И тогда капитан, выказывая полнейшую серьезность, заверил меня, что новость достоверна и стала известна ему от французского консула, г-на Булара.
Однако это нисколько не изменило моего мнения, ибо, на мой взгляд, дипломатические агенты всегда узнают новости последними и осведомлены хуже всех.
— Господин Булар осведомлен настолько хорошо, — настаивал капитан Богран, — что даже привел название судна, на котором Гарибальди отправился в Геную.
— И как это судно называется?
— «Вашингтон».
— Дорогой капитан, Гарибальди ни за что не выбрал бы судно с таким названием, чтобы сделать шаг назад. И я упорствую в своем убеждении, что Гарибальди не отправлялся в Геную.
— В любом случае, — промолвил капитан, которому было трудно поставить под сомнение новость, полученную из официальных уст, — неизвестно, где он теперь находится.
— Дорогой капитан, Светоний, рассказывая о Цезаре, говорит: «Никогда не предупреждал он ни о дне похода, ни о дне сражения, желая держать всех в состоянии постоянной готовности, и нередко, отдав приказ не терять его из виду, внезапно исчезал из лагеря днем или ночью, проделывая по сто миль в сутки, и давал знать о своем появлении там, где его менее всего ждали, каким-нибудь неожиданным ударом». У Гарибальди, дорогой капитан, немалое сходство с Цезарем. Ну а теперь займемся «Мёрси».
«Мерси» — это пароход, который должен был доставить прямым рейсом оружие, купленное мною в Марселе.
В этот момент, дымя, он показался из-за мыса Фаро, так что менее чем через полчаса его следовало ожидать на рейде.
Я покинул «Позиллипо» и поднялся на борт шхуны.
Едва о моем прибытии в Мессину стало известно, все мои здешние знакомые сбежались, чтобы в свой черед сообщить мне все ту же великую новость; но чем больше мне о ней говорили, чем больше убеждали меня в ее достоверности, тем меньше я был склонен верить в нее.
Один из посетителей, желая преодолеть мою упертость, в конце концов заявил мне, что эти сведения он получил от самого Гарибальди.
На сей раз, если у меня еще и оставались хоть какие-нибудь сомнения, они исчезли окончательно.
Я понял, что генерал намеренно распустил этот слух, чтобы ввести в заблуждение неаполитанское правительство и иметь возможность беспрепятственно высадить десант там, где ему заблагорассудится.
Кроме того, мне вспомнилось, как Бертани, во время моего короткого пребывания в Генуе, сообщил мне, что ему предстоит привезти Гарибальди шесть тысяч добровольцев, и, на другой день после того как эти слова были произнесены, действительно отбыл с шестью тысячами бойцов на Сардинию; мне вспомнилось также, что через два дня после моего приезда в Марсель я получил от того же Бертани следующую депешу:
«Я уезжаю. В мое отсутствие поддерживайте сношения с моими заместителями».
По всей вероятности, Гарибальди отправился навстречу этим шести тысячам добровольцев то ли в Милаццо, то ли в Палермо, а то и в Салерно.
Если генерал в самом деле побывал в Неаполе, а скорее, на рейде Неаполя, находясь на борту пьемонтского судна «Мария Аделаида», он должен был понять состояние умов в этом городе, и в таком случае можно было биться об заклад, что, дабы не пересекать со своим шеститысячным войском всю Калабрию, он высадится в Сапри или в Салерно.
Однако все эти соображения я оставил при себе.
Если моя догадка была верна, то, чем ближе Гарибальди был к Чиленто или к Базиликате, тем бблыпим должен был быть его интерес в том, чтобы все полагали, будто он отбыл в Геную.
Тем временем «Мерси» прибыл и бросил якорь.
Я послал одного из своих матросов на его борт: оружие было доставлено.
Тем не менее я оказался в сильном затруднении; мне следовало, напомню, оплатить вексель на сорок тысяч франков, а в отсутствие Гарибальди, имея на борту «Эммы» не более двенадцати тысяч франков, я не мог исполнить свое обязательство.
Наведя справки, я выяснил, что в Мессине находится Медичи.
То было мое спасение.
Я бросился к Медичи и сообщил ему, что привез с собой тысячу ружей и пятьсот пятьдесят карабинов.
— А патроны у вас есть? — живо спросил меня Медичи.
— Десять тысяч.
— А капсюли?
— Пятьдесят тысяч.
— Ну что ж, — воскликнул он, — тогда все в порядке! У нас недостает патронов, а наши капсюли отсырели. Мы вернем вам ваши сорок тысяч франков и заберем эти ружья.
— Вы по-прежнему настроены высадиться в Калабрии? — спросил я Медичи.
— Почему нет?
— А как же приказ, который отзывает Гарибальди в Турин?
Медичи пристально посмотрел на меня и спросил:
— Так вы в это поверили?
— Ни на минуту, Боже сохрани!
— Ну и отлично!
— Но где же тогда генерал?
— О, этого никто не знает; позавчера он поднялся на борт «Вашингтона», передал командование Сиртори и уехал.
— И с тех пор известий о нем не было?
— Никаких; однако примерно полчаса тому назад я получил приказ быть готовым выступить этим вечером.
— А в какие края?
— Это мне совершенно неизвестно.
