Однако наказанием, которому подвергнут короля, будет, вероятно, его отправка в Триест.
Новость о сдаче Мессины пришла в Неаполь вчера, и газетчики выкрикивают ее на улицах. Она совпала с тезоименитством королевы-матери, в честь которой всюду вокруг нас палят пушки.
Изгнанники возвратились с наказами, данными, как предполагают, г-ном Кавуром и нацеленными на то, чтобы устроить революцию, не дожидаясь прихода Гарибальди.
Однако всем стало понятно, что это невозможно. Господину Кавуру придется смириться с тем, что революция совершится с приходом Гарибальди и при участии Гарибальди.
Кстати говоря, в Неаполе, как и повсюду, это имя обладает волшебной силой; солдаты, сражавшиеся в Калатафими, рассказывают, что генерал более восьми футов ростом, что во время сражения в его красную рубашку попало сто пятьдесят пуль, но после сражения он отряхнул ее и все эти пули попадали у его ног.
Когда была провозглашена конституция, никто не верил, что неаполитанский король руководствовался благими намерениями; не раздалось ни одного радостного крика, не поднялось ни одного флага, на улицах не появилось ни одной кокарды.
Первыми выступили лаццарони; они прошлись по всем полицейским участкам, сожгли мебель и бумаги, но воровать ничего не стали.
Один из них нес соломенный тюфяк, намереваясь подбросить его в огонь, и какая-то бедная старуха, проходившая мимо, сказала ему: «Чем выбрасывать тюфяк, отдай его лучше мне!» Лаццароне уже готов был исполнить эту просьбу, однако его товарищи попеняли ему, сказав, что тюфяк должен быть сожжен, а не отдан. В итоге старый тюфяк бросают в огонь, а поджигатели устраивают складчину и покупают бедной старухе новый.
Изгнанники, вернувшиеся в Неаполь, были изумлены положительными сдвигами, произошедшими с лаццарони. Один из бывших эмигрантов рассказывал мне, что, наняв какого-то facchino[18] донести пару ружей от кордегардии до своего дома, он хотел заплатить ему за его труд, но малый отказался, заявив, что он тоже состоит на службе у отчизны.
На людской памяти ни один член почтенной корпорации лаццарони не давал подобного ответа.
Узнав, что король Франциск II оставляет в их руках свою полицию, они устроили небольшую охоту на сбиров, но не для того, чтобы убить их, поджарить и съесть, как это произошло в 1798 году: на сей раз они ограничились тем, что отдали их солдатам, и задержанных выслали.
Двести пятьдесят арестованных отправили на Капрею; среди них был палермский палач и его tirapiedi (так называют подручного палача, который хватает висельника за ноги и тянет его вниз).
Разумеется, не обходится без кое-каких мелких стычек, но в итоге они лишь еще лучше подчеркивают общее состояние умов, царящее в народе и даже в армии.
В Авеллино швейцарцы и баварцы напали на пост национальной гвардии. Местная национальная гвардия, вначале отступившая, получила подкрепление в лице не только национальных гвардейцев, но и конных карабинеров, вместе с ним перешла в наступление и изгнала из Авеллино швейцарцев и баварцев.
Несколько дней тому назад был дан спектакль в пользу изгнанников, вернувшихся в Неаполь; зал был переполнен, и сборы составили тысячу восемьсот франков.
В Неаполе выходят семь или восемь крупных газет нового направления. Пять из этих крупных газет перепечатывают «Мемуары Гарибальди», опубликованные в «Веке», и каждая из них в подзаголовке очередной главы сообщает, что эти «Мемуары» являются ее личной собственностью.
Так что газеты, созданные лишь вчера, лживы не меньше, чем если бы они существовали уже полвека; это хороший знак для грядущей цивилизации Неаполя!
XVКОРОЛЬ В ПРЕДДВЕРИИ БЕГСТВА
И вот мы снова вблизи Неаполя, на борту «Позиллипо», однако в промежуток между датой этого письма и датой предыдущего я побывал в Марселе, где мне пришлось провести шесть дней.
Первоначально я рассчитывал купить там снятые с вооружения карабины, но в тот момент, когда сделка уже была близка к завершению, вмешательство официальных властей привело к ее провалу.
Так что я был вынужден обратиться к моему другу Зауэ и за девяносто одну тысячу франков приобрел тысячу нарезных ружей и пятьсот карабинов.
Роньетта, со своей стороны, отправился в Льеж, имея при себе семь тысяч франков.
Я выписал на имя Зауэ переводной вексель на сорок тысяч франков, подлежащий оплате в Мессине, и, поскольку «Позиллипо», отбывавший 9 августа, в четверг, и по пути делавший промежуточные остановки, отказался принять на борт мой оружейный груз, мне пришлось отправился в обратный путь налегке. Оружие должно было последовать за мной, отправленное прямым рейсом, и, возможно, прибыть в Мессину раньше меня.
Встретившиеся вчера на рейде Чивита Веккьи два судна, оба принадлежащие Императорскому пароходному обществу, являли собой весьма своеобразное зрелище.
