«Войска покинут крепость с оружием и амуницией, но без патронов; материальная часть цитадели будет поделена поровну между осаждающими и осажденными».
Ну а теперь, покончив с Милаццо, перейдем к Мессине.
Двадцать второго июля генерал Клари приказал военным кораблям, стоявшим в порту Мессины, сменить якорную стоянку, дабы не мешать возможным оборонительным и наступательным операциям гарнизона цитадели.
Следствием ухода военных кораблей немедленно стало паническое бегство всех, кто еще не покинул город.
Все это несчастное население города скопилось на западном берегу Мессинского пролива: одни ютились в рваных палатках, другие — в разного рода лодках, куда набивалось столько женщин и детей, что в какой-то шаланде я насчитал двадцать восемь детей и восемнадцать женщин. Более обеспеченная часть населения бежала в сельскую местность; в городе царило безмолвие, словно в гробнице. Тишину нарушали лишь тревожные оклики неаполитанских часовых и ружейные выстрелы, целями которых без всякого повода становились все, кто появлялся на улице.
Порт был таким же безлюдным, как и город, если не считать нескольких неаполитанских корветов, готовых к отплытию. В порту не осталось ни одного судна, кроме «Чайки», которой необходимо было запастись углем, и она стояла пришвартованной у Teppa Новы.
Точно так же прошли дни 24 и 25 июля. Между тем сражение казалось неминуемым. Судя по намерениям, которые выказывал генерал Клари, следовало ожидать, что борьба предстоит отчаянная.
И действительно, неаполитанские войска заняли все горные хребты, окружающие Мессину. Артиллерия, кавалерия, инженерные войска — ни в чем не было недостатка при развертывании сил, выдвинутых вперед генералом королевской армии. Но это был тот случай, когда гора родила мышь.
Двадцать пятого июля, в семь часов вечера, произошел незначительный бой между неаполитанскими аванпостами и отрядом партизанского вожака Интердонато, хотя королевским солдатам был отдан приказ не вступать в рукопашные схватки.
Этот бой заставлял ожидать, что на другой день произойдет нечто захватывающее; однако на восходе солнца неаполитанцы вернулись в город; пиччотти спустились в лощины и оставались там в ожидании приказов; наконец, началась эвакуация в порту.
Эвакуация Мессины, причины которой кажутся загадочными, была, несомненно, всего лишь естественным следствием капитуляции Милаццо.
В обмен на отказ от своих жестких первоначальных требований генерал освободительной армии выторговал эвакуацию Мессины. Освобождение гарнизона Милаццо, осуществленное на почетных условиях, явилось платой за Мессину.
Двадцать шестого июля военные корабли снова вошли в порт. Население, воспрянув духом, стало возвращаться в город.
Несколько указов, изданных генералом Гарибальди, обеспечили общественное спокойствие: любое посягательство на личную безопасность сурово каралось; была сформирована национальная гвардия, которая выставила караулы на посты, оставленные королевской армией, и все, победители и побежденные, радостно обнимались на улицах.
Тем не менее окончательное подписание перемирия произошло только 28 июля, накануне нашего приезда.
Королевские войска, занимавшие цитадель, и войска Гарибальди, занимавшие город, обязались воздерживаться от любых враждебных действий в течение неопределенного времени. О возобновлении враждебных действий надлежало объявить не менее чем за двое суток.
В воскресенье 29 июля я отправился в Марсель на «Позиллипо», паровом судне Императорского пароходного общества.
XIVНЕАПОЛИТАНЦЫ
Не знаю, бывали ли вы когда-нибудь в Неаполе, дорогой читатель, но могу заверить вас в одном: если вы там бывали и сегодня вам вздумалось бы возвратиться туда, вы нашли бы этот город сильно изменившимся!
Послушайте, что происходит со мной, имеющим честь быть приговоренным его величеством королем Фердинандом к четырем годам каторжных работ.
Не успел «Позиллипо» бросить якорь в порту, как палубу заполняет простой люд и кто-то из этой толпы, разглядев, по всей видимости, во мне патриота, громко спрашивает меня:
— Сударь, где Гарибальди? Когда сюда прибудет Гарибальди? Мы ждем его.
Вы понимаете, что, зная Неаполь как свои пять пальцев, я говорю себе: «Это какой-то агент-провокатор, и отвечать ему совершенно незачем».
И потому с нажимом в голосе произношу: «Non capisco[17]».
Тогда этот человек поворачивается к одному из моих попутчиков и задает ему тот же вопрос.
В тот момент, когда я уже готов был услышать ответ, какой-то господин снимает передо мной шляпу; я интересуюсь у этого отменно вежливого господина, что ему угодно.
— Вы ведь господин Александр Дюма, не так ли? — спрашивает он.
— К вашим услугам, — отвечаю я. — С кем имею честь разговаривать?
— Сударь, меня зовут…, я агент полиции.
