IIВ МОРЕ
В течение шести дней наша шхуна боролась со встречным ветром.
Этим утром мы вышли из устья пролива Бонифачо, проследовав по проливу Орео. Название этому проливу, весьма опасному из-за рифов, таящихся под поверхностью воды, дала свое имя скала, причудливо изрезанная и похожая на медведя, бредущего тяжелым и осторожным шагом.
С левой стороны вырисовывался остров Капрера, владение Гарибальди.
Будучи изгнанником и чуть ли не пленником на острове Ла Маддалена, Гарибальди видел простиравшийся перед ним пустынный и скалистый остров Капрера.
И этот человек, двадцать лет своего существования употребивший на то, чтобы сражаться за свободу Нового и Старого света, и вся жизнь которого была одним долгим самоотречением и вечным самопожертвованием, печально улыбался при мысли, что ему некуда приклонить голову.
И тогда он сказал самому себе: «Тот, кто стал бы владеть этим островом и жить на нем в одиночестве, вдали от людей, умеющих лишь преследовать других и подвергать их гонениям, был бы счастлив!»
Спустя десять лет Гарибальди, вовсе не предполагавший, что этим счастливым смертным может быть он сам, унаследовал от своего брата сорок тысяч франков.
За тринадцать тысяч франков он купил этот остров, предмет его мечтаний; потратив еще пятнадцать тысяч франков, он купил небольшое судно, а на оставшиеся деньги, прибегнув к помощи своего друга Орригони и своего сына, начал строить тот белый дом, что виден с моря, единственное жилище на всем острове.
Так вот, если австрийские пули и неаполитанские ядра пощадят его, как пощадили его бразильские пули и ядра, именно сюда вернется умирать тот, кто подарил целые провинции и, быть может, подарит целое королевство королю и кто, владея лишь своей скалой, ничего не примет от этого короля, даже шести футов земли, чтобы уснуть там вечным сном.
Так стоит ли сравнивать его с Цинциннатом, отложившим в сторону меч, чтобы вернуться к плугу?
У Цинцинната было поле, коль скоро у него был плуг.
Цинциннат был богач и аристократ в сравнении с Гарибальди!
Остров Гарибальди имеет три гавани: две небольшие, безымянные, и одну более крупную, именуемую Порто Пальма.
Я полагал, что в отсутствие Гарибальди остров полностью необитаем.
У меня было огромное желание остановиться в одной из трех гаваней острова и совершить паломничество к этому дому, но одно из его окон внезапно открылось, и с помощью подзорной трубы я увидел появившуюся в оконном проеме женскую голову.
И потому, подумав, что мое паломничество обернется бестактностью, я даже не стал заговаривать об остановке на острове.
К счастью, ветер все время был попутным, и мы шли со скоростью восемь узлов.
Вскоре наша шхуна обогнула остров Порко и оказалась у выхода в открытое море.
Сегодня, около десяти часов утра, один из наших греческих матросов, Эррикос, дает знать, что видит землю.
Все глаза напрягаются, все подзорные трубы нацеливаются, но в итоге признано, что объект, принятый нами за землю, не что иное, как гряда облаков.
Эррикос настаивает, что это вполне может быть грядой облаков и даже должно ею быть, однако за ней находится земля.
В ответ капитан заявляет матросу, что, поскольку Устика, на которую мы держим курс, имеет низкие берега, она не может цеплять облака.
Около двух часов пополудни тот же самый матрос почтительно подходит к капитану и показывает ему на хорошо различимую вершину горы, которая, словно гигантский зуб, высится над этой облачной грядой.
Вскоре на той же линии появляется вторая вершина, затем третья.
На сей раз отрицать не приходится: это в самом деле земля. Однако где мы находимся?
Капитан прибегает к помощи своего хронометра, и выясняется, что уже второй раз после нашего отъезда из Генуи буссоль набедокурила: полагая, что идем на Устику, мы шли на Трапани!
По правую руку от нас лежат острова Мареттимо, Фавиньяна и Леванцо, а впереди нас находится залив Алькамо. Что же касается Устики, то о ней и разговора нет, ибо мы отклонились в сторону от нее миль на тридцать пять.
Мы держим совет, дабы понять, что делать дальше. Наводить справки в Марсале, Трапани или Алькамо? Или же наудачу, что бы ни случилось, идти прямо в Палермо?
Поскольку последнее предложение исходит от меня, оно берет верх.
Но, чтобы придерживаться правильного пути, нам придется идти против ветра.
Неважно! Все свои лучшие качества «Эмма» проявляет в особенности в тот момент, когда идет круто к ветру.
И мы ложимся на курс бейдевинд.
Сегодня утром мы оставили по левую руку какой-то фрегат; вероятно, это неаполитанский фрегат, крейсирующий на пути из Генуи, чтобы перехватить подкрепление живой силой, а также оружие и деньги, которые должен послать Медичи и которые ждет Гарибальди. Поскольку мы идем достаточно быстро, вскоре он исчез из виду.
