Сделав это заявление, Диана поставил под ним свою подпись.
В полночь к г-ну де Соклиеру явился префект полиции Бардари, арестовал его и конфисковал пятьдесят пять прокламаций. Кроме этих прокламаций, были конфискованы его бумаги, в числе которых обнаружилось лишь одно действительно важное письмо. Оно любопытно тем, что свидетельствует о роли, которую играли в этом заговоре король, королевская семья и духовенство.
«Преподобному падре Джачинто, преподавателю коллегиума римского отделения капуцинов.
Неаполь, 29 августа 1860 года.
Дражайший синьор!
Вы должны обвинять меня в неблагодарности или, по крайней мере, в нерадивости, но я часто думал о Вас и о том благоденствии, в коем Вы пребываете в Вашем уединении, и, если бы Небеса вняли моим молитвам, Вы были бы счастливы в своем призвании настолько, насколько того заслуживаете.
Что до меня, то вкратце жизнь моя такова: после моего печального отъезда из Рима Провидение помешало мне осуществить все мои замыслы, и в силу обстоятельств я вынужден был остановиться в Неаполе, где мне довелось изрядно настрадаться в течение нескольких месяцев.
Затем Господь послал мне друга; затем я сочинил в защиту короля и папы брошюру, которую Вы должны были получить месяц тому назад. И потому что ни день я вижу себя на грани того, чтобы быть убитым подлыми революционерами.[26] С этим намерением ко мне уже приходили домой. Однако в тот момент я присутствовал на мессе, так что Господь спас меня. Удастся ли мне избежать опасности? Надеюсь. А впрочем, будь что будет! Лишь одно причинило бы мне боль: умереть, не сумев исполнить свой священный долг, но за это Вы простите меня; если же мне посчастливится остаться в живых, а политические дела улягутся, я буду, хотя бы на какое-то время, приближен к особе короля.
Я уже приближен к одному из принцев королевского семейства, дабы писать сообщения в некоторые французские газеты, и он доволен моей преданностью. Австрийский император и герцог Моденский поздравили меня в связи с выходом моей книги. Посему я надеюсь, что в ближайшее время мое финансовое положение может значительно улучшиться. Господь видел мои страдания и те оскорбления, какими меня осыпали, и я уповаю на Него, Стоит вопрос о том, чтобы отправить меня с миссией в Рим, Если бы это случилось, я смог бы засвидетельствовать всем свое почтение. И свой первый визит, после посещения Святого Отца и церкви святой Марии над Минервой, куда мне было столь отрадно приходить, чтобы сетовать Господу на мои невзгоды, я нанесу Вам. Мне так много нужно Вам сказать.
Мы здесь накануне страшной революции. Все, о чем я говорил Вам в наших задушевных беседах прошлой зимой, осуществляется. Гарибальди располагает здесь сильной партией, поддерживаемой Наполеоном. Со всех концов страны стекается в столицу всякий сброд. Король намеревается уехать, чтобы встать во главе своей армии. У него есть отвага, но его окружает такое количество предателей, что зачастую он впадает в отчаяние. Поскольку сам он чрезвычайно добродетелен, а народ его пребывает в заблуждении лишь по причине своего полнейшего невежества во всем, я полагаю, что ему удастся преодолеть все препятствия, какие громоздят перед ним каждодневно с целью погубить его; однако это не обойдется без кровопролития. Армия верна королю и крайне озлоблена против гарибальдийцев; она жаждет устроить им новую Варфоломеевскую ночь.
Если Господь нам не поможет, будет много жертв, причем всего через несколько дней.
Говорят, что Ламорисьер занял место в рядах нашей армии, дабы командовать ею в первой же битве, которая вот-вот произойдет и от которой будет зависеть судьба неаполитанской монархии, папы, религии и всей Италии, ибо великая победа отнимет дерзость у наших врагов и надолго сокрушит их.
Что обо всем этом говорят в Риме? Организуется ли народ, как утверждают газеты? Велика ли любовь к папе? Есть ли у вас сильные войска? Преобладают ли в их составе французы? И, наконец, есть ли у людей надежда?
Мы переживаем перелом, какого давно уже никто не видывал, какого, возможно, никогда и не бывало, ибо свихнувшиеся люди, дошедшие до полного безрассудства, нападают и на добрых католиков, и на священников, и на монахов. Все здесь нужно не переделывать, а разрушать и строить заново; менять надо всех, не делая никаких исключений, если не считать нескольких добродетельных особ, к коим я отношу короля и королеву.
Я получил Ваше письмо, помеченное Иерусалимом, и оно доставило мне огромное удовольствие; однако у меня долгое время не было средств франкировать его, и в этом состоит первая причина моего молчания; вторая заключается в том, что на протяжении трех месяцев я не знал, как справиться с навалившимися на меня делами. Сегодня надвигающаяся революция оставляет мне несколько часов досуга, и я пользуюсь этим, чтобы поинтересоваться Вашими новостями и сообщить Вам о моих.
