Капитан поклонился и вышел.
Я поблагодарил адмирала и вернулся на борт «Эммы».
На другой день г-жа *** принесла мне портрет дона Либорио Романо и его записку, состоявшую всего из пары строк:
«Напишите под этим изображением: “Портрет труса”, если я не сдержу обещаний, которые дал Вам вчера вечером».
Ну а теперь позвольте мне ненадолго прервать мое повествование, чтобы рассказать вам, что представляет собой Либорио Романо. Дон Либорио Романо, то есть человек, занимающий в данный момент важнейший пост в конституционном кабинете министров, никоим образом не является одной из тех мимолетных призрачных теней, какие в эпоху революций так часто возникают на политическом горизонте того или иного народа, поддерживаемые в своем восхождении природной дерзостью или внезапной прихотью общественного настроения; напротив, упорное и глубокое изучение гуманитарных наук, давние и стойкие деловые навыки, либеральные и благородные убеждения, испытанные годами изгнания и тюремного заключения, сделали Либорио Романо образованным человеком, неподкупным гражданином, одним из светил неаполитанской адвокатуры — короче, достойным уважения человеком, которому вся страна оказывает сегодня полнейшее доверие.
Все его прошлое служит порукой его будущего.
Он появился на свет в одной из деревень области Teppa д’Отранто в 1798 году, то есть в том самом славном и роковом году, на который пришлись рождение революции в Неаполе и провозглашение Партенопейской республики, и первые крики младенца смешались с последними вздохами таких людей, как Караччоло, Этторе Карафа, Пагано и Мантоне. Литературу и философию он изучал в Лечче, под началом Франческо Бернардино Чикалы, известного литератора, имя которого упомянуто Синьорелли в его «Истории неаполитанской культуры». Этот выдающийся педагог был подлинным поэтом, чье сердце переполняли святые чувства человеколюбия и патриотизма, сочетаясь у него с невероятным благородством, и, явно для того, чтобы ему было легче исполнять миссию, которую он, по-видимому, имел на земле, этот исключительный человек получил от природы дар таинственного обольщения, воздействующего на души и умы. Либорио Романо позаимствовал у него эти чистые и святые чувства, которые глубоко проникли в изначальную чистоту его помыслов, присущую безмятежной поре юности.
Наставниками Либорио Романо в изучении права были неаполитанские юристы Сарно, Джерарди и Джунти; в 1819 году, успешно сдав выпускные экзамены, он установил тесные отношения с ректором Неаполитанского университета, Феличе Паррилли, который, будучи восхищен этим молодым дарованием, взял его под свое покровительство и до конца жизни оставался не только его покровителем, но и его другом; продвигаемый Паррилли, Либорио Романо унаследовал от него кафедру Juris civilis et commerciarum[24], что явилось неслыханной честью для человека в возрасте двадцати семи лет.
В 1820 году молодой профессор читал лекции, облачившись в мундир национальной гвардии и тем самым дополняя высокое научное звание символами свободы и гражданской доблести. Это было одно из тех преступлений, какие реакция 1821 года, трусливая и одновременно жестокая, не прощала; одним и тем же распоряжением Либорио Романо и Паррилли были уволены; первого из них заключили в тюрьму Санта Мария Аппаренте, где он провел целый год, после чего, благодаря настояниям и ходатайствам своего друга Паррилли, обрел свободу.
Никакого приговора ему не вынесли, но, тем не менее, его сослали в Лечче.
И вот тогда, со всем пылом своего темперамента, он увлеченно занялся адвокатской практикой, в которой его глубокие познания в области права, ясность ума, убедительность доводов, искусство речи и выразительная внешность, достоверно отражавшая его душевные чувства, позволили ему очень скоро завоевать одно из самых видных мест в адвокатуре.
Защитительные речи, произнесенные им за все время адвокатской карьеры, с самого ее начала и вплоть до того момента, к которому мы сейчас подошли, составили тридцать семь толстых томов.
В 1837 году в темных закоулках тогдашней политики разыгралась драма, похожая на трагическую историю Этеокла и Полиника. Орацио Мацца, вначале заместитель интенданта, затем интендант и в конечном счете начальник полиции, учинил донос на своего собственного брата, Джеремию Маццу, благородного молодого человека, подававшего большие надежды, одного из самых ревностных помощников Либорио Романо, и тот, подозреваемый в сообщничестве с ним, сильно пострадал вследствие этого негласного обвинения, особенно после того как Джеремия Мацца был вынужден удалиться в изгнание — сначала во Францию, а затем в Германию; однако все это не помешало Либорио Романо взять на себя управление имениями изгнанника и аккуратно пересылать ему собираемые с них доходы, невзирая на чинимые властями препятствия.