«Квиринал», то есть судно, шедшее из Неаполя, увозило оттуда Филанджери, герцога ди Сангро, князя Цурло; Винченцо Цурло, большого друга князя д’Акуилы; сицилийского реакционера Сабону, маркиза Томмази (не путать с доктором Томмази), князя ди Чентола Дориа, герцога ди Сан Чезарио и, наконец, г-жу Тадолини.
«Позиллипо», то есть судно, шедшее в Неаполь, везло туда, одновременно со мной, Луиджи Меццакапо, пьемонтского генерала; Франческо Матараццо, пьемонтского полковника; доктора Томмази (не путать с маркизом Томмази), кавалера Андреа Аккуавива, кавалера Капечелатро, Джузеппе Натоли, бывшего министра сицилийского правительства, и, наконец, историка и романиста Ла Чечилью.
Эти бегства и эти возвращения были вызваны слухами о том, что Гарибальди высадился в Калабрии.
Поговорим вначале о беглецах. Из Неаполя бегут один за другим целые разряды людей.
Двадцать восьмого июня начало исходу кладут мерзавцы низкого пошиба: сбиры и убийцы. Шестнадцать или семнадцать из них убивают, а прочих ссылают на Капрею.
Затем уезжают мерзавцы высокого ранга: Айосса, министр полиции, которого отвращение, испытываемое к нему обществом, изгнало из Парижа, хотя в политическом плане этот город способен переварить кого угодно; Меренда, вербовщик санфедистов; Манискалько, сицилийский Торквемада, и, наконец, Кампанья, истязатель калабрийца Аджесилао Милано, у которого пытка вырвала крики, доносившиеся до российского посольства, но не смогла вырвать признания.
Со вчерашнего дня уезжают те, кого в политике принято называть порядочными людьми, но кого лично я назвал бы роковыми людьми.
Нунцианте, сын того генерала, что приказал расстрелять Мюрата, сегодня вынужден покинуть свои серные рудники на острове Вулькано и свой прекрасный новехонький дворец на площади Санта Мария а Каппелла. Правда, перед отъездом, пустив в ход письмо, в котором он выставляет себя гонимым патриотом, изгнанник метнул парфянскую стрелу в военного министра, Филанджери, человека высшей пробы, что бы о нем ни думали и ни говорили, сына знаменитого публициста Гаэтано Филанджери.
После массовых убийств, которые происходили здесь в 1799 году и о которых мы уже писали для читателей во Франции и рано или поздно напишем для читателей в Неаполе, Карло Филанджери и его брат приехали в Париж и явились к первому консулу Бонапарту, определившему их на бесплатное обучение в Пританей. Будучи капитаном, Карло сражался при Аустерлице, затем, в ходе войны в Испании, стал командиром батальона в армии Мюрата, был ранен в битве при Панаро и получил от Мюрата чин генерала и боевые награды.
В 1821 году звезда его померкла, заволоченная облаком подозрений. Офицеры гвардии, находившейся в то время под его командованием, отказываются сражаться против австрийской армии, однако он не дает приказа расстрелять их. До 1830 года он находится в опале, затем возвращается в милость, пытается восстановить либеральное правительство при короле-патриоте, но терпит неудачу. Это первый год царствования Фердинанда II, короля Бомбы, этого тигра и лиса, воплощения хитрости и жестокости, который обманывает его; он уходит на покой, хотя и сохраняя за собой руководство инженерными войсками и артиллерией, затем, лавируя, остается на плаву в ходе событий 1848 года и переходит в стан реакции, делая это из зависти к Пепе, посланному вместо него в Ломбардию.
После 15 мая 1848 года, дня торжества реакции в Париже, Вене и Неаполе, он открыто становится на ее сторону и остается преданным ей навсегда. Он командует армией, которой поручено отвоевать Мессину, бомбардирует ее с помощью той самой артиллерии, какая была им создана, и доставляет своему королю прозвище Бомба, в следующем году возвращает под власть короля всю Сицилию, становится вице-королем и занимает эту должность вплоть до 1855 года, когда его сменяет князь ди Кастельчикала, в чьих покоях я писал о захвате Палермо отрядами Гарибальди.
(Заметим попутно, что князь ди Кастельчикала, храбрый солдат, которому из-за раны, полученной при Ватерлоо, приходится носить на темени серебряную скуфью, — сын человека, исполнявшего в 1799 году обязанности инквизитора.)
Став министром при Франциске II, Филанджери вызывает недовольство всех партий и отличается на этом посту пресловутым указом о нечистотах, скопившихся перед театром Сан Карло.
Наконец, он подает в отставку в связи с тем, по его словам, что король отверг поданный им в начале года проект конституции; отвергнутую конституцию он носит теперь при себе как охранную грамоту и, показывая ее нам, заявил, что это тот самый экземпляр, который король швырнул ему в лицо, воскликнув: «Уж лучше смерть!»
Позднее король все же даровал конституцию, что пока еще не привело его к смерти; хотя, по правде сказать, чувствует он себя неважно.
Счастливого пути, господа! Мы приветствуем вашу предусмотрительность: позавчера Гарибальди ночевал в Реджо, а сегодня вы уже покинули Неаполь.
В Неаполе, как вы понимаете, в разгар всех этих событий царит бурное оживление.