Спустя час Стеффеноне вернулся: король был предупрежден.
В полдень Либорио Романо велел передать мне, что министры в полном составе подали в отставку и что начиная с этого момента он считает себя свободным от всех обязательств перед королем.
Между тем из Кавы, где он был вынужден укрываться, приехал доктор Вейландт.
В военном лагере Салерно царил полный разброд; солдаты продолжали дезертировать, офицеры заявляли, что воевать не будут. Боско вернулся в Неаполь, задыхаясь от ярости.
Авеллино ждал лишь команды, чтобы начать восстание.
Доктор Вейландт был знаком с интендантом Авеллино; он взялся написать ему письмо как от имени Либорио Романо, так и от своего собственного имени. Недоставало только посыльного. Однако под рукой у нас был все тот же дезертир, и было решено использовать его в качестве гонца.
Муратори дал ему письмо к интенданту, необходимые инструкции и тридцать франков на дорогу. Гонец отправился в путь.
Вместе с доктором Вейландтом приехали несколько наших салернских друзей. Они пришли спросить меня, получил ли я оружие.
На пароходе «Позиллипо» у меня имелось десять ящиков с оружием, но капитан, справедливо опасаясь навлечь на себя неприятности, отказался перегрузить их с борта на борт. Так что я дал салернцам три карабина и дюжину револьверов — это было все, что у меня оставалось.
На протяжении всего дня Неаполь пребывал в чрезвычайно сильном волнении; командиры национальной гвардии протестовали против государственного переворота и обращались к Либорио Романо с просьбой отозвать свое прошение об отставке. Но Либорио Романо держался стойко.
Вечером город бороздили патрули; Кутрофьяно, которого оскорбил один из командиров национальной гвардии, был вынужден стерпеть это оскорбление.
В девять часов вечера подавший в отставку министр поручил Коццолонго передать мне, что на следующий день, перед тем как попросить гостеприимства у английского адмирала, он, вполне вероятно, явится отобедать со мной.
Покинув меня, Коццолунго должен был сообщить капитану-парламентеру, уезжавшему в тот же вечер, что отныне, поскольку Либорио Роману пользуется теперь полной свободой, Гарибальди может рассчитывать на него и что он подтверждает свое обязательство сдать ему Неаполь, не пролив при этом ни единой капли крови.
В десять часов «Ферруччо» поднял якорь. Пароход увозил на своем борту очередное мое письмо, адресованное Гарибальди. Оно содержало следующее:
«Во имя всего святого, друг мой, ни единого выстрела! Этого не требуется, Неаполь и так Ваш. Поскорей приезжайте в Салерно и оттуда дайте знать Либорио Романо, что Вы уже там; он либо явится за Вами в Салерно вместе с частью министров, либо будет ждать Вас на железнодорожном вокзале.
Приезжайте, не теряя ни минуты. Армия Вам не нужна: одно Ваше имя стоит целой армии.
Если бы не опасение лишить Вас удовольствия от сюрприза, я мог бы прислать Вам копию приветственной речи, которая будет произнесена в момент Вашего прибытия.
Vale et те ama.
Ночь протекала крайне шумно и беспокойно, но в три часа утра шум стих, а волнение прекратилось. Лишь Везувий с глухим рокотом продолжал извергать языки пламени и изливать лаву. Везувий — это предохранительный клапан Неаполя.
Весь следующий день, то есть воскресенье 2 сентября, прошел в полнейшем спокойствии. Я был чрезвычайно удивлен подобным спокойствием и высказал это в присутствии посланца Либорио Романо.
— По воскресеньям в Неаполе никто ничего не делает, — ответил он.
И действительно, в этот день Неаполь выглядел совсем иначе, чем накануне; Неаполь был в тысяче льё от любой революции; отставку министров никто более не обсуждал, о Гарибальди никто не заговаривал, а таких людей, как Либорио Романо, Искителла, Кутрофьяно и Франциск II, никто будто и не знал.
Но кого Неаполь знал, так это святого Януария и Мадонну.
Весь день пускали петарды в честь уж не знаю какого святого, и каждую минуту я вздрагивал, думая, что слышу ружейную пальбу. Как же я был глуп! Разве не сказали мне еще утром: по воскресеньям в Неаполе никто ничего не делает!
Единственным важным событием этого дня стало отправление сардинского парового корвета «Говерноло», который салютовал одиннадцатью орудийными выстрелами, поднял якорь и взял курс на Геную. Он увозил на своем борту графа Сиракузского; принц последовал совету, который я дал ему за два дня перед тем.
Вечером наш гонец вернулся; он доставил весьма осторожное письмо интенданта Авеллино, не взявшего на себя никаких обязательств. Правда, вскоре эта сдержанность стала нам понятна: оказывается, в качестве гонца мы отправили к нему одного из самых известных шпионов прежнего правительства, и потому, как это следовало из письма интенданта, он обошелся с ним как с агентом-провокатором.
