Генерал, все народонаселение королевства изъявило свою волю либо путем открытых вооруженных восстаний, либо посредством печатных изданий, либо с помощью иных явных доказательств. Оно тоже хочет стать частью великого итальянского отечества под конституционным скипетром Виктора Эммануила. Вы, генерал, являетесь высшим воплощением этой думы, и потому на Вас обращены все взоры, на Вас зиждутся все надежды. Ну а мы, хранители властных полномочий и одновременно итальянские граждане, передаем эти полномочия в Ваши руки, питая уверенность, что Вы употребите их достойным образом и сумеете направить страну к благородной цели, намеченной Вами, цели, начертанной на Ваших знаменах и во всех сердцах: “Италия и Виктор Эммануил”.
Вернемся, однако, к князю ди Алессандрия и генералу де Соже, которых совет министров послал в Салерно.
Два первых посланца, Эмилио Чивита и Коццолонго, застали Гарибальди уже осведомленным о событиях в Неаполе.
Он находился во дворце Интендантства, единственном здании в Салерно, которое, напомню, не было иллюминировано в тот вечер, когда моя шхуна остановилась в порту этого города.
Генерал принял их, поговорил с ними об отъезде короля, об обстановке в Неаполе и отправил дону Ливорно Романо, министру внутренних дел и полиции, следующую телеграмму:
Al popolo di Napoli.
Appena qui giunga il Sindaco e il Comandante della guardia nationale di Napoli ehe attendo, io verro fra voi.
In questo solenne momento vi raccomando l’ordine e la tranquillità, che si addicono alla dignità di un popolo, il quale rientra deciso nella padronanza dei proprii diritti,
Salerno, 7 seti, ore 6 ½ antimeridiane.
Либорио Романо ответил ему следующей депешей:
«All’invitissimo Generale Garibaldi, Dittatore delle Due Sicilie,
Liborio Romano, ministro dell’interno e della polizia.
Colla massima impatienza, Napoli attende il suo arrivo per salutarlo Redentore dell’Italia, e deporre nelle sue mani i poteri dello Stato e dei proprii destini.
In questa aspettativa io starò saldo a tutela dell’ordine e della tranquillità publica.
La sua voce, già da me resa nota al popolo, è il più gran pegno del successo di tali assunti.
Mi attendo gli ulteriori ordini suoi, e sono con illimitato rispetto,
Гарибальди не стал посылать распоряжений в Неаполь, рассудив, что лучше будет доставить их туда самому. Около половины одиннадцатого утра он сел в вагон поезда, взяв с собой десяток своих офицеров, членов прибывшей к нему депутации и несколько офицеров национальной гвардии.
В полдень поезд прибыл на железнодорожный вокзал. Вместе с Либорио Романо генерала встречали там Джакки и Де Чезаро; Либорио Романо произнес приветственную речь, которую мы привели выше. Гарибальди протянул ему руку и поблагодарил его за спасение страны. Это были собственные слова диктатора, и они заключали в себе чистую правду.
Если кровь не пролилась у городских ворот Неаполя и на его улицах, то именно дону Либорио Романо был обязан этим Неаполь.
У дверей вокзала стояли в ожидании кареты; та, в которую сел Гарибальди, заняла место во главе колонны и покатила в сторону Неаполя.
Крепости все еще охранялись королевскими войсками. С приближением генерала начались некоторые враждебные поползновения среди артиллеристов. Увидев это, Гарибальди встал во весь рост в своей карете, скрестил руки на груди и взглянул артиллеристам прямо в лицо. Артиллеристы отдали ему честь. У Гран Гуардии офицер дал приказ открыть огонь, но солдаты отказались стрелять.
Как это заведено у всех королей, всех принцев и всех завоевателей, торжественно вступающих в Неаполь, Гарибальди прежде всего отправился в архиепископство.
Фра Джованни отслужил мессу, возблагодарив Господа. По завершении благодарственного молебна Гарибальди пригласил Либорио Романо сесть вместе с ним в карету, и кортеж направился к Паллацо д’Ангри, где в свое время жили Шампионне и Массена.
Прибыв в Палаццо д’Ангри, генерал предоставил первые три этажа своим адъютантам, своему штабу и своим секретарям, а сам расположился в мансардах.
По пути, от морской крепости до архиепископства и от архиепископства до Палаццо д’Ангри, за Гарибальди следовало все население Неаполя.
Один нескончаемый крик, складывавшийся из голосов почти пятисот тысяч неаполитанцев, раздавался вокруг и, проникая во все открытые окна, возносился к небу; то был гимн мести Франциску II, то был хор, восхваляющий освободителя: «Да здравствует Гарибальди!»
