На рассвете он снова пустился в путь и около полудня причалил в Сан Лучидо, недалеко от Паолы.
В Сан Лучидо революция уже свершилась; в городе подняли трехцветный флаг с савойским крестом и разоружили жандармов. Там знали о победах, одержанных Гарибальди в Калабрии, но никто не мог сказать Сальвати, где находится генерал. На борт судна поднялся местный повстанческий комитет, и его оповестили о том, что творится в Неаполе; он, в свою очередь, сообщил о том, что происходит в Калабрии; затем «Франклин» снялся с якоря и продолжил идти вдоль берега, следуя в направлении на юг.
Наконец, судно прибыло в кровавой памяти Пиццо. Там о местонахождении генерала имелись более определенные сведения. По слухам, он должен был быть в Катандзаро.
Сальвати тотчас же отправился в Катандзаро, но неутомимый Гарибальди, с легкостью преодолевающий горы, уже отправился в Маиду. Сальвати прибыл в Маиду. В Маиде генерала не оказалось, но он покинул ее всего лишь за пять или шесть часов перед тем.
Сальвати продолжил путь и достиг Тириоло, но застал там лишь Нино Биксио. Нино Биксио заверил Сальвати, что, прибавив ходу, тот догонит диктатора в Соверии Маннелли, где гарибальдийцам предстояло столкнуться с войсками генерала Гио и вступить с ними в бой.
Сальвати направился в сторону Соверии и прибыл туда в тот самый момент, когда эта схватка и в самом деле завязалась.
Гарибальди окружил королевские войска со всех сторон. Они укрепились на равнине перед деревней Соверия, так что по прибытии из Тириоло в Соверию генерал оказался лицом к лицу с врагом. Тогда, следуя по горным тропам и разместив своих бойцов по всей линии высот, он обошел королевские войска и напал на них со стороны Соверии Манелли.
Приблизившись к тому месту, где Гарибальди сошел с дороги, то есть к гребню горного склона, Сальвати смог увидеть, как с противоположной стороны горы генерал выходит из теснины на равнину и спускается к деревне. Подойдя к ней на расстояние в половину ружейного выстрела, Гарибальди вместе со своим штабом стал огибать церковь. В эту минуту королевские солдаты открыли огонь и пули, пролетевшие рядом с ним, изрешетили стену, но генерал не ускорил и не замедлил шага. Ни один офицер его штаба, ни один боец его армии не выстрелил в ответ. Сам он нес на ремне за спиной карабин-револьвер, а правой рукой поигрывал пистолетом-револьвером.
Войдя в деревню, Гарибальди скрылся из виду, а минут через десять появился на другом ее краю. Весь путь по деревне генерал проделал в непосредственной близости от королевских солдат, а в ту минуту, когда он показался в начале улицы, его отделяло от врага расстояние всего лишь в половину пистолетного выстрела.
По всей линии фронта был дан приказ открыть огонь, однако внешность Гарибальди, его хладнокровие и сопровождавшая его громкая слава произвели свое обычное действие. Кавалерия, артиллерия, пехота, всего около десяти тысяч человек, опустили оружие и разбежались.
Лишь около четырех часов пополудни Сальвати смог попасть к генералу. Он застал его в доме Стокко, крайне измученным и лежащим на кровати.
Приблизившись к Гарибальди, Сальвати вручил ему мое письмо. Гарибальди дважды прочитал его, после чего задал Сальвати целый ряд вопросов, касающихся состояния духа простого народа, а также умонастроения буржуазии и национальной гвардии.
Никто не мог предоставить по всем этим пунктам сведения обстоятельнее, чем это сделал Сальвати, который был неаполитанцем.
Генерал поручил Сальвати возвратиться в Неаполь и передать дону Либорио Романо совет поддерживать в народе душевный подъем, в состоянии которого тот явно находился, и в случае надобности готовить его к восстанию, но не позволять ему делать что-либо решительное вплоть до появления самого диктатора.
— И главное, — дважды повторил он, — не допустить вооруженного восстания на улицах Неаполя: уличные бои слишком дорого обошлись Палермо!
Затем он пожал руку Сальвати, велев молодому человеку таким же образом поприветствовать от его имени дона Либорио Романо и меня.
Напоследок, расставаясь с ним, генерал сказал:
— Человек, которого я хотел бы видеть во главе государственных дел Неаполя, это Козенц. Никто из моего окружения не достоин этого больше, чем он. Передайте это Дюма и Либорио Романо. Заодно повторите последнему, что он обязан сделать все возможное для того, чтобы вынудить короля покинуть город; но никакого мятежа до моего приезда, это было бы чересчур опасно.
Высказав эти наставления, он предоставил Сальвати охранную грамоту и трех лошадей, чтобы тот мог вернуться в Пиццо.
Сальвати уехал, без всяких происшествий добрался до Пиццо, отдал своих лошадей, от которых ему более не было никакого толку, полковнику Аугусто Марико, а затем, не имея иного пути для возвращения в Неаполь, взял лодку с шестью гребцами и отправился в Мессину, следуя вдоль берега. Это происходило 2 сентября.
Накануне того дня, когда должен был вспыхнуть небольшой заговор, подготовленный силами реакции, в тот самый день, когда было обнародовано письмо графа Сиракузского, принц послал ко мне г-на Тесту, своего врача, сказать мне, что он не забыл о нашем знакомстве в 1835 году и будет рад увидеться со мной снова.
