Я следил глазами за четырьмя лодками, чей вид нисколько не опровергал мнения г-на Деламарра, ибо казалось, будто они действительно заполнены флибустьерами. Наконец, лодки причалили к берегу, и спустя минуту Муратори и его бойцы скрылись в горах.
Тем временем подул бодрый северо-восточный ветерок, и мы при полном бакштаге двинулись в сторону Мессины; все паруса на шхуне были распущены, даже топсели. Я надеялся получить в Мессине достоверные известия и с помощью либо «Ферруччо», либо «Франклина» присоединиться к генералу.
На другой день, после полудня, мы прибыли в Мессину, но ни Орригони, ни Орландини там не оказалось. Единственным судном, находившимся на рейде, был «Орегон».
Я распорядился сообщить капитану «Орегона» о своем прибытии и попросить его поделиться со мной новостями, как только он будет располагать ими. Капитан ответил согласием, но пока у него не было никаких указаний, кроме как не покидать якорной стоянки и дожидаться приказов.
Занявшись приобретенным мною оружием, которое хранилось на таможне, я приказал перенести его на борт «Эммы», причем выполнить эту работу как можно быстрее, ибо был убежден, что мне придется уехать с минуты на минуту.
Восьмого сентября, около четырех часов утра, сквозь крышку люка я услышал, что с палубы меня кто-то зовет. Я поинтересовался, чего от меня нужно.
— Гарибальди, — ответили мне, и я узнал голос капитана «Орегона», — вступил в Неаполь.
При этом известии я вскочил с дивана, где прикорнул к подушке, и бегом поднялся на палубу.
Однако капитан, хотя и подтвердив эту новость, не мог сообщить мне никаких иных подробностей, кроме тех, что доставил телеграф, а этот аппарат, как известно, весьма скуп на объяснения.
Расскажем прямо сейчас о событиях, которые происходили в Неаполе после моего отъезда оттуда, то есть с вечера 3 сентября.
XXIIОТЪЕЗД КОРОЛЯ ФРАНЦИСКА II
После того как королю подали прошение, в котором ему посоветовали покинуть Неаполь, он принимал лишь Пьянелля, Искителлу, Кутрофьяно и флотского офицера Капечелатро.
Утром 4 сентября он согласился с предложением Ливорно Романо не вести боевых действий в окрестностях Неаполя и, в любом случае, сберечь город.
Вечером 4 сентября он принял решение покинуть Неаполь.
Пятого сентября он занимался приготовлениями к отъезду, повидался с послами Испании и Франции, принял генералов и, спокойный и сдержанный, переговорил с ними.
В тот же день министру Спинелли было поручено написать прощальное обращение короля, адресованное неаполитанскому народу. Спинелли кинулся к Либорио Романо и стал умолять коллегу, чтобы тот сделал это вместе него; впрочем, сделать это было нетрудно: в предвидении отъезда короля его прощальное обращение было написано заранее.[31]
Вечером 5 сентября Спинелли предъявил королю готовое воззвание. Франциск II начал читать его, однако уже после первого абзаца остановился и произнес:
— Это воззвание написали не вы, Спинелли; его написал Либорио Романо. Я узнаю его стиль.
И добавил:
— Хорошо пишет, если захочет!
Затем он поставил под воззванием свою подпись и приказал Спинелли напечатать его.
Вот это воззвание; для наших французских читателей мы приводим его на итальянском языке, чтобы у них самих была возможность судить о стиле Либорио Романо.
«Proclama reale.
Fra i doveri prescritti ai re, quelli dei giorni di sventura sono i più grandi e solenni, ed io intendo di compierli con rassegnazione, scevra di debolezza, con animo sereno e fiducioso, quale si addice al discendente di tanti monarchi.
A tale effeto, rivolgo ancora una volta la mia voce al popolo del mio regno, da cui mi allontano con dolore di non aver potuto sacrificare la mia vita per la sua felicità e la sua gloria.
Una guerra ingiusta e contro la ragione delle genti ha invaso i miei Stati, nonostante che io fossi in pace con tutte le potenze europee.
I mutati ordini governativi, la mia adesione ai grandi principii nazionali non valsero ad allontanarla, chè anzi la necessità di difendere la integrità dello Stato, trascinò seco avvenimenti che ho sempre deplorati.
Ond’io solennemente protesto contro tale invasione, e ne faccio appello alla giustizia di tutte le nazioni incivilite.
Il corpo diplomatico, residente presso la mia persona, seppe fin d’allora da quali sentimenti era compreso l’animo mio verso questa illustre metropoli del regno.
Salvare dalle rovine e dalla guerra i suoi abitanti e le loro proprietà, gli edifìzji, i monumenti, gli stabilimenti pubblici, le collezioni d’arte, e tutto quello che forma il patrimonio della sua civiltà e della sua grandezza, e che appartenendo alle generazioni future è superiore alle passioni di un tempo.
