Бросьте взгляд на Европу, монсеньор, и вы увидите, каким лихорадочным возбуждением она была охвачена.
Париж только что провозгласил республику, Берлин только что провозгласил республику, Вена только что провозгласила республику, Сицилия только что провозгласила республику, в Милане только что совершилась славная пятидневная революция.
Калабрия и Чиленто были в огне, Неаполь был в огне. Все народы Западной Европы одновременно и с общего согласия рвали на баррикадах уложения монархий и акты мирных конгрессов.
Разумеется, Пий IX мог бы сделать и больше, но вот сделать меньше он никак не мог.
Как раз это время он выбрал для того, чтобы назначить Пеллегрино Росси своим министром.
Вернемся к вашей брошюре, монсеньор; вы замечаете, говоря о Пие IX:
«Он взял на себя смелость учредить в Ватикане две парламентские палаты, и на пороге одной из них был убит его министр. Так стоит ли удивляться, что после этой жуткой благодарности он глубоко задумался?»
Я вижу, монсеньор, что вы все еще разделяете распространенное заблуждение и верите, что г-н Росси был убит республиканцами. Здесь, в Неаполе, где нам приходится ежедневно сталкиваться с его убийцей, мы осведомлены намного лучше вас, монсеньор. На свете есть храбрый молодой человек, отличный офицер, ни за что не ставший бы служить с убийцами своего отца: это г-н Эдоардо Росси, которого я знавал лейтенантом корпуса Альпийских охотников. Напишите ему, монсеньор, вам это не составит труда, а для него станет честью; напишите ему, поинтересуйтесь у него, что он думает об убийстве своего отца, и попросите его сказать вам, чья рука, по его мнению, нанесла роковой удар: была это рука республиканца или роялиста, рука человека или правительства, рука фанатика или сбира.
Господин Эдоардо Росси непременно ответит вам, монсеньор, у меня нет в этом сомнений. Ну а покамест я скажу вам вот что: та самая рука, что нанесла г-ну Бренье удар по голове, нанесла и удар Пеллегрино Росси в сердце, и, что достоверно наравне с тем, что мы оба люди честные, то была рука сбира, состоявшего на службе Фердинанда II.
Так что верховный понтифик — да вы и сами, монсеньор, признаете это — раскаялся в том, что даровал свободы своему народу; он отобрал их у народа, вернул его под прежнее иго и добавил к этим тяготам кардинала Антонелли и начальника жандармерии Нардони.
Но, по вашим словам, когда Франция, сознавая, что целый народ притесняют в материальном, нравственном и духовном плане, предъявила папе требование провести реформы, г-н Валевский поручился за Его Святейшество:
«Правительство императора полностью у верен о в том, что Святой отец ждет лишь благоприятного момента, чтобы объявить о реформах, которые он решил даровать своему государству…»
В числе этих реформ, добавляете вы, «министр называет преимущественно светское управление и руководство финансами, правосудием и всем прочим посредством выборного собрания».
Данный циркуляр был выпущен 5 ноября 1859 года, то есть четырнадцать месяцев тому назад.
Вы добавляете еще вот что:
«Да и сам Цюрихский договор своей 20-й статьей неопровержимо удостоверяет те же факты. Эта статья говорит о принятии в Церковном государстве “системы, приспособленной к нуждам населения и согласующейся с великодушными намерениями, уже выказанными понтификом”».
Все это весьма туманно для народа, который корчится, словно под колоколом пневматической машины, испытывая недостаток в воздухе, просвещении и свободе.
Прошло четырнадцать месяцев со дня выхода циркуляра г-на Валевского, прошел год со дня подписания Цюрихского договора.
Ну и как исполнены обещания, данные Святым отцом? Впереди чудился мираж, дивные озера, тенистые оазисы, журчащие родники; но затем, когда этот несчастный караван, зовущийся народом, завершил свой долгий и мучительный дневной переход, он увидел кругом лишь песок, один песок, все тот же песок.
Когда Моисей, ведя евреев по пустыне, увидел, что они вот-вот упадут от усталости и жажды, он ударом жезла иссек из скалы воду, люди утолили жажду, набрались терпения и на другой день снова двинулись в путь.
Неужели вы верите, что, если бы Моисей отказал своему народу в этой капле воды, он довел бы его до Земли обетованной?
Но погодите, вот нечто более определенное:
«На другой день после подписания перемирия в Виллафранке граф Валевский сказал лорду Коули, что “без всякого давления извне папа заявил о готовности следовать советам, которые пожелает дать ему Франция”».
Монсеньор, вы лучше других знаете, что у Франции не было недостатка в советах Его Святейшеству и что Его Святейшество предпочитал не следовать им.
«В сентябре герцог де Грамон передал курии полный план реформ. Послу ответили, что Его Святейшество готов согласиться с этими реформами, если ему предоставят гарантию в том, что, одобрив их, он сохранит принадлежащее Церкви государство».