К счастью для синьора дона Джулио, в этот момент его уже не было на борту «Эммы», иначе я никому не доверил бы заботу швырнуть его в воду; передав письмо, он тотчас же покинул шхуну, явно намереваясь никогда более не ступать на нее ногой. Однако тот, кто явился вместе с доном Джулио, остался в моих руках.
И я крайне решительно приступил к допросу.
— Твой товарищ оказался лазутчиком, и ты, по всей вероятности, тоже лазутчик.
Бедняга стал клясться всеми святыми, что это не так. Он никоим образом не был знаком с доном Джулио, который лишь один раз приводил его к себе домой. До того дня он вообще никогда его не видел.
— И ты знаешь, где его дом?
— Да.
— Отлично.
Я велел одному из наших матросов, Луи, — этакому великану, способному, подобно Милону Кротонскому, принести на собственной спине быка, зарезать его и за один день съесть, — так вот, повторяю, я велел Луи не спускать глаз с нашего пленника и удушить его, если он пошевелится. После чего Муратори спрыгнул в лодку и отправился на поиски Кола-Колы.
Кола-Кола — это тот самый унтер-офицер полиции, бывший политический заключенный, который в тот момент, когда судья Наварра приговорил его к сорока шести годам каторжных работ, ответил ему:
— Сорок шесть лет — это длинный срок; я сделаю то, что смогу, остальное сделаете вы.
Либорио Романо предоставил его в наше распоряжение. Муратори вернулся вместе с ним. Мы обрисовали ему сложившееся положение.
— Все очень просто, — сказал он в ответ. — Сейчас я арестую его как реакционера и посажу на пару дней в одиночку, а через пару дней все закончится, и тогда либо я отпущу его, либо мы учиним над ним суд — это уж на ваше усмотрение.
— Вы отпустите его, Кола-Кола: мы не хотим смерти грешника.
Затем, указав ему на человека, которого охранял Луи, я добавил:
— Заберите с собой этого синьора, Кола-Кола, и приглядывайте за ним так, как если бы он проглотил бриллианты неаполитанской короны. Синьор отведет вас к дому своего товарища и поможет вам арестовать его; арестованного вы посадите в тюрьму, а этого освободите прямо посреди улицы Толедо, призвав его повеситься там, где он пожелает.
Кола-Кола подал нашему пленнику знак следовать за ним, усадил его рядом с собой в лодку, шепнул ему на ухо пару слов, которые явно были поняты, и, бесшумно заскользив по воде, исчез в темноте.
Спустя полчаса Кола-Кола вернулся.
— Ну что? — в один голос спросили мы.
— Ну что, он взят под стражу, поскольку намеревался убить министра.
До чего же, согласитесь, любопытна страна, где люди, замышляющие заговоры, отдают приказ об аресте осведомителей, которые за ними шпионят!
XXIИЗГНАНИЕ «ЭММЫ»
Утром 3 сентября папский нунций, один из главных движителей реакции, явился к Либорио Романо, чья отставка еще не была принята.
Он пришел сообщить ему, что в Беневенто начались сильные беспорядки, и попросить у него солдат для их подавления.
В ответ Либорио Романо рассмеялся.
— Монсиньор, — сказал он, — в настоящее время наши солдаты не желают более сражаться за нас, и потому я очень сомневаюсь, что, не желая более сражаться за нас, они захотят сражаться за папу.
— Но тогда, — в полнейшей растерянности спросил нунций, — что, по-вашему, должен делать Его Святейшество?
— Его Святейшество сделает то, что сейчас делает король Франциск, он смирится с потерей своей светской власти, но, будучи удачливее короля Франциска, сохранит за собой прекрасное наследие пап, доставшееся им от Иисуса Христа: свою духовную власть.
— Это и есть ваш ответ?
— Да, и вполне откровенный.
— Ну а что в таких обстоятельствах следует делать мне?
— Только одно.
— Что именно?
— Вам следует благословить трех человек.
— И кого же?
— Короля Виктора Эммануила, генерала Гарибальди и вашего покорного слугу Либорио Романо.
Вне себя от ярости, нунций вышел из комнаты, бормоча слова, весьма непохожие на благословение.
В понедельник волнение в городе возобновилось, причем ровно с того уровня, какого оно достигло к субботе.
Министры, явившиеся в королевский дворец в одиннадцать часов утра, оставались там до пяти часов дня.
В половине седьмого вечера, когда наш обед подходил к концу, к «Эмме» причалила вооруженная пушкой лодка.
Старший флотский офицер потребовал вызвать капитана Бограна.
Капитан Богран отправился на борт «Протиса» завтракать и еще не возвратился. Его завтрак явно превратился в поздний обед.
Я попросил Муратори ответить, что капитана Бограна на борту «Эммы» нет.
— Тогда позовите помощника капитана, — потребовал морской офицер.
— Вам не повезло, — заявил ему Муратори, — помощник капитана находится в Марселе.
Я подошел к ним и, обращаясь к офицеру, сказал:
— Поскольку капитан и его помощник отсутствуют, соблаговолите сказать мне, что привело вас сюда, сударь. Я фрахтователь шхуны и одновременно ее владелец.