Итак, перед нами история о том, как в человеке самым парадоксальным (читай: страшным и гнусным) образом совмещается искренний, возвышающий человека интерес к высокому искусству – и проявления самого низменного в натуре, превращающие человека в грязное животное. Сам факт совмещения такого рода является не просто скандальным, но порочащим культуру. Высшие культурные ценности создаются людьми с низменными наклонностями. В принципе, это примерно то же, что когда-то озвучила другая женщина, Анна Ахматова: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Однако фрау Елинек сделала иной акцент: у нее «сор», поэтический эвфемизм, означающий «нечто нечистое», превращается в жирную похотливую кляксу. Она заставила свою героиню думать не тем (или тем самым?) местом. Фройлян Эрика никогда не забывает, что великий и нежнейший лирик Шуберт страдал от сифилиса. Говоря об искусстве, о музыке, она испытывает сексуальное возбуждение. Пианистка играет «одной рукой на рояле разума, а другой – на рояле страсти». Эрика Кохут превращается в «пианистку» – то есть женщину, владеющую искусством извлекать волшебные звуки из музыкального инструмента, что только способствует превращению ее в заурядную самку. «Пианистка» становится некой формулой (культурной?), содержание которой выражается примерно следующим образом (слова самой Эрики): «Все мы люди-человеки, а потому далеки от совершенства».
Перед нами уже не история, а метафора, обозначающая уродливое единство противоречий. «Пианистка» – роман о поединке, в котором творец одерживает победу, а человек неизменно терпит поражение. (В скобках отметим, что соблазн представить великих творцов всех времен и народов людьми ущербными – примета нынешнего, новейшего времени. Более того, если великий талант оказывается вне «компетенции» этой закономерности, под сомнение ставится не закономерность – именно талант. И напротив: ущербность и демонстративная культурная невменяемость становятся косвенными признаками художественного таланта. Добро пожаловать в мир прекрасного, которое становится памятником человеческого ничтожества. Красота перестала спасать мир. Одной ложью стало меньше – однако на свет тут же появилась другая ложь: рукотворная красота лишь обнажает и подчеркивает неспособность человека стать личностью, сделать точкой отсчета человека культурные ценности.)
Эльфрида Елинек с пугающей честностью изрекла что-то мучительное на мучительную тему, но вот что именно? Без психоаналитизма в данной ситуации не обойтись.
Она художественно озвучила великую банальность: культура не делает человека, натурпродукт, лучше. Не верьте культуре: это сладкий обман. Мы хуже, чем то, что мы делаем и на что мы способны. Натура и культура идут параллельным курсом, а если они пересекаются, то натура всегда побеждает культуру. Вот почему в романе много грязи, много злачных мест, похабных картинок и сомнительных для достоинства человеческого ситуаций. Действие романа, покрытого паршой, из-под которой пробивается золотая парча изумительных музыкальных узоров, часто разворачивается в туалетах, куда персонажи спешат прямо из-за рояля то по малой нужде, то по большой, а то и по великой. Музыка пахнет говном. Человек раскачивается на качелях от натуре к культуре. Это называется жизнь. Имеющий глаза да увидит. Аминь.
Такого рода откровения становятся способом изживания страхов. В данном случае интересно и важно то, что роман написан женщиной. У нее и Вальтер Клеммер ведет себя как женщина. Именно с точки зрения женщины, честной и искренней женщины, кто бы сомневался, натура сильнее культуры, и по-другому быть не может. Это не человек не верит в собственный разум; это женщина не верит себе. В известном романе «Евгений Онегин» мужчине удалось укротить натуру; у женщин, само собой, иной взгляд на мир. У мужчин отношения «натура – культура» интерпретируются с позиций персоноцентризма (культуры); у женщин – с позиций индивидоцентризма (натуры). Обратим внимание: «Евгений Онегин» – он, «Пианистка» – она.
Почему же Нобелевский комитет с таким восторгом увенчал банальные женские страхи и откровения престижной премией? Почему это должно радовать читателя?
Да потому что вариант, при котором суровая формула «единство и борьба противоречий» стремятся к разрешению в гармонию (а гармония – это уже терминология из арсенала культуры, это духовная структура, где принципиально доминирует культурное начало) сегодня не востребован, не актуален. Сегодня, в эпоху, когда бал правит бессознательное, модно и престижно бояться самих себя, и на роль «культурных героев» в такой ситуации как нельзя лучше подходят женщины. Человечеству предлагается думать душой и смело отбросить «разумные предрассудки». Сегодня истина глаголет устами женщины, а для женщины истина – страх перед культурой. Боишься, но признаешься в своей «слабости» – значит, проявляешь максимально доступную человеку силу. Аплодисменты.
А что потом? Ведь культурная перспектива объявлена сладким обманом. Куда идти? По замкнутому кругу?
А разве это важно для человека, ощущающего свою силу? Живы будем – не помрем. Или, как говорят женщины, об этом я подумаю завтра. Хочется добавить: когда будет поздно. Но и об этом, согласно женской логике, лучше вспомнить завтра, то есть никогда.
