— Шестьсот тридцать пять майоликовых росписей, самых красивых и самых ценимых, сделанных самыми знаменитыми мастерами в самых знаменитых итальянских мастерских.
— Входящие в отдельный каталог пятьдесят шесть майоликовых скульптур работы Луки делла Роббио и его учеников, а также мраморных барельефов работы Донателло, Сансовино и Микеланджело.
— Наконец, явно для того, чтобы в этой коллекции можно было отыскать все, она содержит изделия из слоновой кости и образцы резной кости, созданные лучшими мастерами.
Как, по-вашему, монсеньор, могло все это послужить обеспечением четырех или пяти миллионов, которые оказался должен маркиз Кампана?
А теперь как честный человек, положа руку на сердце, ответьте: если разницу между продажной ценой собрания и суммой долга надлежало, по всем правилам справедливости, передать маркизу Кампане и эта разница вполне могла составить два миллиона, поскольку некая частная компания предлагала за коллекцию от шести до семи миллионов, то, на ваш взгляд, имел право продавец, будь то министр, кардинал или папа, продать за шестьсот двадцать пять тысяч лучшую часть подобной галереи?
И как римский гражданин, как гражданин мира, как ценитель искусства, как законовед и, что непременно следует повторить, как честный человек, ответьте: если было дано слово, что коллекция не будет продаваться по частям, и если существует закон, запрещающий вывозить из Рима шедевры античности и Ренессанса, то, на ваш взгляд, мыслимо ли, чтобы министр, кардинал или папа имел право нарушить это слово, нарушить правила справедливости, пренебречь этим законом?
Нет, нет и нет!
Понадобилась гибель Басвиля и Дюфо, понадобились победы при Мондови, Монтенотте, Миллезимо, Арколе, Риволи, Кастильоне, Ровередо, Бассано, понадобилось взятие Мантуи, понадобился, наконец, Толентинский мирный договор, чтобы победоносная рука Бонапарта смогла дотянуться до шедевров, которые перевезли из Рима в Париж в 1797 году и вернули из Парижа в Рим в 1815 году.
Даже в дни самой страшной нужды, когда триумвиры были вынуждены пустить в обращение бумажные деньги, у них не возникло мысли продать не то что целый музей, который им не принадлежал, но даже отдельные картины, статуи и мраморные изделия, принадлежавшие Риму, который они обороняли.
Ах, монсеньор, как раз папы порой делали то, чего не делали варвары.
Свидетельство тому Барберини: когда им понадобилась бронза, чтобы отлить колонны, предназначавшиеся для балдахина внутри собора святого Петра, они выломали бронзовые стропила, поддерживавшие кровлю Пантеона.
Это дало Паскуино повод сказать:
«Чего не сделали варвары, сделали Барберини». («Quod non fecerunt Barbari, fecerunt Barberini».)
Льву XI, в бытность его простым кардиналом, стало известно, что Климент VIII вознамерился похитить из церкви святой Агнессы за городскими стенами четыре колонны из мрамора портасанта и павонацетто, дабы украсить ими принадлежащую его семье часовню в церкви святой Марии над Минервой; кардинал приобрел эти колонны за собственный счет и подарил их Клименту VIII, придав таким образом задуманному папой воровству вид добровольного дарения. Тронутый такой тончайшей предупредительностью, Климент VIII обнял кардинала и, поблагодарив его за то, что он предотвратил похищение, мысль о котором, по словам папы, подали ему министры, подарил своему будущему преемнику сапфировое кольцо с собственного пальца.
Вот превосходный пример для подражания, монсиньор Антонелли: возьмите семь миллионов из тех тридцати двух миллионов, что вы храните у князя Торлониа, купите собрание Кампаны за ту цену, какую оно стоит, и одарите им Рим!
И вот вы заканчиваете, монсеньор, словами:
«Если же ваш выбор состоит в том, чтобы упразднить древнюю светскую власть папы, если в эти печальные времена, когда общественная мораль получает у нас порой столь жестокие удары, когда высочайший представитель христианской веры и нравственности должен быть принесен в жертву, так и скажите; если это ваше мнение, отстаивайте его. Но в тот момент, когда ваше сочинение может переполнить чашу незаслуженных бед папы; в тот момент, когда можно побудить Францию оставить беззащитной светскую власть Святого престола и склонить Пьемонт к решению поднять на него руку, ах, хотя бы не одалживайте ему слов, которыми он будет оскорблять свою жертву!»
