Бедный Флотт! Он поведал мне все свои горести. Генерал относился к нему превосходно, но то, что он был француз, навлекало на него неприязнь со стороны людей невежественных. Италии, в отношении братства с другими народами, предстоит сделать огромный шаг вперед, но будем надеяться! Итальянцы уже преодолели самое большое препятствие на этом пути, перестав ненавидеть друг друга.
Но более всего тяготило Флотта то, что он оказался не в состоянии в срок выплатить жалованье своим бойцам. Даже те, кто располагал деньгами, испытывали в лагере Фаро недостаток во всем, как я мог убедиться в этом собственными глазами накануне, но еще хуже приходилось тем, у кого кошелек был пуст.
Чтобы выйти из этого затруднения, Флотту нужно было добыть тысячу франков. У меня, так часто позарез нуждавшегося в двадцати франках, случайно оказалась при себе тысяча франков.
Само собой разумеется, я дал ему эти деньги.
Неописуемый луч радости озарил его лицо. Поскольку у него были опасения, что городские кассы Мессины или Палермо воспрепятствуют возмещению мне этих издержек, он вручил мне вексель на имя комитета, учрежденного в Париже в пользу итальянской независимости, к помощи которого ему было позволено прибегать в случае нужды. Впрочем, он прибегнул к этому кредиту лишь после того, как потратил на те же цели около трех тысяч франков из своих собственных средств.
Вот такую прибыль получаем мы, французы, когда воюем ради защиты какого-нибудь нравственного правила или торжества какой-нибудь идеи.
Затем он пожал мне руку, промолвив:
— Прощай!
— До свидания, — ответил я, делая ударение на этих словах.
— Этого быть не может, — произнес он, — так что прощай!
Неделю спустя он был смертельно ранен в бою у Солано, и Гарибальди обнародовал в его честь следующий дневной приказ:
Такие эпитеты, как “храбрый”, “честный”, “истинный демократ”, бессильны дать представление о героизме этой бесподобной души.
Поль де Флотт, благородный сын Франции, — один из тех избранных людей, на которых не вправе притязать ни одна страна. Нет, Поль де Флотт принадлежит всему человечеству, ибо для него родина была везде, где страдающий народ поднимался на борьбу во имя свободы. Поль де Флотт, умерший за Италию, сражался за нее так, как он сражался бы за Францию. Этот выдающийся человек дал драгоценное доказательство преданности братству народов, задуманному человечеством; сраженный в рядах Альпийских охотников, он был, наряду с многими своими храбрыми соотечественниками, представителем той великодушной нации, которая может остановиться на минуту, но которой Провидением уготовано идти в авангарде народов и мировой цивилизации.
Дж. ГАРИБАЛЬДИ».
Там, в Солано, Флотт впервые прикоснулся к огнестрельному оружию. В бою, в ходе всех сражений, свидетелем которых ему довелось стать, он никогда не брал в руки оружия, наблюдая за своими бойцами, воодушевляя их, подвергая себя смертельной опасности, но никого не убивая сам.
Я предложил ему револьвер и карабин, но он отказался от того и другого, произнеся пророческие слова:
— В тот день, когда убью я, убьют меня!
Во время атаки в Солано он взял карабин, убил двух неаполитанцев, но и сам рухнул мертвым на поле боя: пуля, пущенная из мушкетона, попала ему в голову, чуть выше виска, и прошла насквозь, словно картечина.
Он вскинул руки, попытался что-то сказать и упал как подкошенный!
При нем еще оставалась четверть той суммы, какую я ему дал.[20]
Прибыв в Мессину утром 14 августа, я покинул ее 16-го, во второй половине дня.
На борт «Эммы» я взял капеллана Гарибальди, фра Джованни, в отсутствие генерала оставшегося без дела.
XVIIСАЛЕРНО
Два часа тому назад мы бросили якорь вблизи Салерно.
Гарибальди здесь еще нет, но, хотя он и не прибыл, могу поручиться, что все его ждут.
Королевские войска проходят через Салерно без остановки и тянутся в сторону Калабрии; только две или три роты заняли город.
Сформирована национальная гвардия; она насчитывает семь рот, которые подчиняются приказам патриотически настроенных командиров, выбранных их согражданами, и, как говорят, хорошо вооружена.
Вскоре мы будем располагать надежными известиями: наш капитан и фра Джованни сошли на берег; епископ Салерно, уроженец Марсалы, оказался земляком и соучеником фра Джованни.
Утверждают, что учащиеся семинарии взбунтовались, выгнали своих учителей и вооружились; если это правда, я надену красные чулки и встану во главе мятежников.
Я отправляю одного из своих секретарей в Неаполь, чтобы он разузнал столичные новости и привез оттуда моего друга, вместе с которым мы сможем вести агитацию на пути из Салерно в Неаполь.
Фра Джованни возвращается с победоносным видом; вместо мученичества, к которому он приготовился, его ожидала торжественная встреча; следом за ним приплыли перегруженные донельзя лодки.