Если случай приведет Вас к церкви святой Марии над Минервой и столкнет с аббатом Лупри, соблаговолите передать ему, что вскоре он получит через неаполитанское посольство мою книгу. Напомните обо мне славному аббату Лупри и передайте мою благодарность синьору Левиву.
Примите заверения и т. д.
Поскольку неизвестно, что может случиться, Вы можете писать мне на адрес: “Al reverendissimo padre Antonio del Carmelo, pel signor de Sauclières, Convento di San Pasquale a Chiaïa, Napoli”[27]».
В полночь министр явился к королю, чтобы сообщить ему о попытке реакционного переворота, о чем его величество и так прекрасно знал.
Франциск II с определенной досадой выслушал сделанный ему доклад и, обращаясь к министру внутренних дел и полиции, произнес:
— Дон Либорио, у вас лучше получается разоблачать роялистские заговоры, нежели либеральные происки.
— Государь, — ответил дон Либорио, — дело в том, что роялистские заговоры готовятся в ночи небольшой кучкой людей, тогда как либеральные происки ведутся средь бела дня и всем народом.
— Впрочем, — промолвил король, не отвечая на слова Либорио Романо прямо, — я знавал одного французского священника, замышлявшего заговор реакционного толка, но он покинул Неаполь.
— Ваше величество ошибается, — возразил Либорио Романо, — он арестован.
— Что ж, — с явным раздражением произнес король, — передайте этого человека в распоряжение уголовного суда, и пусть его судят.
На том они и расстались.
На другой день к дону Либорио Романо явился г-н Бренье. Он пришел с просьбой освободить г-на де Соклиера.
— Что толку держать в тюрьме какого-то несчастного священника? — спросил французский посол.
— Раз это священник, — ответил ему Либорио Романо, — он тем более опасен.
И, несмотря на все настояния г-на Бренье, он оставил г-на де Соклиера в тюрьме.
Дело, и правда, было крайне серьезным; оно подвергало опасности графа ди Трани и графа ди Казерта, составивших текст прокламации.
Что же касается генерала Кутрофьяно, то он ограничился тем, что вычитал гранки.
В тот же день я принял посыльного от Либорио Романо, который велел передать мне следующее: «Начиная с этого часа между королем и мною идет война; либо он покинет Неаполь, либо я покину кабинет министров».
На следующее утро граф Сиракузский уже был на борту «Эммы».
Ему было известно обо всем, что произошло ночью, о назначении генерала Кутрофьяно начальником гарнизана и назначении князя д’Искителлы главнокомандующим национальной гвардией.
Он спросил меня, имею ли какие-нибудь известия о Либорио Романо. До него дошли слухи, будто накануне министра арестовали прямо в постели. Я успокоил его на этот счет, сказав ему, что Либорио Романо ночевал не у себя дома. Принц покинул меня весьма взволнованным. Он заверил меня, что уедет самое позднее на следующий день.
Всю ночь, до четырех утра, я провел на палубе, в ожидании Пилотти.
Уголь для него был уже приготовлен.
Пилотти вернулся на пароходе, пришедшем из Искьи. Он не отыскал своего судна; вероятно, о нем донесли властям, и три вчерашних крейсера бросились за ним в погоню.
В итоге Пилотти и неаполитанский дезертир, последовавший за ним, уехали на «Ферруччо» с капитаном Орландини.
Около семи часов утра возвратился, намереваясь занять свой пост на борту шхуны, другой дезертир, тот, что накануне свалился в воду.
Днем ко мне явился самозваный маркиз ди Ло Прести и заявил, что из некоторого источника ему известно о том, что нынешним вечером король выедет из дворца, дабы оценить, какое воздействие на народ оказал недавний государственный переворот; посему он, Ло Прести, и один из его друзей воспользуются этой возможностью, чтобы бросить бомбу в королевскую карету. Я подозвал Муратори и в присутствии мнимого маркиза[28] во весь голос заявил:
— Дорогой Муратори! Немедленно сойдите на берег, ступайте к графу Сиракузскому и скажите ему, пусть предупредит своего племянника, чтобы тот не выезжал сегодня вечером из дворца.
После чего, повернувшись к бомбисту, добавил:
— Сударь, вы все слышали; теперь вам остается сделать лишь одно: немедленно покинуть шхуну, иначе я прикажу матросам швырнуть вас в воду.
Мнимый маркиз спустился в лодку, которая его привезла, и больше я никогда его не видел.
Граф Сиракузский велел передать мне, что после ночного государственного переворота он не считает более короля своим племянником и, следственно, ему глубоко безразлично все то, что может произойти с Франциском II.
Когда мне передавали этот ответ, один из наших друзей, Стеффеноне, брат знаменитой артистки, оказался рядом. Я повернулся к нему и спросил:
— Вы знакомы с герцогом ди Лаурито?
— Достаточно близко.
— Тогда, дорогой Стеффеноне, отыщите его, и пусть он возьмется предупредить короля.