Если общественная мораль получает у нас порой жестокие удары, то признайтесь, монсеньор, что те выдержки, какие мы только что вам привели, в Италии наносят болезненные раны религиозной морали. Именно поэтому, выступая от имени Рима, который вот уже тысячу лет борется против деспотизма, тщеславия, корыстолюбия, алчности, жадности, расточительства, немощности, бездарности, развращенности и безнравственности пап, и от имени Италии, на глазах у которой на протяжении того же времени попирают мораль, изымают земельные владения, захватывают чужую наследственную собственность, оскверняют институт семьи, оскорбляют веру, отрекаются от Евангелия и с помощью монахов и священников насилуют совесть, мы говорим вам то, что не решается сказать вам Франция, где те же напасти уже не повторятся, полностью искорененные галликанскими свободами и революцией:
— Монсеньор, время светской власти пап прошло, папы погубили ее собственными руками: сегодня, с точки зрения разума, прогресса, философии, да и самой религии немыслимо, чудовищно, парадоксально видеть государя, светского и духовного судью одновременно, чьи сбиры, по совместительству доносчики и палачи, арестовывают и выносят приговоры; казнят тела и дают отпущение грехов душам; опошляя надгробные песнопения, хоронят тех, кого сами же предали смерти; опускают их в могилы, которые сами же вырыли, и устанавливают на этих могилах кресты, которые сами же благословили, а затем возвращаются обратно, чтобы разделить имущество тех, кого сами же убили.
Императору Наполеону III остается лишь приспособить указ от 17 мая 1809 года, в основных положениях которого ничего не надо менять и который звучит так:
«Принимая во внимание, что, когда Карл Великий, император французов, наш августейший предшественник, даровал римским епископам несколько областей, он уступил им эти области в качестве лена, желая обеспечить покой своих подданных и не переставая считать Рим частью своей империи;
принимая во внимание, что начиная с того времени соединение двух властей, духовной и светской, было и по сей день остается источником непрерывных раздоров; что верховные понтифики чересчур часто употребляли влияние одной из них лишь для того, чтобы поддерживать притязания другой, и что по этой причине духовные дела, по сути своей непреложные, смешиваются со светскими делами, меняющимися в зависимости от обстоятельств и текущей политики;
наконец, принимая во внимание, что все средства, какие мы предложили для того, чтобы согласовать безопасность наших войск, спокойствие и благополучие наших народов, достоинство и целостность нашей империи, оказались напрасными, постановляем, что светская власть пап упраздняется.
К этой единственной статье указа Наполеону III надо добавить лишь следующее:
«В силу декрета, изданного Наполеоном I, нашим августейшим дядей и нашим августейшим предшественником, в свою очередь постановляем:
1) Рим становится столицей Италии начиная с 1 мая сего года;
2) одновременно с этим французские войска покидают Рим;
3) взамен Квиринальского и Ватиканского дворцов будут построены за наш счет два дворца в Иерусалиме, будущем местопребывании преемников святого Петра: один на Голгофской горе, другой — в Масличном саду.
Исполнение настоящего указа поручается нашему военному министру, министру иностранных дел и министру по делам вероисповеданий.
После чего, сир, вы поступите так, как поступал Карл Великий, который скреплял изданные им ордонансы навершием своего меча, а почитать их принуждал его острием.
IIIЕГО ПРЕОСВЯЩЕНСТВО МОНСИНЬОР КАРДИНАЛ АНТОНЕЛЛИ
Его преосвященство кардинал Антонелли направил поверенному в делах Его Святейшества во Франции, монсиньору Мелье, длинную дипломатическую депешу, имеющую целью оспорить брошюру г-на де Ла Геронньера и снять со Святого отца обвинения, которые выдвинул против него государственный советник, директор бюро по делам печати.
Не оспаривая параграф за параграфом депешу его преосвященства, как мы это сделали в отношении письма монсеньора Дюпанлу, ответим на нее лаконично и по существу.
Впрочем, все эти возражения, все эти упреки, все эти призывы свидетельствуют об одном: светская власть папы получила удар в самое сердце и оправиться от этого не в состоянии.
У Франции, которая, провозгласив систему невмешательства, поняла, что она не может вмешиваться в дела Романьи, Пармы, Модены, Тосканы, Сицилии и Неаполя, появилось, наконец, понимание, что вмешиваться в дела Рима она имеет право ничуть не больше, чем в дела названных герцогств и королевства Франциска II.
Ходят слухи, что французское правительство подготовляет папе великолепное убежище в Авиньоне.
Скажем прямо: если французское правительство делает это, оно совершает ошибку.
Не в город черных и белых кающихся, город Менвьеля и Пуантю, Жалабера и Брюна, город Ледяной башни и гостиницы «Пале Рояль»; не в самое сердце Юга, всегда готового натравить католиков против протестантов и протестантов против католиков; не в двух льё от Нима, то есть родины Трестайона, не в двадцати пяти льё от Марселя, места побоища мамлюков, не в четырех льё от Органа, где едва не был убит Наполеон, — не туда следует помещать государя, раздававшего награды за разграбление Перуджи и позволившего казнить Уго Басси и Чичеруаккьо.
Нет, на земле Франции папа окажется во вражеской стране, ибо он сам будет врагом этой страны.