— Ну что ж, не будем терять времени. Привезенные мною карабины и ружья могут вам понадобиться; они должны быть на таможне.
Мы отправились к г-ну Пье, представителю Императорского пароходного общества в Мессине, и застали у него в конторе коммерческого посредника, которому было поручено получить сумму, обозначенную в векселе; его отвезли в министерство финансов, и там все было улажено. Каким образом? Не знаю, это не мое дело; главное, что в итоге вексель был оплачен.
Спустя два часа Медичи распорядился забрать с таможни ружья и карабины.
Когда с этим делом было покончено, я сел в коляску, крикнув кучеру: «К Фаро!»
В мои расчеты не входило долго оставаться в Мессине, поскольку я пребывал в убеждении, что у Гарибальди есть какой-то план касательно то ли Сапри, то ли Салерно.
Не зная, когда мне удастся вернуться сюда, я должен был перед отъездом нанести два дружеских визита: один — в деревню Паче, навестив капитана Арену, некогда командовавшего небольшой сперонарой, на которой в 1835 году я совершил путешествие на Сицилию; другой — в деревню Фаро, навестив моего старого друга Поля де Флотта, командовавшего огромной флотилией лодок, которые я пересчитывал, огибая западный мыс Мессинского пролива.
В каждый из моих предыдущих приездов в Мессину я наводил справки о капитане Арене, однако отвечали мне в отношении него весьма расплывчато.
К несчастью, в отношении его сына и нашего лоцмана ответы были намного точнее: мальчик умер, не успев возмужать, а Нунцио — не успев состариться.
На сей раз я проявил такую настойчивость, что обитатели деревни Паче, порасспрашивав друга друга, в конце концов сообщили мне, что капитан Джузеппе Арена вместе с женой, двумя сыновьями и дочерью живет в доме, который называется Парадиз о.
Однако к этому времени я уже миновал Парадизо, оставив его почти в четверти льё у себя за спиной, и потому поехал дальше, дав себе слово заехать туда на обратном пути.
Деревня Фаро с его лагерем, в котором находилось примерно двенадцать тысяч бойцов, являла собой весьма любопытное зрелище; мы употребили слово «лагерь» за неимением другого выражения, способного обозначить некое огромное скопление вооруженных людей; но это слово вызывает в уме образ огороженного пространства, сформированного рвами или палисадами и заключающего в себе определенное количество палаток или бараков, с кучами соломы на полу этих палаток или бараков.
Лагерь гарибальдийцев не располагал ни одним из тех приятных удобств, какие встречаются в других лагерях; Гарибальди, который в походах всегда спит прямо на лагерной земле, на прибрежном песке или на дорожной брусчатке, подложив под голову седло вместо подушки, не понимает, что солдат может нуждаться в чем-то помимо того, что достаточно ему самому.
Двенадцать тысяч бойцов рассеяны здесь кругом, расцвечивая пейзаж своими красными рубашками, которые среди деревьев кажутся маками на хлебном поле.
Воды не хватает, вода солоноватая, но не беда! Есть местное вино, чтобы поправить ее вкус.
Я искал Поля де Флотта среди всех этих краснорубашечников. Каждый знал его, ибо в пылу сражения его всегда видели впереди всех; но в лагере его не было.
Я повернул обратно и по пути заехал в Парадизо.
Однако Джузеппе Арены тоже не оказалось на месте; я застал там лишь его жену, которая за двадцать пять лет перед тем на глазах у меня кормила грудью восьмимесячного ребенка. Женщина постарела, а ребенок, должно быть, стал здоровенным парнем.
Госпожа Арена пообещала мне, что на другое утро муж придет повидаться со мной на борту моей шхуны.
И в самом деле, первым, кого я увидел на другое утро, поднявшись на палубу, был мой славный капитан Арена. Прошедшие двадцать пять лет посеребрили его бороду и волосы на голове, однако он сохранил присущее ему доброе выражение лица, всегда спокойного даже в разгар бури.
Да и почему нет? Он всегда был удачлив; вместо одного судна у него их было теперь три. Его чаяния никогда не выходили за пределы подобного богатства.
Он привел с собой одного из наших тогдашних матросов, Джованни, — танцора, любителя красивых девушек, а в случае нужды и повара; это было все, что осталось от того экипажа.
Джованни не разбогател; в рваных штанах и латаной рубахе он на своей чиненой-перечиненой лодке выполнял мелкие поручения в порту.
Я выслушал историю его бед. За семь или восемь месяцев перед тем одна из его дочерей вышла замуж за парня, такого же бедного, как и она сама. У нее не было даже тюфяка, на котором она могла бы родить!
Я подарил Джованни тюфяк и пару луидоров.
В разгар всех этих откровений старых товарищей передо мной вдруг в свой черед появилось мужественное лицо Поля де Флотта.
Я не видел его с 1848 года.
Борода и волосы на голове у него поседели; он постарел, но иначе, чем капитан Арена; судя по морщинам, избороздившим его лоб, прошедшие годы были для него ненастными: преследования, изгнания, тоска по родине, политические разочарования, череда обманутых надежд — все это оставило след на его благородном лбу, гордом и всегда поднятом к небу. Вот на такие лбы, бороздя их, и обрушиваются удары молний!