В 1848 году Либорио Романо не предал забвению те либеральные принципы конституционного устройства, какие были, есть и по-прежнему будут правилом его образа действий. В это время он читал курс лекций о неаполитанском конституционном праве и, ничего не прося, не занимал никаких должностей, однако встревоженная полиция, которую возглавлял тогда Пеккенеда, не могла долее позволять честному и независимому профессору свободно заниматься адвокатской практикой.
В 1849 году Либорио Романо был арестован и провел два года в той же самой тюрьме, куда его поместили за двадцать шесть лет перед тем; его товарищами по заключению оказались в этот раз Шалойя и Вакка, ставшие его коллегами по изысканиям в области экономики; там он написал небольшое сочинение о призвании четырех классических поэтов Италии.
По прошествии двух лет ворота тюрьмы открылись, но за ними начиналась дорога изгнания. Он уехал во Францию и там, на земле этой великой родины цивилизации, изучая в Монпелье естественные науки, обогатил свой ум и поднялся на уровень мировой культуры, а затем, по завершении этих научных занятий, вернулся в Париж, дабы продолжить дорогие его сердцу изыскания в области экономических и социальных наук.
В Париже он сошелся со всеми известными людьми Франции: такие знаменитости, как Гизо, Ламенне, Огюстен Тьерри, сделались его друзьями и сохранили о нем самые добрые и яркие воспоминания.
Лишь в 1855 году он возвратился в Неаполь, где с юношеской пылкостью и страстью вернулся к своему прежнему ремеслу и возобновил старые дружеские связи, которые, казалось, его отлучка и изгнание не только не ослабили, но и, вопреки всему, укрепили.
Между тем, посреди долгих ночных бдений, он беспрестанно поднимал глаза к небу, пытаясь отыскать там звезду своего любезного отечества, так долго затянутую облаками.
Но вот дыхание Гарибальди разогнало тучи, и звезда эта засияла ярче прежнего. Франциск II полагал, что предотвратит бурю, даровав народу запоздалую конституцию; бледный и дрожащий, он обратился в сторону тех людей, которых его отец, уже лежа на смертном одре, продолжал преследовать.
Либорио Романо была предложена должность префекта полиции.
Решиться занять этот пост было нелегко; смрадные и кровавые деяния предшественников Либорио Романо превратили кабинет префекта в пыточный зал и преддверие гильотины. Человек не настолько чистый непременно утратил бы там свою честь и популярность. Либорио Романо пережил тяжелые дни, выказывая спокойную твердость благородного человека, который даже не догадывается, что его могут в чем-то подозревать, и очистил эти авгиевы конюшни от заполнявшей их грязи, причем ни один ее комок не замарал ни его рук, ни его лица.
В Неаполе, даже в разгар самых страшных волнений, не повторились массовые убийства 1799 года; там не пролилось ни единой капли крови; лаццарони сожгли полицейские участки, разорвали в клочки архивы Айоссы, Кампаньи, Маддалони и Морбилло, но не взяли ни гроша из тех денег, что предназначались для выплат шпионам, сбирам и палачам.
Не провел Либорио Романо и нескольких дней в должности префекта полиции, как благодаря присущей ему исключительной честности он был назначен министром внутренних дел.
Именно на этом высоком посту, ставшем чрезвычайно опасным из-за наступления реакции и ненависти придворной камарильи, я и застал его.
Вернемся, однако, к рассказу о нынешних событиях.
Визит, подробности которого я изложил выше, Либорио Романо нанес мне вечером 23 августа.
На поверхности, если можно так выразиться, Неаполь казался беспечным, однако в глубочайших пластах его буржуазии и дворянства все бурлило.
Неаполь, словно соседний Везувий, покрыт цветами вплоть до той поры, пока огнедышащий великан не начнет изливать на них пылающую лаву из своего кратера.
Неаполь насчитал две вылазки реакции, но, вовремя замеченные Либорио Романо, они не успели разрастись до уровня государственного переворота; первая произошла 5 августа, в тот день, когда солдаты королевской гвардии, вооруженные саблями, носились по главным улицам Неаполя, принуждая прохожих кричать «Да здравствует король!», и ранили десяток людей; вторая — это попытка принца Луиджи д’Акуилы, намеревавшегося ниспровергнуть кабинет министров, убить Либорио Романо и Муратори, его личного друга, и самому подхватить деспотическую власть, выпавшую из рук короля.
Третья вылазка давала себя знать глухой дрожью, прорывавшейся из-под каменных мостовых.
Тем временем, усиливая всеобщее беспокойство, из Калабрии вдруг стали приходить новости примерно такого рода:
«Диктатор Гарибальди продвигается вглубь Калабрии, ведя за собой четырнадцать тысяч героев; королевские войска либо присоединяются к нему, либо обращаются в бегство при виде его сверкающего меча. Восстание, вспыхнувшее в Базиликате, находит отклик в сердцах всех истинных патриотов и с быстротой мысли распространяется из одной провинции в другую; на самом краю Калабрии, в Салерно, наложенные ненавистным Бурбоном оковы разорваны навсегда.