Я посылаю к Гарибальди курьера, чтобы сообщить ему о том, в каком состоянии пребывает город. Прошлой ночью военный министр Пьянелль приказал двум батальонам и артиллерийской батарее быть наготове; трижды они погружались на судна, трижды высаживались на берег и в конце концов остались в Неаполе.
Наша шхуна — настоящий вербовочный пункт. Сюда прибывают дезертиры и добровольцы; я отправляю всех к Гарибальди.
Нет ничего поразительнее того зрелища, какое происходит на наших глазах.
Трон, находящийся в состоянии распада, не рушится, не сотрясается — он оседает. Бедный юный король никак не может понять, почему его затягивают зыбучие пески этой странной революции. Он спрашивает себя, что не так им сделано, в чем причина того, что никто не поддерживает его, почему никто не любит его.
Он пытается распознать невидимую руку, которая тяжким бременем давит ему на чело.
Это рука Господа, государь!
С палубы моей шхуны, стоящей прямо напротив королевского дворца, я вижу окна спальни короля, которые легко узнать по натянутым над ними парусиновым навесам. Время от времени юный король подходит к окну и с помощью подзорной трубы всматривается в горизонт; ему чудится, что мститель уже на походе. Бедный юноша плохо осведомлен обо всем. Позавчера он поинтересовался причиной моей ненависти к нему у Либорио Романо. Он не знает, что его прадед Фердинанд отравил моего отца. Вышла газета под названием «Гарибальди». Это ее восьмой номер. Она открыто призывает к восстанию, а город между тем находится на осадном положении.
Вчера было издано большое число приказов об арестах. На борту моей шхуны находятся два человека, которых намеревались арестовать: один из Козенцы, другой из Палермо.
Жителя Козенцы я отошлю на лодке сегодня ночью; ему предстоит проделать по морю пятьдесят льё; да хранит его Бог!
Бывший политический заключенный, а ныне унтер-офицер полиции, ставит нас в известность обо всем, что происходит; в свое время он как революционер был приговорен к сорока шести годам каторжных работ.
В тот момент, когда судья Наварра вынес ему приговор, он заявил:
— Я сделаю то, что смогу; остальное сделаете вы.
Попав под амнистию, он вышел из тюрьмы, получил должность в полиции и пользуется своим новым положением для того, чтобы предотвращать аресты, предупреждая тех, кто может быть взят под стражу.
Повторяю, нет ничего удивительнее того, что происходит на наших глазах.
Судно, которое должно было отвезти мое письмо, не ушло, что оказалось к лучшему, ибо этой ночью произошли чрезвычайно важные события.
Прежде всего, вчера днем из Калабрии вернулся генерал Виаль со своими совершенно сломленными войсками и официально заявил королю, что всякая попытка сопротивления, предпринятая в Калабрии, обречена на неудачу. Правительство уже не понимает, что ему лучше сделать: нанести на участке между Неаполем и Салерно последний удар по противнику или же отказаться от дальнейшего кровопролития и признать победу нашего дела.
В Базиликате продолжается устройство органов управления, и местная диктатура пользуется сочувствием всех граждан.
Генерал Галлотти капитулировал, оставив в руках Гарибальди всех своих лошадей и значительное число артиллерийских орудий; ббльшая часть его солдат, вспомнив, что они являются сыновьями Италии, перешли под знамена единения.
В Фодже имела место попытка ответных действий со стороны правительства, однако драгуны начали брататься с народом. Интендант провинции и командующий гарнизоном обратились в бегство.
В Калабрии в настоящее время насчитывается более ста тысяч ружей; близ Козенцы, куда мы только что отправили патриота Мошаро, пожертвовавшего в пользу объединения Италии свое состояние, формируется крупный лагерь повстанцев. В округе Кастро Виллари разоружили жандармерию и от имени Гарибальди и Виктора Эммануила провозгласили временное правительство.
Однако самым значительным событием является новое письмо графа Сиракузского; вот его перевод:
«Государь!
Хотя мой голос, который возвысился однажды, дабы предотвратить опасности, угрожавшие нашей династии, не был услышан, соблаговолите теперь, когда он предвещает еще большие беды, открыть доступ в Ваше сердце моим советам и не отвергать их, прислушиваясь при этом к советам самого пагубного толка.
Перемены, внезапно случившиеся в Италии, и ощущение национального единства, ставшее всеохватывающим за те несколько месяцев, что прошли после захвата Палермо, лишили правительство Вашего Величества той силы, какая служит опорой государства, и сделали невозможным союз с Пьемонтом.
Народонаселение Северной Италии, охваченное ужасом при известии о массовых убийствах на Сицилии, единодушно изгнало неаполитанских послов, и мы самым горестным образом сделались заложниками превратностей успеха нашего оружия — в полном одиночестве, без союзников, являя собой мишень негодования народных масс, которые во всех концах Италии поднялись в ответ на призыв к истреблению нашей династии, ставшей объектом всеобщего порицания.