Я велел передать ему, что если он окажет мне честь, прибыв на борт «Эммы», то будет там вдвойне желанным гостем — и как друг, и как патриот.
На другой день принц прибыл.
Увидев друг друга, мы обнялись; принц взглянул на меня, рассмеялся и спросил:
— Ну и что ты думаешь о моем нынешнем положении?
— Я думаю, что, если бы ваше высочество приняли предложение, которое было сделано вам мною двадцать пять лет тому назад, вы избавили бы от страшных кровопролитий Сицилию и Неаполь, равно как и от многих бед свою собственную семью.
— Это правда, но кто мог предвидеть все то, что сейчас происходит!
— Пророк или поэт.
— Ну и что, поэт или пророк, ты посоветуешь мне делать теперь?
— Я посоветую вашему высочеству…
Он прервал меня, пожав плечами:
— Разве сегодня еще есть их высочества принцы династии Бурбонов? Все мы обречены, дорогой Дюма; мы неудержимо катимся вниз по крутому склону; Людовик Шестнадцатый показал нам путь к эшафоту, Карл Десятый — дорогу к изгнанию, и повезет тем, кто отделается лишь изгнанием!
— Но тогда, дорогой принц, коль скоро вам привелось достичь подобного уровня исторической философии, почему вы остаетесь в Неаполе?
— Потому, что до нынешнего дня я полагал себя способным бороться с реакцией; сегодня я чувствую свою беспомощность и удаляюсь.
— Вы по-прежнему способны на борьбу и доказали это, пустив свою стрелу.
— И что ты скажешь о моем письме?
— Я нахожу его тем более жестоким, что оно беспощадно правдиво.
— Ты знаком с Либорио Романо?
— Всего лишь три дня, но за эти три дня он стал моим другом.
— Ты хорошо умеешь выбирать друзей! Это единственный стбящий человек в Неаполе. Предупреди его, чтобы он был настороже.
— От вашего имени?
— Если пожелаешь.
Затем мы поговорили о Париже, где нам довелось увидеться раз пять или шесть в промежутке между двумя нашими встречами политического толка, о днях нашей утраченной молодости, да Бог знает о чем! Принц был печален и рассеян. Внезапно он возвратился к началу нашего разговора:
— Так ты тоже советуешь мне уехать?
— Да, принц.
— Выходит, если я останусь, никакого проку от меня не будет?
— Разве что вы внушите недоверие всем партиям.
— Ну что ж, я приду повидаться с тобой завтра.
Он встал, во второй раз обнял меня, спустился в привезшую его лодку, первую попавшуюся в порту, и отплыл к борту сардинского флагмана.
Расскажем теперь, что произошло в тот самый день, когда граф Сиракузский нанес мне визит.
В Неаполь прибыло второе судно под парламентерским флагом, доставившее пленных: сто солдат и тридцать офицеров.
Наделенный замечательным чувством такта, Гарибальди понимал, какое впечатление должно было произвести на неаполитанцев это явное свидетельство разгрома королевских войск.
Гарибальдийское судно называлось «Ферруччо», и командовал им капитан Орландини.
Как вскоре выяснилось, я знавал капитана Орландини еще в 1840 году, в ту пору совсем ребенка, во Флоренции, где жил в доме одной из его тетушек, на Виа Рондинелли.
Теперь мы в равной степени хотели встретиться друг с другом, хотя упомянутой подробности я еще не знал, но меня одолевало желание узнать новости о генерале.
Я отправил к капитану шлюпку, чтобы пригласить его позавтракать на борту «Эммы»; он принял приглашение и спустя час прибыл на шхуну.
Орландини расстался с генералом, продолжавшим свой поход на Неаполь, вблизи Пиццо.
Он намеревался отправиться в обратный путь в тот же день.
— Останьтесь, — сказал я ему. — Сегодня вечером я покажу вам то, о чем вы даже не догадываетесь и о чем вы доложите генералу; слова «Я видел это своими глазами!» ценятся больше самого длинного письма.
Он пообещал мне остаться до полуночи и возвратился на свое судно, чтобы наблюдать за выгрузкой пленных.
Не успел он вернуться на «Ферруччо», как по трапу «Эммы» поднялся какой-то светловолосый молодой офицер лет около двадцати пяти, приятный внешне, но при этом с весьма решительным взглядом.
По его словам, ему нужно было сообщить мне нечто исключительное. Мы пришли на верхнюю палубу, где уже сидел неаполитанец, которого вместе с одним из его товарищей попросил меня приютить на борту шхуны падре Гавацци; оба они, как сказал падре Гавацци, были дезертирами, желавшими поступить на службу в армию Гарибальди и опасавшимися, что их арестуют.
Не обращая особого внимания на неаполитанского дезертира, мы в свой черед сели на палубе, и я попросил молодого офицера изложить мне цель его визита.
— Я англичанин, — начал он, — но происхожу из итальянской семьи; меня зовут Пилотти, и я командую небольшим паровым судном; вот мое каперское свидетельство, выданное Гарибальди; вот список моей судовой команды: в нем пятьдесят англичан и пятьдесят американцев, итого целая сотня сущих дьяволов.