проступила внутри и снаружи
узловатость лозы виноградной.
Мы не знаем хотя ни бельмеса,
как устроены разумы наши,
только разум крутого замеса
мы легко отличаем от каши.
Сегодня мания лечения —
почти повсюдный вид недуга,
творят искусные мучения
душа и тело друг для друга.
В мире много всякого всего,
надобны ухватка и замашка,
каждый — повар счастья своего,
только подобрать продукты тяжко.
Хотя окрестная история
творит судьбе немало хамства,
но личной жизни траектория —
рисунок личного упрямства.
Больших умов сижу промеж
и жду с надеждой весть благую,
но в каждой мысли вижу плешь,
а то и лысину нагую.
Не знаю в жизни я плачевней,
чем то мгновение в пути,
когда любуешься харчевней,
а внутрь — не на что войти.
Я с русской речью так повязан,
любя ее ручьи и реки,
что я по трем порою фразам
судить могу о человеке.
Поскольку мы в рутинном быте
к волненьям склонны гомерическим,
то в нем достаточно событий,
равновеликих историческим.
Обживая различные страны,
если выпало так по судьбе,
мы сначала их жителям странны,
а чуть позже мы странны себе.
Мои греховные уста
в порывах радости и страсти
лобзали разные места
за исключеньем зада власти.
Забрать меня в жестокие тиски
еще покуда хвори не полезли,
а приступы беспочвенной тоски —
естественность пожизненной болезни.
Найдется ли, кому нас помянуть,
когда про нас забудут даже дети?
Мне кажется, найдется кто-нибудь,
живущий на обочине в кювете.
Жизни многих легко наперед
описать, исключая подробности,
человек — это то, что он врет,
во вранье проступают способности.
Живя суверенно, живя автономно
и чуждо общественным ломкам,
расходуешь чувства весьма экономно,
но тихо становишься волком.
Страсть к телесной чистоте
зря людьми так ценится:
часто моются лишь те,
кто чесаться ленится.
Как моралисты ни старались
и ход их мыслей как ни вился,
а хомо сапиенс вульгарис
ни в чем ничуть не изменился.
Кипит разруха моровая,
но подрастает поколение,
и торжествует жизнь живая
себе самой на удивление.
Любой обязан помнить,
всяк и каждый,
свой тягловый
верша по жизни труд,
что рельсы наши
кончатся однажды,
а после их и вовсе уберут.
При проводах на жизненном вокзале —
немногое сказать нам удается,
а всё, что мы, волнуясь, не сказали,
тупой и долгой болью остается.
Завершатся однажды и враз
наши подвиги, наше засранство,
и закончится время для нас,
а душе — распахнется пространство.
Лучшее духовное питание —это в облаках душой витание
Скажи мне, друг и современник, —
уже давно спросить пора:
зачем повсюду столько денег,
а мы сидим без ни хера?
Был создан мир Творцом, а значит —
и Божий дух огнем горит
не в тех, кто молится и плачет,
а в тех, кто мыслит и творит.
Чтобы наш мятежный дух земной
стиснут был в разумных берегах —
чуть окрепли крылья за спиной,
гири повисают на ногах.
Все мои затеи наповал
рубятся фортуной бессердечно;
если б я гробами торговал,
жили бы на свете люди вечно.
С душой у нас не все в порядке,
подобны мы слепым и нищим,
а Бог играет с нами в прятки,
грустя, что мы Его не ищем.
Ручьи грядущих лет журчат
о том, что не на что надеяться,
и подрастающих внучат
еще помелет та же мельница.
Именно пробелы и зазоры,
а не толчея узлов и нитей,
тихо сопрягаются в узоры
истинного кружева событий.
Небесный простор пустоты
не то чтоб мешал моей вере,
но если, Господь, это Ты,
то в дождь я не выйду за двери.
Всегда был занят я везде —
всерьез, а не слегка —
резьбой по воздуху, воде
и дыму табака.
Лень — это борьба, погони, кражи,
мыслей оживленное брожение,
только лень активно будоражит
вялое мое воображение.
Если ноет душевный ушиб,
очень давит чужое присутствие,
мне нужней, чтоб вокруг ни души
не толпилось, являя сочувствие.
Учился много я, но скверно,
хотя обрывки помню прочно,
и что я знаю, то неверно,
а все, что верно, то неточно.
Я в мудрецы хотя не лезу,
но мыслю я башкой кудлатой,
и неглубоких истин бездну
я накопал моей лопатой.
Есть между сном и пробуждением
души короткая отрада:
я ощущаю с наслаждением,
что мне вставать еще не надо.
Свой собственный мир я устроил
усилием собственных рук,
а всюду, где запись в герои,
хожу стороной и вокруг.
Я попадал моим ключом
в такие скважины случайные,
что нынче знаю, что почем,
и мысли все мои — печальные.
Угрюмо думал я сегодня,
что в нашей тьме,
грызне, предательстве
вся милость высшая Господня —
в Его безликом невмешательстве.
В мире все расписано по нотам,
гаммы эти вовсе не сложны:
служат мысли умных идиотам,
ибо только им они нужны.
Когда меня от гибели на дне
лишь тонкая удерживала нить,
мгновение подмигивало мне,
зовя его забавность оценить.
Что суета течет впустую,
нам не обидно и не жалко,
активность нашу холостую
огонь бенгальский греет жарко.
Затем лишь я друзей бы попросил
хоть капельку здоровья уберечь,
чтоб дольше у души достало сил
на радость от нечастых наших встреч.
В небесной синей райской выси
меня тоска бы съела — в ней
метать нельзя и скучно бисер
ввиду отсутствия свиней.
Течет покоя зыбь текучая,
и тишь да гладь отсель досель;
идиотизм благополучия
неописуем, как кисель.
Мы спорим, низвергаем и бунтуем
в запале сокрушенья и борения,
а после остываем и бинтуем
ожоги от душевного горения.
Доволен я житьем-бытьем,
покоем счастлив эфемерным,
и все вокруг идет путем,
хотя, по-моему, неверным.
Кто отрешен и отчужден
от суеты с ее кипением,