Поясним теперь причины этой грабительской травли, пагубной для всех интересов, даже для интересов самого грабителя.
Кардинал Антонелли обвинял маркиза Кампану в том, что он распоряжался средствами, которые ему не принадлежали, и использовал их для покупок, расходы на которые не соответствовали заимствованным суммам.
Маркиз Кампана настаивал, что его коллекция стоит не менее восьми миллионов, но, даже если оценить ее всего лишь в четыре миллиона, залог намного перекрывал долг.
Если коллекция была бы продана за сумму меньше пяти миллионов, то кардинал Антонелли прав.
Если же коллекция была бы продана за сумму больше пяти миллионов, кардинал Антонелли не прав.
Ну а поскольку первому министру отчасти перепадает непогрешимость верховного понтифика, совершенно необходимо, чтобы первый министр был прав.
Чтобы быть правым, требовалось во что бы то ни стало избавиться от коллекции; но прежде всего требовалось, чтобы продажная цена собрания была несравнимо меньше той суммы, в какую его оценили маркиз и эксперты. В итоге маркиз остался под бременем обвинения в растрате казенных средств, а кардинал Антонелли утолил снедавшую его жажду мести.
Но за что он мстил? Вот в этом мы и намерены разобраться.
В глазах кардинала Антонелли маркиз Кампана виновен в куда более тяжком преступлении, нежели использование средств ссудной кассы Монте ди Пьета для покупки шедевров искусства.
Маркиз Кампана — либерал, а это преступление, в сравнении с которым поджог, злодейство, отцеубийство ровным счетом ничто.
К несчастью, либералов нельзя всякий раз вешать и гильотинировать, но с помощью тех средств, какими располагает порочное правительство, их всегда можно опозорить.
Знаете, что сделал маркиз? Хочется сказать, подобно Вергилию: «Horresco reference[55]».
Когда в 1848 году Пий IX, поддавшись страху, который вызывало у него сложившаяся обстановка, после долгого размышления, следует отдать ему справедливость, сделал вид, что он готов встать во главе итальянского революционного движения, маркиз Кампана, как и многие другие, был обманут этой личиной, которая спустя полтора месяца спала к великому удивлению и негодованию римлян. С горячим пылом он устремился по новому пути, открытому, как ему казалось, верховным понтификом. Он был одним из самых пламенных сторонников реформ, входил в число тех, кто с особым рвением ратовал за восстановление городского самоуправления, создание национальной гвардии, учреждение двухпалатного парламента — короче, за все то, что неразрывно связано с освобождением отчизны и ее славой. Он без счету тратил деньги на формирование того национального ополчения, которое станет живой стеной и оплотом будущих свобод; его обвиняли даже в том, что он командовал батальоном в тот день, когда папа, переодетый в платье слуги г-жи Шпаур, скрытно покинул Квиринал и бежал из Рима.
Однако политические ошибки маркиза Кампаны на этом не закончились. Он полагал, что конституционная форма правления является самой пригодной для благополучия Италии и самой действенной для сохранения ее свобод. Священники порой прощают республиканцев (порой они и сами становятся республиканцами, как мы это видели у нас во Франции), но никогда не прощают конституционалистов. В своде законов римского абсолютизма конституционализм является крайне тяжким грехом, отпустить который маркизу Кампане не имел власти даже папа (смотри признания, проскользнувшие в «La Civiltà Cattolica»[56]).
Так вот, когда поражение мадзинистской партии открыло папе дорогу в Рим и когда стало известно, что он возвратится туда, окруженный французскими штыками, маркиз Кампана в надежде спасти, если это окажется возможно, какой-нибудь осколок рушащейся свободы, попытался организовать крупную народную демонстрацию, которая, хотя и приветствуя возвращение папы, должна была потребовать определенных конституционных гарантий. Он всей душой взялся за осуществление этой несбыточной мечты и какое-то время надеялся на успех; была напечатана прокламация, заявленная цель которой состояла в том, чтобы, не уязвляя достоинства Пия IX, призвать его к соблюдению данных им обещаний. Однако агенты кардинала Антонелли не дремали; считалось, что необходимо укрепить папское правительство, сопроводив его восстановление той чудовищной реакцией, какой запомнился 1849 год и какая оставит несмываемое кровавое пятно на белом одеянии верховного понтифика. Само собой разумеется, что человек, пытавшийся противодействовать этой реакции, был намечен в качестве одной из будущих жертв.
Однако маркизу Кампане, рядовому конституционалисту, с другого фланга ежеминутно угрожали пылкие республиканцы.
Он ускользнул от республиканцев, но не сумел ускользнуть от кардинала Антонелли.
Избежав когтей льва, он угодил в когти тигра.