Questa parola è giunta l’ora di profferirla.
La guerra si avvicina alle mura della città, e con dolore ineffabile io mi allontano con una parte della mia armata, trasportandomi, laddove la difesa dei miei diritti mi chiama.
L’altra parte di questa nobile armata resta per contribuire alla inviolabilità ed incolumità della capitale, che come un palladio sacro raccomando al Ministero, al Sindaco, ed al Comandante della Guardia Nazionale.
La prova che chiedo all’onore ed al civismo di essi è di risparmiare a questa patria carissima gli orrori dei disordini interni e i disastri della guerra vicina, al qual uopo concedo loro tutte le necessarie e più estese facoltà di reggimento.
Discendente di una dinastia, che per 126 anni regnò in queste contrade continentali, i miei affetti son qui.
Io sono napoletano, e non potrei senza grave rammarico dirigere parole di addio ai miei amatissimi sudditi.
Qualunque sia il mio destino, prospero od avverso, serberò per essi forti ed amorevoli rimembranze.
Raccomando loro la concordia, la pace, i doveri di cittadini, che uno smodato zelo per la mia sorte, non diventi face di turbolenze.
Quando alla giustizia di Dio piacerà restituirmi ai trono dei miei maggiori, quello che imploro è di rivedere i miei popoli concordi, forti e felici.
Утром 6 сентября король подписал целый ряд указов; в два часа пополудни от принял министров и простился с ними, заявив следующее:
— Господа, мне приходится уехать, но я уезжаю спокойным, ибо падение мое происходит не вследствие совершенных мною ошибок, а по велению Провидения. И какова бы ни была моя участь, я мужественно снесу ее. Лишь одно обстоятельство разрывает мне душу, и состоит оно в том, что Неаполь без боя отступился от дела своего короля. Благодарю вас за все, что вы сделали для страны и для меня.
За этим последовала церемония целования королевской руки.
Около четырех часов пополудни король покинул дворец и, миновав внутреннюю гавань, вышел к морю; его сопровождали господа Де Мартино, Капечелатро и Карафа.
Он поднялся на борт судна «Саетта», которым командовал капитан Крискуоло, старый моряк, пользовавшийся доверием короля Фердинанда II.
В шесть часов вечера судно отчалило, увозя в Гаэту последнего правившего потомка Генриха IV и Людовика Святого.
XXIIIГАРИБАЛЬДИ В НЕАПОЛЕ
Вечером 6 сентября стало известно о прибытии Гарибальди в Салерно.
Король, покидая Неаполь, поручил своим министрам поддерживать в городе общественное спокойствие. Министры, горевшие желанием исполнить возложенную на них обязанность, собрались около девяти часов вечера у Спинелли, своего председателя, и приняли решение послать к Гарибальди мэра Неаполя, князя ди Алессандрия, и генерала де Соже, дабы провести с ним переговоры о его вступлении в столицу.
Кроме того, было решено отправить вперед них адвоката Эмилио Чивиту, чей брат состоял в армии Гарибальди, а сам он был близким другом Либорио Романо.
Коццолонго, только что произведенного в чин комиссара полиции, придали Эмилио Чивите в качестве помощника.
Было условлено, что на другой день, рано утром, все соберутся в своем обычном зале заседаний и там примут итоговые решения.
На другой день, в шесть часов утра, на встречу явились Либорио Романо, Ландзилли и директора Де Чезаре, Карафа, Джакки и Миралья.
Появления Спинелли, Де Мартино и Пьянелля так и не дождались.
Собравшиеся министры решили, что к Гарибальди необходимо обратиться с приветственным словом. В ответ Либорио Романо предъявил коллегам текст приветственного обращения, написанный им собственноручно.
Одобрили его все, но подписали лишь Либорио Романо, Де Чезаре и Джакки. Вот это обращение:
«Генерал!
Вы видите перед собой кабинет министров, получивший властные полномочия от короля Франциска II. Мы приняли их как жертву, приносимую отечеству; мы приняли их в трудный час, когда мысль о единстве Италии под скипетром Виктора Эммануила, мысль, уже давно воодушевляющая неаполитанцев, поддерживаемая Вашим мечом и ставшая явью на Сицилии, сделалась неодолимой силой; когда всякое доверие между правительством и народом оказалось разрушено; когда благодаря дарованным недавно конституционным свободам наружу вырвались застарелые обиды и сдерживаемая ненависть; когда вся страна всколыхнулась, страшась насильственных действий со стороны реакции; мы приняли властные полномочия в этих обстоятельствах, дабы поддерживать общественное спокойствие и уберечь государство от анархии и гражданской войны. Это было целью всех наших усилий. Страна поняла наши устремления и сумела правильно нас оценить. Мы никогда не испытывали недостатка в доверии со стороны наших сограждан, и это их деятельному рвению мы обязаны спокойствию, спасшему город, где враждуют между собой столько лагерей.