В памяти вновь уныло всплыл Сеня Горб. Но мне что-то быстро расхотелось, чтобы Сеня стал свидетелем моей бесславной погибели. Не дождется.
Тогда кто же? Учитель?
Мир праху его – и чур меня.
Тот факт, что у меня не было друзей, стал казаться мне пустяком по сравнению с тем, что я был не в состоянии найти секунданта. Какое унижение перед Гошей! Мало того, что он искромсает меня в капусту, как мексиканский кок куст агавы (и тут я, потенциальный рубленый шницель, кажется, не слишком могу ему помешать), так еще и поглумится над моим святым одиночеством (а вот тут я помешать ему обязан).
В конце концов, я был так разъярен отсутствием друзей, чему свидетелем должен был стать мой заклятый враг Гоша, что решил хотя бы напоследок завести себе друга.
И я решил позвонить Даниле, да, да, брату моей бывшей жены…
Дело в том, что в жизни моей случилась когда-то удивительная история.
У Данилы возникла необходимость переписать остатки своего состояния на кого-то другого, иначе он бы разорился вконец. И он ничтоже сумняшися обратился ко мне. Дескать, давай, Герман, побудь какое-то время миллионером вместо меня; а потом верни, пожалуйста, мне мое. Выручай. В твоей честности и порядочности не сомневаюсь. Больше обратиться не к кому. По рукам?
И я согласился. Собственно, только недавно я неприлично обнищал: вернул деньги хозяину. В знак благодарности он оделил меня набежавшим с охраняемой мной суммы процентом, поэтому совсем нищим стать я так и не успел.
«Долг платежом красен», – подумал я. И мысленно присовокупил: «Мне тоже не к кому обратиться».
Но закон подлости, как выяснилось, еще никто не отменял. Именно в этот день, именно в этот утренний час счастливый Данила летел на авиалайнере на отдых в Турцию. А может, и на Кипр. Один. Или с супругой. Не суть. Его физически не было в Минске – вот беда. «Мой секундант улетел на Кипр! И захватил с собой мою шпагу!» Боюсь, Го Шу это не совсем бы устроило.
Кроме того, как-то незаметно возникла третья головная боль, на фоне которой меркли предыдущие две, а именно: меня посетила идея, нет, все же точнее будет сказать «из меня возникла мысль», с которой я никак не мог сладить. (С тех пор, между нами, я отлично понимаю Зевса, родившего из собственной головы ослепительную Афину Палладу! Он дал жизнь красивой легенде, это аллегория, а не анатомия. Анатомия мужчины вообще штука мудреная. Вот вам пример. Попа Марины поселилась в моем сердце. Что за анатомия такая? Аномалия? Ау, Чернобыль?)
Я вдруг подумал (вчера мне было некогда домыслить этот смутно зародившийся во мне пассаж аж многолетней выдержки: мешал шум льющейся в мой организм водки): романтика, как то: космос, альпинизм, море, самолеты, армия, тарзанка, дайвинг, дуэли и так далее, чтобы не сказать, тому подобное, – вся эта романтическая лабуда – лишь погоня за адреналином, которая разрушает дух человека. Не укрепляет, а разрушает: в трезвом уме и трезвой памяти говорю вам я. Романтика – это наиболее престижный сегодня, второй после религии (второй по счету, но не по важности) способ деградации личности. Хотя религия, если разобраться, – это специфическая форма романтики. То бишь гнусной слабости.
А?
После этого мне стало жаль помирать так безвременно и бесславно: когда еще человечество дождется такого гения! Только начнешь расцветать – и на тебе, дуэли. А я ведь еще толком ничего не успел сказать, только еще готовлюсь… Жаль, искренне жаль. Себя. Меня. Дождаться бы, чтобы меня распнули по всем правилам, казнили равнодушием, объявили безумцем, травили непризнанием. Гильотинкой там побаловали, камерой для смертника. Насладиться жизнью. Красота. Мне же предстояло подыхать от ржавого, но искусно заточенного металла, в заброшенных складах на окраине Минска, в условиях полной антисанитарии. Не на миру.
Сук-ка судьба, что я еще могу сказать.
Не успел я справиться с третьей бедой, как нагрянула четвертая: Марина. Она пришла ко мне не физически, нет (хотя я бы не отказался от такой милости судьбы: во мне сильно было последнее желание – собственно, делающее человека первым), а в образе смысла моей жизни. Мадонна в косынке. И сделала мне больно. В области сердца.
Чтобы отвлечься, я решил вновь переключиться на головную боль номер два – на секунданта, пережитка эпохи корнетов. Мне не оставалось ничего другого, как связаться с компрачикосом Сеней.
– Это не по-человечески! – воскликнул Сеня, когда услышал мою историю.
– А ты знаешь как по-человечески? – возразил я. – В каждом человеке сидит по нескольку крокодилов. Бессознательно мы ведем себя настолько по животному, что если открыть это нашему сознанию, с приличным человеком должен случиться инфаркт. Обширнейший. Человек находится в конфликте со всеми, в том числе с самим собой. Вечный бой – слышал что-нибудь об этом? В каждом есть зона абсолютного эгоизма, который заставляет рассматривать даже самых близких людей с точки зрения выгоды и пользы. В человека вложена такая установка, которая заставляет считать именно его жизнь главнее всех остальных.