Между тем гражданская война, уже охватившая материковые провинции королевства, приведет династию к той окончательной гибели, какую козни порочных советников уже давно уготовили потомству Карла III Бурбона.
Кровь граждан, бесполезно пролитая, вновь затопит множество городов королевства, и на Вас, бывшего какое-то время надеждой и предметом любви всего народа, на Вас будут смотреть с ужасом, как на единственного виновника братоубийственной войны.
Государь, пока еще есть время, избавьте нашу династию от проклятий всей Италии!
Последуйте благородному примеру Пармы, нашей царственной родственницы, которая в тот момент, когда там разразилась гражданская война, освободила своих подданных от принесенной ими клятвы верности и оставила их хозяевами собственной судьбы. Европа и Ваш народ примут во внимание эту возвышенную жертву, и Вы, государь, обретете возможность смело возвести взор к Богу, который вознаградит Ваше Величество за сей героический поступок. Закаленная в несчастье, Ваша душа откроется навстречу благородным чаяниям Вашей отчизны, и Вы благословите тот день, когда великодушно пожертвовали собой во имя величия Италии.
Говоря с Вами в такой манере, государь, я выполняю священный долг, возложенный на меня моим жизненным опытом, и молю Бога, чтобы он просветил Вас и сделал Вас достойным его благословений.
Ну а теперь самые последние новости. Минуту назад я получил следующее письмо от одного из тех людей, кто более всего помогал мне разжигать восстание в Салерно, от того, кто связал меня с вожаками горцев, которые быстро организовались и помешали баварским войскам проникнуть вглубь Базиликаты:
«Кава, 25 августа 1860 года.
Дорогой Дюма!
Пишу Вам в полной спешке, дабы сообщить, что мне пришлось безотлагательно покинуть Салерно, оставив там то немногое, чем я владею. На меня донесли как на Вашего агента, поставщика оружия и заговорщика, подстрекавшего баварцев к дезертирству, О том, что затевается, меня предупредили еще вчера; сегодня явился капитан национальной гвардии, чтобы подтвердить вчерашнее известие и посоветовать мне немедленно бежать, если я хоть сколько-нибудь дорожу жизнью, И действительно, речь шла по крайней мере о том, чтобы подвергнуть меня пытке, которую претерпел несчастный молодой человек, о ком я говорил Вам в своем последнем письме: в качестве задатка он получил сто палочных ударов из тех двухсот, к каким его приговорили.
Пару слов по поводу этого несчастного страдальца за наше дело; роялисты полагают, что они еще недостаточно отомстили ему. Он находится в тюрьме и, несомненно, обречен на смерть еще более мучительную, нежели та, на полпути к которой его оставили палачи.
Генерал Скотти запретил всем хирургам перевязывать ему раны, а его тюремщикам — давать ему еду. Человека, все тело которого исполосовано ранами, вот уже третий день подряд морят голодом. Если б вдруг выяснилось, что Манискалько умер, можно было бы подумать, будто его душа вселилась в генерала Скотти.
Однако все это не помешало двум десяткам молодых людей отправиться в Валло ди Диано.
Электрический телеграф в Сале вышел из строя.
Всегда и при любом раскладе рассчитывайте на меня; я принес в жертву свою жизнь, она вся к услугам Гарибальди и к Вашим услугам.
Вчера вечером один батальон встал лагерем у городских ворот на дороге в Неаполь, один — у ворот на дороге в Калабрию, один — у ворот на дороге в Авеллино, и, наконец, один — у ворот Интендантства, где он охраняет одиннадцать пушек, имеющих честь быть нацеленными на Вас.
Прошлой ночью по всему городу рыскал эскадрон конных егерей. Мой дом, с первого по четвертый этаж, заполнен кроатами.
Ну и что теперь мне прикажете делать?
Все по-прежнему просят оружие, в основном карабины и револьверы; полсотни и даже сотня двуствольных ружей также были бы с благодарностью приняты. Я отовсюду получаю письма, в которых ко мне обращаются с подобными просьбами.
Р.S. Прямо в эту минуту, в воскресное утро, в Каву прибыл комиссар полиции вместе со своей семьей; он говорит, что все ждут высадки Гарибальди в Салерно. Прошлой ночью прибыло подкрепление из трех тысяч кавалеристов.
Солдаты, побуждаемые своими офицерами, пообещали сражаться.
Уверяют, что за сочувствие, которое город выказал Вам, и за иллюминацию, устроенную им под носом у неаполитанцев, он тяжело поплатится, ибо на его улицах неизбежно начнутся грабежи и мародерство.