Теперь мы видим перед собой какой-то бриг; он выходит из-за мыса Сан Вито и совершает странные маневры, лавируя в двух или трех милях от берега.
Внезапно он словно принимает решение и берет курс в нашу сторону.
Это не может нас не тревожить. Однако с помощью подзорной трубы капитан убеждается, что перед нами парусник; раз так, опасаться нечего: наша шхуна способна состязаться с каким угодно парусным судном.
Мы позволяем бригу подойти ближе, но готовы повернуть на другой галс, если он выкажет враждебные настроения.
Но нет: намерения у него самые мирные, и он проходит в полумиле от нас. Это добропорядочный торговый бриг.
Берег уже отчетливо виден, и легко распознается мыс Сан Вито.
Слева, внимательно всмотревшись с помощью сильной подзорной трубы в даль, можно различить на морской поверхности тот самый остров Устика, на который мы должны были держать курс.
Мы находимся всего лишь в пяти или шести милях от побережья.
Мало-помалу вечереет. Видны два мыса, ограничивающие залив Кастелламмаре, однако в его глубину взгляд проникнуть неспособен. Впереди просматривается мыс Галло, за которым скрывается Палермо; если бы мы не сбились с пути, то были бы в Палермо в пять часов вечера.
Теперь уже шесть, а нам предстоит пройти еще двадцать пять миль. При том ветре, какой сейчас дует, эти двадцать пять миль можно пройти за три часа, но было бы неразумно подвергать себя опасности, вставая ночью на рейд. Если Палермо не находится во власти Гарибальди, мы угодим в лапы неаполитанцев.
Так что мы продолжим путь к Палермо и, поравнявшись с ним, ляжем в дрейф и будем ждать рассвета.
В девять часов слышатся семь пушечных выстрелов.
Что означают эти семь пушечных выстрелов? Продолжающееся бомбардирование? Или же, донесшиеся до нас едва внятными, они служат сигналом прекращения дневной схватки, последним звуком сражения, которое возобновится утром?
Это вполне вероятно.
Наступает полный мрак. Около десяти часов вечера впереди, низко над морем, становится виден маяк Палермо.
Из этого следует, что дальше, как и было намечено, идти нельзя. Капитан приказывает лечь в дрейф.
Я спускаюсь в каюту, надеясь, что мне удастся уснуть и за счет сна время пройдет быстро.
Но уснуть невозможно: дует сильный порывистый ветер и при каждом его порыве полощутся паруса, издавая страшный шум. Чудится, будто они вот-вот разорвутся по всей длине.
Между тем мачты раскачиваются и оглушительно трещат, словно грозя сломаться.
Все снасти судна скрипят, все его сочленения стонут.
Я пишу, но написанное мною почти неразборчиво; качка шхуны заставляет мое перо вырисовывать причудливые завитушки.
Мои спутники тоже не спят; я слышу, как они без конца то поднимаются на палубу, то спускаются в каюты.
Хотя прямой опасности нет, весь этот шум, весь этот гул, весь этот треск выводит из терпения и тревожит.
Наконец усталость берет верх. Я погружаюсь в сон и сплю пару часов.
Проснувшись, я поднимаюсь на палубу. Мы стоим на том же месте; маяк по-прежнему сверкает в пяти или шести милях от нас; шхуна по-прежнему содрогается и вибрирует под напором ветра. Берег разглядеть невозможно; видна лишь темная масса облаков, в которых вот-вот утонет и скроется с глаз луна.
Из порта выходят два парохода и проплывают мимо нас: один — справа, явно направляясь в Геную, другой — слева, явно направляясь в Неаполь.
Прямо на нас идет какой-то парусник.
Поскольку из предосторожности капитан дал приказ погасить бортовые огни, теперь приходится предупреждать это неизвестное судно, поднимая и опуская сигнальный фонарь и одновременно изо всех сил ударяя в судовой колокол.
Парусник отклоняется в сторону от своего пути и проходит рядом с нашим левым бортом, почти касаясь его.
Мы кричим ему:
— Что нового в Палермо?
Он отвечает нам:
— Не знаю. Я иду из Мессины. Думаю, там сражаются.
Он удаляется и вскоре исчезает в темноте.
В половине четвертого утра тонкая красноватая полоса вспыхивает на востоке, предвещая наступление рассвета.
В половине пятого встает солнце; оно поднимается из моря, проносится сквозь тонкий прозрачный слой атмосферы, короткое время сияя на горизонте, а затем гаснет в бездне темных облаков.
Справа вырисовывается гора Пеллегрино; слева далеко в море тянется мыс. Впереди начинают белеть дома Палермо.
Насколько можно судить, гавань заполнена военными кораблями.
Их чересчур много, чтобы все они были неаполитанскими. Капитан полагает, что он различает среди них корабли, которые на вид кажутся английскими и французскими.
Коль скоро в порту Палермо находятся англичане и французы, то почему бы и нам не встать там же?