Раскольников, если посмотреть на него с позиций его же теории, оказался лже-Наполеоном, человеком, перепутавшим разряды: «(…) я переступить поскорее хотел… я не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то не переступил, на этой стороне остался…» Здесь заслуживает внимания то, что Раскольников целиком и полностью остаётся в кругу, очерченном холостым ходом мыслей, его попутал и водит ехидный бес. «Эх, эстетическая я вошь» и «дрожащая тварь» – изгаляется над собой, «обыкновенным», Родион Романович с высоты трона, который ему уже никогда не занять. «Потому, потому я окончательная вошь, – прибавил он, скрежеща зубами, – потому что сам-то я, может быть, ещё сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал , что скажу себе это уже после того, как убью!»
Итак, муки совести, «опричь каторги» или даже вне каторги, а также острейшее, до припадков, до помешательства переживание собственной ничтожности – вот внешний, «детективный» сюжет романа. Подспудный, главный сюжет – разрушение теории и высвобождение «живой души». Если ты «предчувствовал», что окажешься «вошью», то зачем же ты, спрашивается, убивал?
А затем и убивал, что «верил в идею» больше, нежели «в Новый Иерусалим», «в Бога», «в воскресение Лазаря».
«Идея» – и «живая душа»: таковы стороны суперконфликта романа. Сюжеты пересекаются, и Раскольников, цепляясь за свою теорию, страданием прокладывает себе путь к возможному воскрешению, терзаясь при этом комплексом Наполеона. Перед нами, опять же, своего рода Евангелие; не случайно окончание срока каторги расчётливым повествователем приурочено к тому возрасту Раскольникова, в каком были совершаемы деяния зрелого Христа.
2. Дневник маргинала
27.09.07
– Я беременна, – сказала Марина в трубку телефона.
Я взял такси и приехал к ней.
– Я беременна, – сказала Марина, поворачивая ко мне заплаканное, однако все еще со следами счастья, лицо (вот она, слезинка ребенка во всей своей жестокой простоте).
Мы лежали в ее теплой постели, в квартире, которую она снимала, уйдя от мужа, наслаждаясь общением тел и душ. Нам было хорошо вместе.
Это было 26.09.07 часов в десять вечера.
Для меня, 49-летнего мужчины, отца замечательного сына, примерного семьянина, будущего автора «романа не для всех», в котором, кстати сказать, я собирался описывать подобные «кошмарные» по своей безвыходности ситуации, – для меня это прозвучало как гром среди ясного неба. Хотя к этому, надо признать, все и шло. Единственное, о чем я думал в тот момент, сохраняя внешнее спокойствие, – как бы не сказать или не сделать чего-нибудь такого, о чем будешь со стыдом вспоминать всю оставшуюся жизнь.
Пока я привыкал к своему новому состоянию – молчал.
Оказывается, я молчал очень долго. Всю ночь. Сказал пару банальных и натужных фраз типа «все будет хорошо», «мы что-нибудь придумаем» (поеживаясь при этом от холодка безысходности: новое, революционное, зимнее ощущение), «я не собираюсь тебя бросать» (холодок усилился), «утро вечера мудренее» (полярная зима) – и тупо молчал, ворочаясь сбоку на бок.
Наутро 27.09 я поднялся с мутной головой, без единой трезвой мысли, с атрофированной волей к жизни и молча сидел и пил лечебный напиток – горячее молоко с медом и маслом – из большой кружки, который приготовила мне Марина: я, ко всему прочему, сильно кашлял. Простудился два дня назад.
После завтрака собрался и поехал домой. Меня встретила жена, которая по мне явно соскучилась и, как всегда, была рада моему приезду. Я улыбался в ответ, о чем-то живо ее расспрашивая и о чем-то рассказывая. Интересно, о чем… Сейчас не вспомню.
После обеда я остался один. Вроде бы, ни о чем не думал, специально не сосредотачивался, но к вечеру набежали кое-какие мысли.
Почему я даже не обсуждал с Мариной возможность аборта?
Потому что, по моему глубокому убеждению, удаляется не только зародыш плода (чем ставится под удар здоровье женщины: для Марины это был бы первый аборт); вместе с «материалом» вырезаются возможность женщины в принципе стать матерью, а также уверенность в том, что мы всегда, в любой ситуации должны поступать по-человечески. Эта травма считается совместимой с жизнью. Не уверен. Это грубейшее вмешательство даже не в психологию – в судьбу. Нормальная, умная женщина, сделав аборт в подобной ситуации, теряет больше, чем приобретает.
Кроме того, я думаю, что есть женщины, которым в силу их морально-психологических установок противопоказано делать аборт. Они себе этого не простят, хотя осознают это далеко не сразу.
Марина из таких женщин.
Значит ли это, что если у Марины будет ребенок от меня, то я разведусь с женой?
Нет. Сейчас говорю это твердо. После того, как меня выписали из больницы, я не обещал Марине, что уйду из семьи. В этом смысле я ее не обманывал; мне кажется, я ни в каком смысле ее не обманывал. Наши отношения были теплыми, замечательными, искренними, но у них, увы, не было будущего. А нам так хотелось, чтобы у нас было будущее! – и вот это невольное желание невозможного можно было при желании считать за обман. Жалею ли я, что такие отношения были в моей жизни?
Нет. Говорю это твердо.