Так что перед нами Его Святейшество, не одаряющий более реформами свое государство, хотя все еще готовый осуществить свои великодушные намерения и по-прежнему расположенный следовать тем советам, какие могла бы дать ему Франция, но на условии, что Франция заставит вернуться в его юрисдикцию отложившиеся от него народы и, из пастыря сделавшись мясником, поведет заблудших овец не в овчарню, а на бойню.
Ах, Ваше Святейшество, Ваше Святейшество! Иисус посылал своих агнцев среди волков, вы же посылаете своих волков среди агнцев.
Франция этого не сделала: честь и хвала Франции!
Она предоставила несчастной Романье и несчастной Эмилии самим распоряжаться своей судьбой, и Романья и Эмилия поспешили ввериться Виктору Эммануилу.
Ну а вы, Ваше Святейшество, воздержались от дальнейших реформ.
«Но скажите искренне, — добавляете вы, монсеньор, — разве реформы хоть что-нибудь успокоили бы?»
Нет, монсеньор, ибо реформы должны быть даны добровольно, а не вырваны силой; тот, кому его государь дает меч и кто обращает этот меч против своего государя, — предатель; тот, кто вырывает его силой, имеет право нанести им удар государю.
«Но разве короля Неаполитанского спасла дарованная им конституция?» — спрашиваете вы.
Да само Провидение, монсеньор, повторяет вам ответ, который я только что дал вашему преосвященству.
Нет, монсеньор, ибо эта конституция не была дана им добровольно, она была силой вырвана у него захватом Палермо.
Нет, монсеньор, ибо он даровал эту конституцию лишь после того, как увидел на стенах пиршественного зала огненное сияние трех слов пророка Даниила:
Мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему;
Текел — ты взвешен на весах и найден очень легким;
Фарес — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам.
Ведь таково же толкование этих пылающих письмен, монсеньор, не правда ли? Так вот, сейчас мы дадим вам более короткий их перевод.
Эти три слова означают: «слишком поздно».
Людовик XVI увидел их огненное сияние 10 августа на стенах Лувра.
Карл X увидел, как они вновь появились 29 июля.
Луи Филипп прочитал их 24 февраля.
Это рука Господа начертала их, монсеньор.
И теперь они написаны на стенах Ватикана.
«Реформы? — пишете вы, монсеньор. — Да разве речь идет о реформах и счастливых народах! Тут нужны короны и бунтующие народы, дабы срывать эти короны с головы венценосцев и увенчивать ими другого человека, но кого?
Да будет позволено мне сказать, что это вовсе не исключительный гений наподобие Наполеона I, естественным образом возвысившийся над другими людьми и из солдата сделавшийся королем.
Нет, это государь, на счету которого лишь его происхождение, принадлежность к династии и который, не видя ничего страшного в том, чтобы разгромить и ограбить равных себе, собственного племянника, вдову, ребенка, старика, всячески поощрял демагогов, дабы сделаться завоевателем».
Простите, монсеньор, но вам недостает философского взгляда в отношении Наполеона I и справедливости в отношении Виктора Эммануила.
Мыслимо ли, что предопределенная Промыслом Божьим миссия Наполеона ускользает от такого проницательного взгляда, как ваш?
Наполеон I причинил много вреда Франции, но сделал много добра Европе.
По его вине Франция утратила свои прежние физические границы, которые, как вы понимаете, монсеньор, можно возвратить, однако он превратил всю Европу в духовного вассала Франции и продвинул ее умозрительные границы куда дальше, чем это сделали в отношении своих держав Август и Карл Великий.
Когда 18 брюмера Наполеон взял в свои руки Францию, она все еще пребывала в лихорадке гражданской войны, и в одном из горячечных приступов ее бросило так далеко вперед, что остальные народы уже не могли поспевать за ней; равновесие общего прогресса наций оказалось нарушено чрезмерностью прогресса одной из них. По мнению королей, Франция обезумела от свободы, и свободу это следовало заковать в цепи, чтобы исцелить Францию.
Наполеон с его склонностью как к деспотизму, так и к рати, с его двойственной натурой, простонародной и одновременно аристократичной, оказался позади умонастроения Франции, но впереди умонастроения Европы, став ретроградом в отношении внутренних дел государства, но прогрессистом в отношении внешнего мира.
Безрассудные короли объявили ему войну! Тогда Наполеон взял у Франции самых чистых, самых умных, самых передовых ее сынов; он сформировал из них армии и разослал эти армии по всей Европе; повсюду они несли смерть королям и дыхание жизни народам. Везде, где проносился дух Франции, следом гигантскими шагами шла свобода, разбрасывая горстями революции, как сеятель разбрасывает зерна пшеницы.