– Ты хочешь сказать, что возникает ощущение, что хорошее находится рядом с плохим.
– Совершенно верно.
– И если это действительно так, то он не просто хороший, а чудесный.
– Именно.
Встав с кресла, он взял Гармонию за руки и слегка встряхнул ее.
– Ну тогда ты действительно все видишь во сне. Это от нервов, – сказал он немного назидательно, – от нервов и ни от чего другого. Скажем, нервы у нас напряжены до предела. А потому давай освежи полость рта одиннадцатому и напои двенадцатого.
Она встала, пошла приготовила на одном из столов-корзин в центральном проходе стакан, воду, трубку для всасывания воды, второй стакан, кусок ваты на пинцете и еще два тампона ваты.
Она вернулась к своей работе.
"Почему я так грубо веду себя с ней? – размышлял Вальтер. – Потому что я хочу ее и потому что она, с ее обнаженными нервами, тоже жаждет наслаждения не меньше, чем раненый, который мучается от жажды, глядя на стакан воды. Один неосторожный жест, и мы назовем это любовью".
– Я пошел в операционную, – издали крикнул он ей. – Скоро вернусь.
В квадратной душной палатке, где священнодействовали Давид и Полиак со своими многочисленными помощниками, все тоже, возможно, воспринимали происходящее как сон, хотя и через силу. Вальтеру, вышедшему из своего относительного затишья, показалось, что он видит перед собой лунатиков, медленно что-то делающих, людей, оказавшихся во власти кошмара. Он увидел, как сверкнул в его сторону слегка запотевшими стеклами очков Полиак.
– Мы нашли и вынули осколок, – неспешно произнес хирург своим приятным голосом. – Это было, дорогой мой, дельце не из легких. К счастью, у нас есть вот эта штука.
Подавшись животом вперед, он указал коленом на небольшой рентгеновский аппарат под столом, находившийся там постоянно.
– Но сколько же мы хватаем при этом рентген! По инструкции все строго дозировано и неопасно: включать время от времени и на очень короткий срок, чтобы только сориентироваться. Все это прекрасно, но с такими правилами мы бы и сейчас все еще искали. Поэтому приходится злоупотреблять просвечиванием и из-за этого сильно облучаться.
В сравнении со спокойной речью Полиака манера говорить Давида казалась торопливой и невнятной, словно у него было не все в порядке с зубами.
– Оказалось перерезанным небольшое ответвление легочной артерии, – сказал он. – Мы сделали самый лучший гемостаз, какой только возможен. Теперь нам осталось одолеть явно выраженную инфекцию. Сейчас мы с ней справимся.
Осторожно двигаясь к голове оперируемого, Вальтер взял Джейн за плечи. Она стояла позади анестезиолога, регулируя в миллионный за свою жизнь раз работу капельницы.
– Как у него дела?
– Мне кажется, он держится довольно хорошо. Это, конечно, правильно, что вы его сюда направили.
– У нас практически не было выбора, – сказал Вальтер. – Возможно, мы правильно выбрали момент… хоть на этот раз. Пока.
Он удалился на цыпочках. Вместо того чтобы вернуться к себе в палату, он пошел по боковой дороге и оказался на центральной аллее госпиталя. Небо уже немного посветлело. Где-то далеко слышались крики брошенных хозяевами петухов, которым, раз уж никакой заблудившийся солдат еще не свернул им шею, лучше было бы помолчать, чтобы избежать этой самой большой для них опасности, и смириться с одиночеством, которое летом, как в мирное, так и в военное время, худо-бедно перенести можно. На стоянке стояли три санитарные машины с работающими на медленных оборотах моторами. Их тихо загружали ранеными, по трое носилок в каждую. Красные кресты на прогнувшихся крышах палаток оставались освещенными. Электрогенераторы гудели вовсю. На ближайшем холме были видны люди, суетившиеся вокруг противовоздушных батарей. Вальтеру показалось, что они зачехляют стволы и снимают маскировочные сетки. Начиналась передислокация. "Мы и сами останемся здесь теперь недолго, – подумал он. – Самое большее два дня – время, необходимое, чтобы эвакуировать остающихся у нас раненых, а потом – в дорогу, на север". Еще в голове у него мелькнула мысль, что он будет с сожалением вспоминать об этом озере. Тут он попал в пучок света от фар машины, которая, проехав по дороге, повернула налево, собираясь, что было весьма необычно, въехать на территорию самого госпиталя, и теперь катила прямо на него. Нечто вроде "штабной машины" с высокой подвеской, весьма запыленной, как секундой позже отметил Вальтер.