У меня действительно замечательная семья. Я хорошо отношусь к своей жене и люблю сына, и без них не представляю себе жизни. Жена серьезно больна: у нее саркома костей, собственно, рак в начальной стадии. Но не в этом дело; я хочу сказать, не ее болезнь держит нашу семью (хотя, как ни странно, укрепляет: это факт). Уйти от жены – не означает пойти навстречу своему счастью; это означало бы предать ее, если называть вещи своими именами (я не раз говорил об этом Марине). Да и не только ее. У меня есть жена, сын, теща, брат жены (даже мой отец где-то есть, но он не в счет); у нее – муж, сын, мать, брат, (где-то есть свекор, но он не в счет). Большая семья. Наши отношения никогда не были формальными; напротив, они всегда были живыми, человечными. Я предам что-то такое, что не подлежит обсуждению. Какие-то основы жизни. И себя в придачу.
Я не ханжа, но этим не играют. Я никогда не ставил под сомнение семейное начало.
Как нельзя делать аборт, так невозможно предать жену, которая не только не сделала тебе ничего плохого, но и любит тебя бесконечно, посвятила тебе всю свою жизнь. И я любил ее все эти годы. И сейчас по-своему люблю. (Ведь я не уговариваю, не заговариваю себя? Кажется, нет. Уверен, что нет.)
Никогда не забуду, как жена, возвратившись домой после фундаментального обследования, сказала мне, поставив сумку с продуктами на пол:
– У меня две новости: хорошая и плохая. С какой начать?
– С плохой.
Я всегда считал себя оптимистом.
– У меня неизлечимая и смертельная болезнь. Разве ты не хочешь теперь услышать о хорошей новости? Не хочешь? Ладно, я все равно скажу. Эта болезнь – не рак желудка. Разве не смешно?
Таких женщин не предают.
Но вот появилась в моей жизни Марина, и я потерял голову. От таких женщин, как Марина, нормальные мужики не могут не терять голову. И вот Марина беременна.
Что делать?
Мое эго держалось исключительно на двух опорах, каждая из которых подрубала другую: нельзя предать жену и сына – и нельзя предать любовь и ребенка.
С удовольствием поставил бы своих злейших врагов в эту, мягко говоря, пограничную ситуацию и задал бы им этот невиннейший вопрос. Кошмар под кодовым названием «розовый младенец», ведущий в большое и светлое будущее под названием тупик, кажется, начался. В добрый путь?
Позвонил своему другу, Сене Г. Без фактов и деталей поделился убийственным мироощущением – вроде бы, ощущением бетонного тупика, но при этом пробивается и нарастает некая плохо мотивированная бодрость духа. Нечто вроде травы сквозь асфальт.
Как же совместить несовместимое – невозможность уйти из семьи и невозможность отказаться от своего (моего!) ребенка, виноватого только в том, что его папаша такой противоречивый?
Почему я не страус? Чому я не сокил? Не буревестник?
В горячке я как-то забыл о том, что в правильно поставленном вопросе уже потенциально содержится ответ. Я как-то забыл о том, что безвыходных ситуаций не бывает; честно говоря, сейчас бы с удовольствием треснул по башке кому-нибудь благополучному, забывшему смысл слова «безвыходный». «Выход там же, где и вход» – этот игривый совет хорош до зачатия. А «после того» выхода уже нет; вход остался – а выхода нет. Постепенно для меня самого стало проясняться, чего я хочу (а это не так просто, когда душа саднит и сжимается от детского страха за будущее многих взрослых людей) и что я могу сделать.
В природном, и даже духовном плане все произошло если не правильно, то вполне логично. Но существует еще проклятый социальный план, портящий жизнь нормальным людям…
Все будут ожидать от меня определенных действий в направлении «или – или». Или ты остаешься в семье – или ты уходишь в новую семью. И то, и другое для меня смерти подобно.
В соответствии с моим представлением о чести, совести и справедливости, я – где-то в подсознании – стал намечать такое «направление жизни». Почему бы не попробовать именно совместить несовместимое – совершить то, что противу всех и всяческих правил (разве что в соответствии с законами диалектики, на которые всем начхать)?
Ведь самый лучший способ добиться успеха – совершить невозможное. Я очень и очень постараюсь, сделаю все возможное, чтобы добиться невозможного – чтобы удержать мир и гармонию в своей семье, соблюдая при этом интересы Марины и нашего ребенка. Как?
Не знаю пока. Но для меня сейчас даже теоретически – это единственный приемлемый выход.
…С тем я и лег спать 27.09.07. Утром меня разбудил поцелуй жены, которая уходила на работу и, как всегда, поцеловала меня, полуспящего. За все годы нашего великолепного супружества она ни разу не забыла сделать это. Женщина на все времена, что тут скажешь.
Сделал зарядку, стал бриться.
И тут мне в голову пришла мысль (почему-то очень часто продуктивные и «богатые» мысли приходят именно за бритьем, когда их и записать, и обдумать толком невозможно), которая, окрепнув, за час-полтора превратилась в мое новое убеждение (убеждения нужны, как воздух, тем, кто оказывается в безвыходных положениях). Буду добиваться невозможного. Так хочется и рыбку съесть, и не отравиться. Новая жизнь – так новая жизнь. Начну писать дневник. А там, глядишь, роман. Самому интересно, чем все это закончится. Прекращу вести дневник тогда, когда ситуация разрулится и обретет более-менее приемлемые жизнеспособные очертания.