Объяснение тайной интриги, давно задуманной и хитроумной западни, в которой оказался сегодня маркиз Кампана, заключается в той популярности, какой он пользовался в Риме, популярностью, сделавшейся для него оборонительным оружием. И в самом деле, маркиз Кампана стал в Риме живым символом искусства и прогресса, то есть воплощением убеждений, прямо противоположных убеждениям правительства, а главное, личным взглядам кардинала Антонелли. Жизнь маркиза была своего рода художественным безумием, жертвой которого он стал; жизнь маркиза была посвящена тому, чтобы облегчить нужду народа, дать работу труженикам, восстановить достоинство искусства и, наконец, напомнить о той выдающейся роли, какую играл Рим в истории этой венценосной власти, вначале языческой, затем католической, на протяжении двух тысячелетий оставлявшей в его руках скипетр мира.
Но все это не что иное, как преступление!
В свое время Перикл был обвинен афинским народом в том, что он растратил на украшение Афин деньги из государственной казны. В ответ Перикл открыл для всеобщего обозрения Пропилеи и Парфенон.
Народ разразился рукоплесканиями и, вместо того чтобы наказать Перикла, восславил его проступок.
Периклу сильно повезло, что в Афинах не было своего кардинала Антонелли.
Не стоит удивляться тому, что мы вдруг свернули с главного пути, рискуя заблудиться на дискуссионном поле. Дело маркиза Кампаны если и не последнее, то, по крайней мере, одно из последних злодеяний человека, который постоянно твердит об общественной морали, нарушая при этом все законы чести и личной порядочности. И потому следует делать это достоянием гласности.
Кроме того, это дело касается искусства и, как таковое, затрагивает нас лично.
Ну а теперь подведем итоги.
Монсиньор кардинал Антонелли является одним из тех роковых министров, каких Бог в своем мщении посылает государям, которых он ослепляет и в царствование которых монархии приходят в упадок, скатываются к краю пучины и рушатся в нее. Подобные министры зовутся Оливаресами при Филиппе IV, Годоями при Фердинанде VII, Полиньяками при Карле X, Гизо при Луи Филиппе, Антонелли при Пие IX.
Над ними витает безумие, у ног их зияет бездна.
КОММЕНТАРИИ
ГАРИБАЛЬДИЙЦЫ
Очерк Дюма «Гарибальдийцы. Революция на Сицилии и в Неаполе» («Les Garibaldiens. Révolution de Sicile et de Naples»), интересный как с исторической точки зрения, так и с литературной, был издан в Париже, в издательстве «Michel Lévy Frères», в начале февраля 1861 г., то есть всего через несколько месяцев после стремительного захвата Сицилии, Калабрии и Неаполя отрядами гарибальдийцев (11 мая — 7 сентября 1860 г.), всего за несколько дней до капитуляции Гаэты (13 февраля 1861 г.), последнего оплота неаполитанской армии, и всего за несколько недель до провозглашения единого Итальянского королевства (17 марта 1861 г.), в которое после завоевания Ломбардии и аннексии Пармского герцогства, Моденского герцогства, великого герцогства Тосканского, Королевства обеих Сицилий и значительной части Папского государства обратилось Сардинское королевство (Пьемонт).
Дюма довелось оказаться не только свидетелем завоевания Сицилии, Калабрии и Неаполя добровольческой армией Джузеппе Гарибальди, близким другом которого он в те дни стал, но и активным участником упомянутых грандиозных событий, а также их историографом. В этом очерке, который имеет форму дневниковых записей, охватывающих период с 28 мая по 15 ноября 1860 г., описаны важнейшие события похода Гарибальди — начиная с высадки тысячи его бойцов в порту Марсалы на западном берегу Сицилии 11 мая и вплоть до триумфального вступления победоносного генерала в Неаполь 7 сентября. Первые сражения гарибальдийцев на Сицилии (кровопролитная битва при Калатафими и ошеломительный захват Палермо) происходили еще до приезда Дюма в столицу острова (10 июня), и он рассказывает о них с чужих слов, однако весьма обстоятельно, другие (захват Милаццо и капитуляция Мессины) происходили у него на глазах, и он, выступая в новой для него роли военного корреспондента, уже в конце июля — начале августа публикует в итальянских газетах свои репортажи с поля боя, которые под названием «Письма г-на Александра Дюма генералу Карини» тут же перепечатывают ведущие французские газеты; через полгода упомянутые репортажи войдут в его новую книгу «Гарибальдийцы», написанную, таким образом, не просто по горячим следам, а в самый разгар сражений. Английский перевод этой книги, состоящей из двадцати трех глав и эпилога, под названием «The Garibaldians in Sicily» в том же году вышел в Лондоне и Нью-Йорке.
Стоит заметить, что в том же 1861 г. в Палермо был издан итальянский вариант «Гарибальдийцев» — «I Garibaldini» — в качестве приложения к двухтомным «Мемуарам Гарибальди» в обработке Дюма («Memorie di Giuseppe Garibaldi, pubblicate d’Alessandro Dumas sulle note originali fornitegli dallo stesso Garibaldi in Sicilia»; Palermo, Stamperia G.B.Gaudiano); этот вариант значительно отличается от французского: он объемнее (в нем 926 страниц), иначе составлен и имеет на восемь гла