Вот это витально-эгоистическое начало обескураживает приличного человека – то есть человека, привыкшего ставить душу выше тела, интуицию выше инстинктов. И вдруг выясняется, что тело в определенном отношении абсолютно сильнее души. Человек начинает бояться сначала себя, а потом и других. Человек человеку волк – и возразить здесь нечего. Чем больше он боится себя – тем больше уговаривает себя, что душа сильнее инстинктов. Но сомнение так и остается навсегда.
По-человечески – признаться себе, что ты порядочная скотина. Ты любишь родителей – но любишь их как-то больше, если они помогают тебе, и как-то меньше, если они становятся обузой. Ты любишь детей – но с легким оттенком постоянного раздражения, ибо они урезают твое жизненное пространство, мешают тебе жить.
Мы и себя-то любим с ненавистью: от собственного эго никуда не деться, а решить наши обожаемые экзистенциальные проблемы не представляется возможным. Поэтому спецы по всевозможным закоулкам душ все чаще умоляют: не бойтесь себя, любите себя, то есть, надо заставлять любить себя, человека, если разобраться, весьма и весьма заурядного.
Это очень по-человечески. Вот ты, Сеня Горб…
– Хорошо, – невежливо прервал Сеня мою тираду. – Где и когда?
Я удивился.
Чем могут удивить меня люди, которые не рождены для того, чтобы стать личностями?
Ничем. Дайвингом? Нет. Богом? Нет. Мастерством фехтования? Не смешите меня.
Но тут я удивился. Сколько же в человеке намешано всякого, и не только говна! Вот это и смущает, вот это и не позволяет быстро и решительно вынести, казалось бы, очевидный вердикт.
Ровно к девятнадцати ноль-ноль мы с Сеней прибыли на положенное место (блуждали два часа, что на всякий случай захронометрировали). Гоша был дьявольски обходителен и учтив. Практически – обаятелен. И это меня уже не удивляло.
Он церемонно достал рапиры, методично разъяснил, как спортивное незапрещенное оружие превратили в боевое, запрещенное (теоретически я знал это давно: спилить шарики с конца рапир, заточить грани), какие последствия могут быть при нанесении ран различной тяжести и различного характера, как вести себя секундантам, если их подопечные, не приведи Господь, будут еще живыми, но потеряют сознание.
Далее он выказал немалые познания в области анатомии. И завершил:
– Три раунда по пять минут, секунданты следят за временем. Вопросы, господа?
– До первой крови? – уточнил Сеня.
– До первой смерти, – спокойно парировал Гоша. – Один из нас должен быть убит. Таково условие дуэли. Разве вам Германн ничего не сказал об этом?
– А если пять минут не выявят победителя? – дотошно терзал Гошу Сеня.
Мой противник криво усмехнулся и молча кивнул головой – мол, честь имею, господа хорошие – и отошел от странных людей, один из которых приуготовлен был к закланию, а другой делал вид, что не замечает этого.
Короче, он излучал уверенность и благородство. «Плюшевый – а рычишь, как настоящий», – хотелось бросить ему в лицо замшевой перчаткой.
Я медленно приходил в ярость – и ничем не выдавал своего изменившегося состояния. Затаился. У меня, затюканного аутсайдера, появлялся призрачный шанс – хорошо, что призрачный: за него хотелось цепляться изо всех сил, как за соломинку. Дело не в величине шансе; дело в том, что он придавал силы. Я почувствовал какой-то скрытый резерв. Благородные дохнут первыми от рук тех, кто прикидывается благородным? Это и есть проявление закона всемирного тяготения?
Как бы не так. Благородный – не значит полный лох, Гоша. Иди гюрзе своей рассказывай байки на ночь. Про привидения. А я тебе не гюрза. Я если цапну – ты сдохнешь, Го. Сначала немало изумишься – а потом тут же откинешь копыта, паскуда.
Мы разделись до пояса, встали в позицию (сначала он, потом я – и тут мои мышцы сразу вспомнили урок Учителя).
– Готов, корнет?
– Готов.
Он замер – и вдруг сделал стремительный выпад с громким театральным топаньем, призванный, очевидно, уничтожить меня морально. Я отскочил от него, словно барышня, ужаленная пчелой: при желании можно было подумать, что он легко добивается своего. Он так и решил, я в этом не сомневался. Его победа на самом деле обернулась моим маленьким триумфом, о котором он и не подозревал.
Я был готов к тому, что он фехтует в сто раз лучше меня, но он фехтовал только в семьдесят раз лучше. Это был еще один приятный сюрприз. Но мне пришлось тяжело.
Он держал рапиру вперед и вверх – и я держал точно так же. Он делал выпады вперед ногами, перебирая ими, будто резвый краб, и выбрасывая при этом руку с жалом на конце, рапирой (инициативой владел, разумеется, Гоша, кто бы сомневался) – я отбивался. Получалось нечто классическое: атака – защита, укол – блок.
К моему величайшему изумлению первая пятиминутка закончилась ничем. На мне не было ни царапины.
– Он тебя боится, – встретил меня Сеня изумленным выдохом, отдаленно напоминающим гром аплодисментов.