказать мне, где находились Медичи и Гарибальди.
Внезапно среди группы офицеров я увидел майора Ченни, и он взялся сопроводить меня к генералу. Вместе мы вышли к морскому берегу, проследовали по причалу и обнаружили генерала лежащим под папертным навесом, рядом со всем своим штабом.
Он растянулся на каменных плитах, подложив под голову седло, и, разбитый усталостью, уснул.
Подле него стоял его ужин: кусок хлеба и кружка воды.
Мне почудилось, будто я прибавил в возрасте две с половиной тысячи лет: передо мной был Цинциннат.
Да хранит его для вас Господь, дорогие сицилийцы!
Если вы потеряете его, во всем мире не отыскать вам другого.
В это мгновение генерал открыл глаза, узнал меня и сказал, что никуда не отпустит меня завтра весь день.
XIIГАРИБАЛЬДИ НА БОРТУ «ЭММЫ»
Хоть и настроившись не отпускать меня весь следующий день, генерал не мог предложить мне иной постели, кроме его собственной, то есть уличной мостовой или церковной паперти.
Так что прибрежный песок показался мне предпочтительней.
Я назначил четырем нашим матросам встречу у берега моря, на западной стороне залива: они должны были установить там палатку и, причалив лодку к берегу, ждать меня.
Они уже были на месте.
Опасаясь, что ночью неаполитанцы предпримут вылазку, генерал дал приказ бдительно охранять городские ворота, обращенные к замку, и возвести баррикады.
Перед тем как отправиться к месту встречи, я решил собственными глазами увидеть, как выполняются эти приказы, и посетил городские ворота, обращенные к замку; охранял их, падая от усталости, один-единствен-ный часовой, а рядом спали полтора десятка его товарищей. Часовой был вынужден безостановочно ходить, чтобы не смыкать глаз, но, и оставаясь ногах, он все равно спал.
Что же касается баррикад, то через кучу столов, стульев и досок, перегораживавшую улицу, мог бы перепрыгнуть даже ребенок; строители баррикад попадали на едва начатое ими оборонительное сооружение и уснули.
Эти славные люди, подобно спартанцам Леонида, полагали, что их собственные тела явятся заслоном, способным остановить врага.
Я покинул город, моля Бога, чтобы генералу Боско не пришла в голову мысль пробить брешь в этой живой и несокрушимой преграде.
В четверти льё от города я обнаружил своих матросов, тотчас же лег на коврик, взятый из лодки, и уснул, вполне, надо сказать, уверенный в будущем человеческого рода, который наряду с присущими ему низостью и подлостью являет образцы подлинного величия и делает современниками Франциска II и Виктора Эммануила, Манискалько и Гарибальди.