В свой черед я снимаю перед ним шляпу и говорю:
— Должен заметить вам, сударь, что я нахожусь здесь под защитой французского флага и, если вы пришли арестовать меня…
— Арестовать вас, сударь! Вас, автора «Корриколо», «Сперонары», «Капитана Арены»! Сударь, мои дети учат французский язык по вашим книгам. Арестовать вас! Да как вы могли подумать о нас такое?! Напротив, я посчитал своим долгом прийти и пригласить вас сойти на берег.
— А вот и моя лодка, она к вашим услугам, дорогой господин Дюма, — произносит второй господин, снимая передо мной шляпу столь же вежливо, как и первый.
— Простите сударь, но кому я обязан столь любезным предложением?
— Я комиссар портовой полиции, сударь. Не отказывайте мне, прошу вас; моя жена жаждет познакомиться с вами. На днях в театре Флорентийцев играли вашего «Монте-Кристо», и спектакль снискал огромнейший успех. Ну же, прошу вас.
— Господа, имеются две причины, которые не позволяют мне ответить согласием на ваше приглашение; первая заключается в том, что я приговорен отбывать четыре года каторги, если ступлю на землю Неаполя.
— Ах, сударь! Теперь об этом и речи нет! Да если б люди знали, что вы в порту, все бы сбежались и понесли вас на руках!
— Вторая, — продолжал я, — состоит в том, что я пообещал Гарибальди вступить в Неаполь только вместе с ним.
— И когда, по-вашему, он будет здесь, сударь? — самым настойчивым тоном поинтересовался комиссар.
— Самое позднее через две-три недели.
— Тем лучше, тем лучше!! — воскликнули оба агента полиции. — Все здесь с нетерпением ждут его.
Я не мог опомниться от удивления.
— Знаете, сударь, — продолжал один из них, — до нас дошло ваше письмо о событиях в Милаццо; оно прибыло к нам вчера через Ливорно. Ах, сударь, какое сильное впечатление оно произвело! Владелец типографии напечатал его тиражом в десять тысяч экземпляров, и, стоит вам сойти на пристань, вы услышите зазывные крики газетчиков, которые продают его на улицах Неаполя.
Меня охватило изумление.
— Ну что ж, сударь, — произнес я, — если вы и в самом деле такой гарибальдиец, как говорите, я сейчас покажу вам одну вещь, которая должна вас порадовать: это великолепный портрет Гарибальди.
И, в самом деле, я вынул из своей папки великолепную фотографию Гарибальди.
На глазах у моего собеседника выступили слеза.
— Ах, сударь, — воскликнул он, — у нас тут в наличии лишь отвратительные портреты генерала, и к тому же продаются они за немыслимую цену!
— Раз так, — ответил я, — у меня возникло сильное желание заказать гравюру с этого портрета и преподнести ее в качестве патриотического дара городу Неаполю.
— Но дарить-то зачем, сударь, вы ведь наверняка сможете продать ее за ту цену, какую пожелаете?
Я был совершенно ошеломлен.
Короче, я сумел отделаться от полицейских, лишь заявив им, что ожидаю встречи с одним из своих знакомых и потому не имею возможности сойти на берег.
Они удалились, выразив мне на прощание самые прочувствованные сожаления.
Таково состояние умов в Неаполе. Все здесь, вплоть до полицейских агентов, гарибальдийцы, и я бы даже сказал, что полицейские агенты, желающие остаться на своей должности, когда здесь появится Гарибальди, оказываются даже бблыпими гарибальдийцами, чем все прочие.
И в самом деле, провозглашение конституции имело следствие, какого тот, кто ее провозгласил, никоим образом не ожидал: каждый теперь вслух говорил то, о чем прежде лишь втайне думал. А думали все втайне вот что: «Мы хотим присоединиться к королевству Виктора Эммануила! Да здравствует Гарибальди! Да здравствует единая Италия!» Вот во что вылилось провозглашение конституции; как видите, у короля Франциска II были хорошие советчики, когда он даровал ее неаполитанцам.
Но оно имело и другие следствия.
В соответствии с конституцией была сформирована национальная гвардия, которая в прошлое воскресенье браталась с армией и прямо на улице выкрикивала: «Да здравствует Гарибальди! Да здравствует единая Италия!»
В соответствии с конституцией появилась свобода собраний, и люди собираются, чтобы сговариваться в пользу короля Виктора Эммануила.
В соответствии с конституцией вернулись изгнанники, которые рассказывают, что им пришлось претерпеть в изгнании, и усиливают, если такое возможно, ту ненависть, какую все питают к Франциску II.
Наш мелкий тиран, действуя по наущению королевы-матери, 15 июля отважился на небольшое ответное действие. Гренадеры королевской гвардии, которым было позволено носить сабли, бросились на народ, приказывая ему кричать: «Да здравствует король!», как это уже случалось в Палермо; но в Неаполе, как и в Палермо, им кричали в ответ: «Да здравствует король Виктор Эммануил!»
Гренадеры принялись орудовать саблями; около шестидесяти горожан были ранены, пять или шесть убиты.
Единственным наказанием, которому подвергли полк, стала его отправка в Портичи.