Им станет Пий VII.
Подписан Конкордат — Конкордат 1801 года, не надо путать его с Конкордатом 1813 года, скоро мы доберемся и до него.
Все шло хорошо до 1806 года.
В 1806 году Наполеон надумал сделать своего брата Жозефа королем Неаполя, но забыл заручиться согласием Пия VII.
Пий VII разгневался.
Да как можно позволять себе распоряжаться Неаполитанским королевством, не получив на то разрешения Святого престола, всегда имевшего единоличное право распоряжаться им и отдававшего его то одному, то другому узурпатору начиная с Роберта Гвискара и вплоть до герцога де Гиза, о вторжении которого мы забыли упомянуть (оно произошло в 1647 году, в понтификат Иннокентия X), равно, впрочем, как и о вторжении коннетабля Бурбона (в 1527 году, в понтификат Климента VII)?
Вновь вспыхивает спор об инвеститурах, забытый на пятьсот лет.
На сей раз гневается Наполеон, и — слушайте внимательно, монсеньор Дюпанлу! — 17 мая 1809 года выходит указ, который кладет конец светской власти пап.
Захваченный в Риме и перевезенный в Савону, а затем в Фонтенбло, Пий VII подписывает там в 1813 году новый конкордат.
Согласно этому конкордату, Пий VII отказывается от светской власти, делится с архиепископами своим правом назначать епископов, соглашается жительствовать во Франции и смиряется с неизбежностью быть всего лишь должностным лицом Французской империи, получая годовой оклад в два миллиона франков в обмен на утраченные владения.
И подпись под этим документом папа поставил вовсе не потому, что его тащил за седые волосы император Наполеон, как услужливо высказывались роялисты: он сделал это по собственной воле и после зрелого размышления.
После заключения Конкордата 25 января 1813 года вопрос, о котором сегодня поднимают столько шуму, является решенным.
Все оставалось в таком положении вплоть до Лейпцига и Ватерлоо.
Затем австрийские принцы снова набросились на Италию, словно стервятники. Австрия завладела Миланом, Тосканой и Моденой; Мария Луиза — Пармой и Пьяченцей, которые после ее смерти должны были быть возвращены герцогу Луккскому; Фердинанд I получил обратно Неаполь, Пий VII — Рим и Романью.
Вы знаете о революциях, происходивших в Италии начиная с 1820 года и о том, каким образом они были подавлены. На наших с вами глазах Мастаи Ферретти взошел на престол святого Петра. Выше мы говорили о надеждах, какие он подавал, возлагая на голову себе тиару, и как, благословив 5 марта 1848 года, с высоты Квиринала, свою армию, которой предстояло принять участие в освобождении Италии, он подал затем сигнал к предательству и посредством энциклики, датированной 29 апреля, отозвал эти войска назад.
Это нарушение клятвы разъярило народ Рима, и 16 ноября состоялась огромная демонстрация; Пий IX бежал из осажденного Квиринала и укрылся в Гаэте; была провозглашена республика, но тут вмешалась Франция, и Рим, изувеченный, растерзанный и окровавленный, пал после героической обороны. Французы вступают в Рим, и Пий IX возвращается туда вслед за ними.
Это было уже двадцать первое за десять веков иноземное нашествие, которое папы навлекли на Италию.
Впрочем, какие-то наверняка выпали у меня из памяти.
Стало быть, Гарибальди был прав, заявив, что папа является врагом Италии.
Мы расстаемся с историей, монсеньор, и возвращаемся к вам, ибо вы впадаете в череду ошибок, простительных по причине вашей удаленности от места событий и недостаточной осведомленности о том, что там происходило. Ошибки эти необходимо срочно опровергнуть, поскольку ваши слова чересчур влиятельны, чтобы позволить им укорениться, ведь они невольно и непреднамеренно служат семенем, из которого произрастает сорная трава.
Вы говорите, монсеньор, что не в состоянии сохранять хладнокровие, когда на глазах у вас происходит «вторжение в союзное королевство в самое что ни на есть мирное время; погрузка вооруженных людей в портах Пьемонта средь бела дня; открытая вербовка бойцов во всех городах».
В этих нескольких строках налицо три серьезные ошибки.
Не было никакого вторжения короля Виктора Эммануила в союзное королевство в самое что ни на есть мирное время.
Было оказание помощи сицилийским патриотам, которых десятками — и это не фигура речи, а реальные цифры[49] — расстреливал король Франциск II.
И эта помощь была оказана не регулярными войсками, а отдельными людьми, добровольцами, находившимися под командованием человека, который за полгода перед тем подал в отставку, отказавшись от звания генерал-лейтенанта, и, следственно, никакой должности в королевской армии не имел.
Погрузка происходила не в каком-либо порту Пьемонта, а на пустынном берегу, вблизи виллы Спинола. Два судна, «Пьемонте» и «Ломбардо», были захвачены с помощью смелой и внезапной атаки, предпринятой в порту; судоходная компания, которой они принадлежали, получила возмещение за понесенные убытки, но не за счет средств Пьемонта, а деньгами, собранными с помощью национальной подписки. Лодки с добровольцами причалили к этим судам вне территории Пьемонта, Тосканы или Рима. Это произошло в море, то есть на просторе Божьем.
