Выйдя из Таламоне, оба парохода шли одним курсом, не теряя друг друг из виду вплоть до наступления второй ночи, когда, непонятно по какой причине, «Ломбардо» отстал от «Пьемонте».
Между тем охваченный манией самоубийства волонтер, уже дважды бросавшийся в море и перемещенный с «Пьемонте» на «Ломбардо», кинулся с него в воду в третий раз. Но и на сей раз, выказывая точно такое же упорство, с каким он старался утонуть, его оттуда вытащили.
Тем временем генерал приказал зажечь на борту «Пьемонте» фонари, чтобы дать «Ломбардо» возможность присоединиться к нему.
Однако Нино Биксио, командовавший «Ломбардо», при виде этих фонарей решил, что имеет дело с каким-то неаполитанским пароходом, и, вместо того чтобы приблизиться к «Пьемонте», на всех парах стал отдаляться от него.
Гарибальди хотел было произвести сигнальный пушечный выстрел, но Тюрр, догадываясь, что пришло в голову Нино Биксио, упросил генерала ни в коем случае этого не делать. Генерал ограничился тем, что в свой черед приказал поддать пару и пустился вдогонку за «Ломбардо».
Обладая большей быстроходностью, чем «Ломбардо», «Пьемонте» в конечном счете догнал его и убедился, с кем имеет дело; после этого оба парохода вновь пошли общим курсом.
На рассвете впереди был замечен Мареттимо; вскоре пароходы миновали этот остров, похожий на часового, которого Сицилия поставила бдить у своей западной оконечности; затем они приблизились к Фавиньяне, и начались приготовления к высадке, местом которой была намечена Марсала.
Согласно разработанному плану, полковник Тюрр, имея под своим командованием двадцать пять гидов, должен был погрузиться в первые три шлюпки; он имел приказ захватить ворота города и с этими двадцатью пятью бойцами атаковать казарму, где, как предполагали, находилось пятьсот или шестьсот неаполитанских солдат.
Капитан Бассини должен был вместе с 8-й ротой, которой он командовал, произвести в свой черед высадку и, действуя со всей возможной быстротой, поддержать атаку Тюрра.
Около полудня пароходы были уже в трех милях от берега.
Генерал приказал всем бойцам лечь лицом вниз на палубу, держа под рукой ружье; только пять или шесть человек должны были остаться на ногах, изображая экипаж парохода.
Пушки были накрыты брезентом.
В порту виднелись два английских парохода, неподвижно стоявшие на якорях.
Мимо проходила небольшая рыбацкая лодка; взяв на нее курс, ей дали приказ остановиться.
Шкипера попросили подняться на борт «Пьемонте» и поинтересовались у него обстановкой в городе. Он ответил, что да, королевские войска прибыли с целью разоружить население, но в данный момент ушли. Так что неаполитанских солдат в городе нет.
Оба паровых судна входят в гавань; «Пьемонте» бросает якорь в трехстах метрах от мола; «Ломбардо», отклонившись влево, натыкается на подводную скалу, но это происшествие не так уж важно, ведь в дальнейшем он уже не понадобится, и немедленно начинается высадка, которая проходит в заранее намеченном порядке.
Прежде всего нужно захватить городские ворота и телеграф.
Поскольку неаполитанских солдат в городе нет, операция эта представляется не такой уж сложной и ее поручают простому лейтенанту.
При виде лейтенанта, которому приказано перерезать ведущие к телеграфу провода, телеграфист обращается в бегство, оставив в конторе черновик депеши, составленной в следующих выражениях:
«Два парохода под сардинским флагом только что вошли в порт и производят высадку вооруженных людей».
Депеша адресована военному коменданту Трапани.
В ту самую минуту, когда лейтенант читает эту депешу, он замечает, что на нее приходит ответ.
Один из его бойцов, знакомый с телеграфной азбукой, растолковывает этот ответ так:
«Сколько этих людей и с какой целью они высаживаются?»
Офицер отвечает:
«Я ошибся: эти два парохода — торговые суда, пришедшие из Джирдженти с грузом серы».
Телеграфный аппарат снова начинает работать и передает такой ответ:
«Вы дурак!»
Полагая, что диалог несколько затянулся, офицер перерезает провода и возвращается, чтобы дать Тюрру отчет о произошедшем.
Тем временем 8-я рота производит высадку и располагается у Портовых ворот.
В этот же самый момент сообщают о приближении парохода, в котором тотчас же распознают неаполитанское судно.
Высадка идет крайне медленно, поскольку не хватает лодок; высаживаясь, бойцы строятся в боевой порядок на молу.
Помимо судна, замеченного ранее, вскоре на полной скорости прибывает паровой фрегат, который открывает огонь в тот момент, когда примерно две трети бойцов уже высадились на берег.
Каждое пушечное ядро встречают криками: «Да здравствует Италия!» Удача, сопровождающая любое дело, за которое берется Гарибальди, сработала и на сей раз: ни одно ядро не попадает в цель. Лишь несчастную собаку, прибившуюся к экспедиции, разорвало упавшим ядром надвое, и это стало единственной смертью, о которой пришлось печалиться.