Гарибальди пришлось появиться у окна. Крики усилились; в воздух стали взлетать шляпы и букеты. Во всех окнах, обращенных в сторону Палаццо д’Ангри, женщины размахивали платками и высовывались наружу, рискуя свалиться на мостовую. Революция свершилась, и, как я и обещал Гарибальди, она не стоила ни единой капли крови!
Вот об этом триумфальном вступлении, устами капитана «Орегона», и сообщил мне утром 8 сентября телеграф.
ЭПИЛОГ
Я тотчас же дал приказ сняться с якоря, но погрузка оружия затянулась, и в действительности лишь в полдень, подгоняемая свежим юго-юго-западным ветром, яхта сдвинулась с места. За три четверти часа этот ветер вынес нас из Мессинского пролива.
Когда мы вышли в открытое море, ветер усилился, небо затянулось облаками и загрохотал гром. Капитан приказал взять один риф, затем два, а потом и вовсе убрать фок.
Всю ночь ветер дул с такой силой, что положение было довольно небезопасным. Если бы буря гнала нашу шхуну в направлении Неаполя, это могло бы служить для меня утешением; однако она швыряла нас из стороны в сторону в треугольнике, заключенном между побережьем Сицилии, побережьем Калабрии и островом Стромболи.
Два дня мы оставались в виду Стромболи. За эти два дня «Эмма» проделала не более шести миль; наконец, на третью ночь после нашего отплытия, поднялся свежий ветер, и мало-помалу, миля за милю, она стала идти со скоростью от четырех до пяти узлов.
Днем 12 сентября мы подошли к Капри на расстояние не более двух кабельтовых, однако попали там в мертвый штиль, удерживавший нас между гротом Арно и мысом Кампанелла. Меня уже стало охватывать отчаяние при виде того, что наступает вечер, не принося с собой ни единого дуновения ветерка, как вдруг вдали я разглядел следовавшее вдоль побережья Сорренто судно, и наш капитан распознал в нем пароход «Пифей». Мы подали ему позывные сигналы, и он двинулся в нашу сторону.
Он направлялся за войсками в Сапри, но в то же самое время имел приказ предоставить себя в мое распоряжение, если по пути встретится со мной. Странное дело! Это был один из пароходов, зафрахтованных у компании «Альтарас» королем Франциском II. Командовал им капитан Фачи.
Я с признательностью согласился на буксирование, которое капитану было поручено предложить мне от имени диктатора. Канат, переброшенный нами на борт «Пифея», привязали к его корме; пароход поддал пару, помог нам преодолеть за полтора часа водное пространство, простирающееся от Капри до Неаполя, а затем, оставив нас среди кораблей французского и английского флотов и прощальным приветом ответив на нашу благодарность, повернул на другой галс, взял курс на Капри и скрылся в темноте.
Было около девяти часов вечера. Между тем на море началось сильное волнение; мы покинули рейд и встали на якорь у самого мола.
На другой день, проснувшись, я обнаружил, что на палубе меня ждет Муратори с телеграммой в руке. Дело в том, что Гарибальди дал приказ доложить ему о появлении «Эммы», как только она будет замечена, и накануне вечером генералу была отправлена следующая телеграмма, переданная им Муратори:
«Со стороны Капри идет паровое судно “Пифей”, буксируя французскую яхту, предположительно “Эмму”».
Муратори пытался отыскать нас в тот же вечер, но не смог найти. С утра он возобновил поиски, и на сей раз ему повезло больше.
Гарибальди ждал меня с момента моего приезда. Само собой разумеется, Либорио Романо тоже меня ждал. По пути я зашел за ним. Дон Либорио Романо все еще пребывал в пылу победы; он тут же повел меня в Палаццо д’Ангри.
Генерала мы застали на четвертом этаже, в мансарде, что было для него привычно.
— А, вот и ты! — воскликнул он, завидев меня. — По правде сказать, ты заставил себя ждать!
Впервые генерал обратился ко мне на «ты». Я бросился в его объятия, плача от радости.
— Ну что ж, — промолвил генерал, — не будем терять времени. Дон Либорио, распорядитесь насчет раскопок и разрешения на охоту.
Напомню, что это были две милости, о которых я просил. Однако генерал предоставил мне то, чего я не просил, а именно руководство раскопками. Дону Либорио Романо было поручено подписать уже на другой день приказ о назначении меня директором музеев и раскопок.
— Ну а теперь, — промолвил Гарибальди, — проводите Дюма в его дворец. Ты же догадываешься, не правда ли, что я сдержал слово, данное тебе в Палермо? Однако я выбрал для тебя нечто получше покоев в королевском дворце, откуда ты рано или поздно вынужден был бы съехать. Я выбрал для тебя небольшой дворец, где ты сможешь оставаться столько, сколько пожелаешь.
Я поблагодарил генерала и поинтересовался у него:
— А во дворце предупреждены о моем появлении?