Между прочим, легализация отнюдь не отрадного статус кво – культура дана человеку затем, чтобы осознать свое ничтожество – вовсе не так безобидна, как могло бы показаться. Она означает, что и впредь природная, социальная и духовная жизнь будет регулироваться способами природными, преимущественно силовыми – мужскими, которые так не нравятся женщинам, особенно тем, кто подался в феминистки, то есть в мужланши. Это значит: кто сильнее – тот и прав (великий демократический принцип). Иными словами, завтра снова война, ибо дискриминация культуры сегодня фактически означает объявление войны. Война, истребления, погибель как способ существования homo economicus`а – это нормально. Практически законно. Продление политики, которая является продлением экономики (а экономика есть не что иное, как чистейшей воды природная, бессознательная – силовая! – регуляция), военными средствами. Эпоха познания в форме бессознательного приспособления ищет и находит адекватное художественное воплощение. Женщины, дающие жизнь затем, чтобы ее сохранять, оказались в авангарде движения, угрожающего жизни! Такова плата за «честность» и «искренность» не способных мыслить.
Фрау Елинек главным стимулом к работе считает «бешенство и ненависть по отношению к окружающему». Она смело сравнивает себя с «терьером, который роет землю, вскрывает крысиные норы и извлекает на свет потаенное. Если я хочу что-то сказать, то говорю это так, как хочу я. Я оголяю язык до костей, чтобы изгнать ложь. Я пытаюсь заставить язык говорить правду, где бы она ни скрывалась».
Сплошные оговорки «по Фрейду»: «ненависть» как «культурный» стимул, «терьер», «язык с костями», то есть неуклюжий язык. Это правда. Роман Елинек, «пианистки», то бишь «писательницы», – весьма посредственный по своим художественным достоинствам опус.
Благие намерения, язык без костей (виноват: в данном случае с костями), изгнать ложь, говорить правду… Все время натыкаешься на этот вечный сюжет, демонстрирующий культурную слабость симпатичного местами человека, недостойного уважения и потому заслуживающего милосердия. Либо голая агрессия «по Елинек» – либо тотальное милосердие (синдром дауна) как альтернатива бездушной, «военной» интерпретации нашего многострадального мира, сплошь населенного маленькими людьми (сторонником такого подхода выступает, в частности, писательница Людмила Улицкая). Это и есть женский (бессознательный) подход к гуманизму как культурной проблеме, как проблеме сознания.
Каждая из дам по-своему права; они были бы правы каждая по-своему абсолютно, если бы не было культуры, созданной разумом, в котором женская логика присутствует на правах начала бессознательного, некультурного, – созданной мужчинами, но агрессивно получившей статус общечеловеческой. Подлинная альтернатива – не варианты homo economicus`а, а движение в сторону homo sapiens`а. Подлинная альтернатива – посмотреть на проблему с позиций культуры, разума, даже если носителем разумного начала выступает мужчина.
Интересно, где же скрывается правда?
ЖИЗНЬ ВМЕСТО ДИАЛЕКТИКИ
(роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»)
14
Доведём до конца главную, сквозную линию романа: Раскольников – Соня, диалектика – живая душа, сознание – психика, смерть – жизнь. Не станем отвлекаться на злодейские пассы Свидригайлова, уже обречённого «предпринять некоторый… вояж» (как потом выяснится, сей вояж – изящный эвфемизм самоубийства), но одновременно питающего безотчётную надежду на перемену обстоятельств, на «вдруг» («я, может быть, вместо вояжа-то женюсь»); его предсмертный кураж – бледная краска в палитру демонических эмоций Раскольникова. Оставим в стороне очередной (третий и последний) раунд между странно синтонным Раскольникову Порфирием Петровичем (очередная, надо полагать, родственная душа, двойничок-с, только не живая, а окаменевшая, потому как не истекающая милосердием, юридическая – западная, что ни говори – душа), где странный состоялся разговор, даже и для этого романа странный. Впрочем, одного момента разговора всё же коснёмся. Порфирий Петрович «объясниться пришёл-с», чтобы «всё дотла изложить». И излагает. Собственно, в уста разумного следователя вложены комментарий и принципиальная оценка теории. Преобладает, ясное дело, психология. Порфирий Петрович искал, как сам признался, не столько факты, – факты можно диалектически развернуть в любую сторону, можно сотворить улику или алиби: вот он, умственный произвол! – сколько «черточку», психологически убедительный штрих. Для необычного русского следователя это важнее всяких улик. Но не это главное во встрече двух искушенных интеллектуалов-психологов, один из которых пришёл к другому уговаривать явиться с повинной – не имея на руках никаких улик, однако будучи убеждённым в своей прозорливости и желая добра страдающему преступнику. При желании в поступке таком можно усмотреть нечто отдающее и милосердием. «"– Так… кто же…убил?.." – спросил психологически, нравственно, да и идейно обескураженный Раскольников.