И, наконец, вербовка в городах не была открытой; будь она открытой, набралось бы тридцать тысяч добровольцев, и Гарибальди, крайне ограниченный в средствах перевозки, не знал бы, что делать с таким количеством людей. Добровольцы, а их оказалось тысяча восемьдесят три, явились со всех концов Италии, Франции и Венгрии, и это свидетельствует о единодушии чувств, которые ими двигали.
Осмелитесь ли вы сказать, монсеньор, что эти чувства были корыстными?
Какую прибыль получили благодаря этому завоеванию те, кто его совершил?
Какую прибыль получил их предводитель? Этот новоявленный Цинциннат, который ворочал и распоряжался миллионами, а в итоге вернулся к своему плугу, имея двенадцать пиастров в кармане.
Какую прибыль получили его ближайшие сподвижники — Тюрр, Сиртори, Козенц, Биксио, Карини, Тюкёри, Дуньов, Орсини, Миссори, Кайроли, Поль де Флотт?
Никакую, совершенно никакую. Тюкёри, Поль де Флотт и Кайроли потеряли в ходе этой экспедиции жизнь, Карини потерял руку, Дуньов — ногу, Биксио и Сиртори покрылись ранами.
Однако продолжим:
«Дипломатическая комедия, разыгранная министром, который, пока успех вторжения остается сомнительным, бесстыдно отрицает свою причастность к нему».
Слава Богу, г-н ди Кавур не входит в число моих друзей, свидетельством чему служит война, которую я веду против него последние четыре месяца, но я не могу позволить, чтобы нечто заведомо ложное говорили даже о моем враге.
Мало того что г-н ди Кавур не выступал за экспедицию на Сицилию, мало того что г-н ди Кавур не способствовал экспедиции на Сицилию, г-н ди Кавур был еще и категорически против нее.
Откуда проистекает враждебность между Гарибальди и г-ном ди Кавуром?
Гарибальди ставит ему в вину два обстоятельства: уступку Ниццы Франции, его противодействие экспедиции на Сицилию.
Приказ остановиться был дан в самом деле, причем дан с благими намерениями — и я могу подтвердить это лично, поскольку видел в Палермо и в Мессине королевских адъютантов, прибывших на Сицилию, чтобы передать Гарибальди этот приказ, — он был дан, повторяю, с благими намерениями, но разве может остановиться тот, кому Бог говорит «Иди!», и разве можно остановить его? И что, по-вашему, мог сделать король Виктор Эммануил перед лицом столь благородного неповиновения? Отправить солдат, чтобы они преградили Гарибальди путь? Но в тот же самый день король Пьемонта утратил бы свою популярность даже в Пьемонте; достаточно было уже того, что он преградил Гарибальди дорогу на Рим!
«Высадка Гарибальди, которую прикрывают английские корабли».
Вы снова впадаете в серьезную ошибку, монсеньор. Когда «Стромболи», «Капри» и фрегат «Партенопа» подошли на расстояние пушечного выстрела от берега, часть бойцов с «Пьемонте» и «Ломбардо» уже высадились в порту. Два первых пушечных выстрела со «Стромболи», единственного неаполитанского судна, успевшего занять боевую позицию, закончились осечкой. Пушки на вооружении у него были не с палительной свечой, а капсюльные.
А знаете, монсеньор, что за капитан, словно с дозволения Небес, командовал «Стромболи»?
Караччоло.
Да, монсеньор, Караччоло, внук адмирала, которого Нельсон приказал повесить на рее «Минервы», которого Фердинанд I не только позволил повесить, но и за повешением которого наблюдал и который два дня спустя, словно призрак-мститель вышел из морской пучины, сделавшейся его могилой, и предстал перед королем-палачом.
Так вот, видя, что его пушки не желают стрелять, внук человека, ставшего жертвой Бурбонов, подумал, что за их упорством кроется десница Господня, и какую-то минуту пребывал в нерешительности.
Гарибальди хватило этой минуты для того, чтобы высадить своих бойцов, и, когда огонь возобновился, он был уже бесполезен, ибо добровольцы оказались за пределами досягаемости пушек.
Все это, монсеньор, известно мне не понаслышке и не вычитано мною в газетах: о том, что тогда произошло, рассказал мне сам Караччоло.
«Расстрел пленников в Милаццо, дабы преподать “целительный урок”».
Еще одна ошибка, монсеньор, причем серьезная. Я находился в Милаццо рядом с освободительной армией не только во время боев, но и в течение двух последующих дней. Так вот — и это такая же правда, как то, что вы католик, а я христианин, — клянусь на распятии, которому мы оба поклоняемся, и на евангелиях, которые вы забыли, а я помню, — ни один человек не был расстрелян в Милаццо. А если я покривил душой, стоит хоть одному голосу уличить меня в неправде, стоит хоть одной семье опровергнуть мои слова, стоит хоть одному отцу, одному сыну, одной жене, одной сестре обвинить меня во лжи — я смирюсь и скажу: «Господи, прости меня!»