Тем временем пушки и бойцы начинают двигаться в сторону города; генерал Гарибальди и полковник Тюрр остаются на палубе все то время, пока длится высадка.
В тот момент, когда она заканчивается и оба командира в свой черед намереваются вступить в город, в десяти шагах от них падает и разрывается снаряд, осыпая их с головы до ног землей.
Повсюду выставлены сторожевые посты, чтобы бойцы могли немного отдохнуть. Словно не желая нарушать их покой, а на самом деле, опасаясь ночного нападения, оба неаполитанских судна удаляются миль на двадцать от берега.
На рассвете добровольцы отправляются в Салеми.
Дорога была свободна.
Вечером они делают привал возле какой-то фермы; были опасения, что им не удастся добыть провизию, однако обо всем позаботились местные крестьяне; каждый приносит добровольцам то, что может: одни — хлеб и вино, другие — цыплят, яйца, баранину.
С этого момента стало понятно, что гарибальдийцы могут рассчитывать если и не на вооруженную помощь со стороны местного населения, то хотя бы на его сочувствие.
На другое утро прибывает гонец с известием, что неаполитанские войска находятся в Калатафими и, судя по всему, намерены двинуться на Салеми.
Вперед посылают Биксио и его роту; следом за ним тотчас же идет генерал со своим штабом, а позади него самого следуют все остальные добровольцы.
В Салеми гарибальдийцам устраивают триумфальную встречу, и они остаются там на целый день. Именно в Салеми, действуя от имени короля Виктора Эммануила, генерал провозглашает себя диктатором; выше мы привели это постановление[8].
Тюрр, со своей стороны, употребляет этот день отдыха на то, чтобы составить приказ о создании национальной армии, который подписывает Гарибальди.
Немного не доходя до Салеми, в ту минуту, когда генерал поил у родника свою лошадь, к нему прорвался какой-то монах-капуцин с умным лицом, живым взглядом и короткими вьющимися волосами.
То был монах из монастыря Санта Мария дельи Анджели в Салеми, преподававший там философию; он высказывает генералу свою радость, оттого что видит его, и одновременно свое удивление, оттого что видит его столь простым человеком.
Затем, опустившись на колени, он восклицает:
— О Господи! Благодарю тебя за то, что ты сподобил меня жить в то время, когда должен был явиться мессия свободы! С этого дня я готов, клянусь, погибнуть за него и за Сицилию, если понадобится!
Тюрр мгновенно осознает всю ту пользу, какую можно извлечь из этого молодого, красноречивого и патриотичного священника, находясь среди столь суеверного населения, как сицилийское.
— Хотите присоединиться к нам? — спрашивает он монаха.
— Это мое заветное желание! — отвечает тот.
— Что ж, давайте, — произносит Гарибальди и со вздохом добавляет: — Вы будете нашим Уго Басси.
И он вручает монаху следующее воззвание, заранее напечатанное по его приказу:
«Обращение ко всем честным священникам.
Духовенство сегодня действует сообща с нашими врагами; оно платит жалованье иноземным солдатам, сражающимся против итальянцев. Как бы ни сложились дела, какой бы жребий ни выпал Италии, оно будет проклято всеми грядущими поколениями!
Но что утешает, однако, и позволяет верить, что истинная вера Христова еще не погибла, так это зрелище священников, которые идут во главе народа, выступившего против своих угнетателей.
Еще не перевелись такие люди, как Уго Басси, Верита, Гусмароли и Бьянки, и в тот день, когда другие последуют примеру этих мучеников, этих поборников национального единения, чужеземец перестанет попирать нашу землю, перестанет господствовать над нашими сыновьями, нашими женщинами, нашим достоянием и над нами самими.
— Это воззвание обращено не ко мне, — произносит монах, прочитав его, — ибо я еще ранее поверил в правоту нового дела, но я буду давать его тем, чья вера нуждается в поддержке.
На другой день, за обедом, происходившим в доме маркиза ди Торральта, где разместился весь штаб, генерал посадил падре Джованни по правую руку от себя.
Офицеры Гарибальди, которые вовсе не были безупречными верующими, принялись слегка подшучивать над падре Джованни.
Один из них сказал ему:
— Поскольку вы теперь наш капеллан, падре Джованни, вам следует сложить с себя духовный сан и взяться за мушкет.
Но падре Джованни покачал головой в знак отрицания и промолвил в ответ:
— В этом нет нужды: я буду сражаться посредством слова и креста. Тот, кто носит на груди распятие, не должен носить на плече ружье.
Гарибальди стало понятно, что он имеет дело с человеком сообразительным; он подал знак, и шутки прекратились.
После обеда падре Джованни уехал в Кастельветрано, свой родной город, и на другой день вернулся со ста пятьюдесятью крестьянами, вооруженными ружьями.