Три десятка салернцев получат возможность выпить за здоровье Гарибальди шампанское, разлитое по бокалам неаполитанского короля.
В Салерно нет больше ни полиции, ни таможни, ни гарнизона.
Полиция и таможня умерли естественной смертью, благостной, что называется, но на самом деле смерть их явно была постыдной.
Что же касается гарнизона, то, за исключением двух рот, он целиком отбыл в Потенцу, где вспыхнуло восстание и было убито несколько жандармов.
Как видите, Базиликата следует примеру Калабрии; она действует.
Пусть только Гарибальди придет, и радостные крики, которые зазвучат при его появлении, донесутся до Неаполя. Я отправил одного из наших матросов дежурить на вантах, настолько велика моя уверенность, что в эти часы Гарибальди находится на той проторенной морской дороге, что ведет из Милаццо в Салерно.
Новости вот какие.
В Салерно прошел слух, будто Гарибальди находится на борту моей шхуны; все лодки, стоявшие в гавани, скользят к «Эмме», словно стая чаек; в лодках есть и дамы; «Эмма» окружена со всех сторон. Мне приходится дать честное слово, что я на шхуне один.
Салернцы мне верят, а вот генерал Скотти не настолько легковерен: он вывел из города весь гарнизон и двухкилометровой дугой, от дворца Интендантства до железной дороги, построил его в боевой порядок.
Нас разделяет расстояние в половину ружейного выстрела.
В городе раздаются громкие крики: «Да здравствует Гарибальди! Да здравствует Виктор Эммануил!»
В то же самое время к «Эмме» приближается депутация городских властей и торжественно заявляет о своей единодушной приверженности единству Италии!
С наступлением ночи Салерно озаряется, словно волшебный дворец.
Дом генерала Романо иллюминирован, как и все прочие; лишь дворец Интендантства, занятый войсками, остается погруженным во тьму.
Я достаю из порохового погреба бенгальские огни и шутихи трех цветов, и «Эмма» озаряется в свой черед, под громкие аплодисменты всего города.
Праздник длится до полуночи; на борт «Эммы» привозят мороженое и пирожные; я вынимаю из винной кладовой шампанское Фоллье-Луи и Грено; звучат крики «Да здравствует Италия! Да здравствует Гарибальди!», способные оглушить неаполитанских солдат, которые в полной растерянности внимают им и ошеломленно смотрят на нас.
Мой секретарь возвращается в одиннадцать часов с последним конвоем; вот новости, которые он привез.
Телеграфическая депеша, датированная вчерашним числом, сообщает о высадке то ли Гарибальди, то ли Медичи в Реджо.
Однако депеша эта вводит в заблуждение: высадился не Гарибальди и не Медичи, а Биксио.
Гарибальди и Медичи, то есть Цезарь и Лабиен, находятся в другом месте.
Другая депеша, пришедшая сегодня в четыре часа дня, сообщает, что с десяти часов утра происходит сражение у мыса Капо делл’Арми, то есть вблизи Реджо.
Генерал Флорес пишет из Бари, что 18 августа жители Фоджи и сто двадцать конных драгун из местного гарнизона принялись кричать: «Да здравствует Виктор Эммануил!»
Он послал против них две роты 13-го полка, но они присоединились к мятежникам.
Генерал Салазар, командующий морской станцией в Мессине, пишет, со своей стороны, правительству, что к Гарибальди только что пришел пароход «Королева Англии», доставивший ему восемнадцать пушек и восемнадцать тысяч нарезных карабинов.
Генерал просит срочной помощи.
Был дан приказ отправить к нему фрегат «Бурбон», но в тот момент, когда нужно было развести пары, машинисты исчезли.
Как видите, крах власти Бурбонов совершается повсюду.
Ну а теперь официальные новости из Потенцы:
«Неаполитанскому комитету Национального единства.
Потенца, 18 августа 1860 года.
Утром сего дня, 18 августа, на площади Потенцы собрался отряд жандармерии численностью около четырехсот человек, ведомый капитаном Кастаньей; народ стал принуждать жандармов выкрикивать: “Да здравствует Гарибальди! Да здравствует единство Италии!”
Те, кто находился в первой шеренге, начали было откликаться на этот призыв; однако капитан крикнул: “Да здравствует король! Смерть мятежникам!” и приказал стрелять в народ и национальную гвардию. Гвардейцы, хотя число их было невелико, в ту же минуту открыли ответный огонь и, выказывая замечательное мужество, заставили жандармерию обратиться в бегство, что она и сделала, оставив на поле боя семерых убитых, трех раненых и пятнадцать пленных.
Остальные жандармы мало-помалу сдаются.
В перестрелке были легко ранены три национальных гвардейца, в числе которых оказался и отважный Доменико Ассельта. Во время боя несколько жандармов ворвались в дом какой-то бедной женщины, убили ребенка и ранили родителей.