– Да ведь это же он, наш Вальтер, и, как всегда, – на своем посту! – услышал он и узнал голос майора Тампля.
Из машины вышли четверо и обступили его. Вальтера хлопали по спине, представляя двум офицерам, с которыми он не был знаком и которые, тут же утратив к нему интерес, стали смотреть по сторонам, словно изучая топографию местности.
– Ну что, мерзавцы вы мои, – сказал Вальтер, обращаясь к Ришару, – можно подумать, вы явились сюда прямо с поля боя?
– А мы что, мы только подчиняемся, – отозвался Тампль. – Меня в мои пятьдесят заставляют перевалить через горы, чтобы прийти тебе на помощь. Я целую ночь трясусь в машине, приезжаю, а ты меня как встречаешь? Хоть бы пивом угостил, мы просто умираем от жажды.
– Пиво будет, не волнуйся.
– Нам нужно увидеть вашего хозяйственника, – сказал один из незнакомых Вальтеру офицеров.
– Наш маленький автопоезд находится уже совсем близко, не больше часа езды отсюда.
– Я сейчас попрошу проводить вас к нему. Вальтер подозвал санитара.
– Отведите этих господ к майору Оливье. Если он спит, разбудите его, это срочно.
– Интендантская служба дрыхнет, – заметил Тампль, как только они остались втроем. – Это уж как заведено. Ну так как насчет пива?
– Сейчас идем, но только без шума! У меня на руках несколько умирающих, и мне остается отдежурить еще три часа.
Они направились к реанимационной.
– А он похудел, наш Вальтер, – сказал Ришар, ласково беря товарища за локоть.
– Тут похудеешь.
– Охотно верю, – заметил Тампль. – Но если ты думаешь, что мы все это время как сыр в масле катались, то ошибаешься. Сейчас мы из С. Три последние недели у нас были совершенно ужасными.
– Слава Богу, противник сейчас везде понемногу отрывается от нас, – сказал Ришар, – отходя, согласно формулировке, на заранее подготовленные позиции. Так что скоро опять окажемся лицом к лицу с теми, кто против нас.
– Несколько дней вам будет здесь спокойно. Про нас я ничего не могу сказать. Во всяком случае, мы оставляем вам четкую ситуацию. Вы шли на подмогу, пришли на отдых. А вот и моя обитель.
Войдя, Тампль тотчас остановился, ухмыляясь.
– Великолепно хотя бы то, что, где бы мы ни оказались, обстановка везде одна и та же. И я даже вижу Гармонию. Приди ко мне в объятья, малышка!
Гармония, не заставив себя долго просить, подбежала и расцеловала вновь прибывших, с которыми когда-то работала вместе.
– Тише! Тише! – сказал Вальтер. – Ведите себя приличнее.
– Он стал блюстителем нравственности, – заметил Тампль. – Пойми, старина, им ведь приятно, твоим раненым, видеть, как люди целуются. Больше всего им не хватает именно этого.
– Пошли поговорим у меня в кабинете. Гармония вернулась к своим больным. Вальтер водрузил ширму на место. Тампль открыл пиво и стал пить прямо из банки.
– Ух! Как хорошо, – сказал он. – Дорога – хуже не бывает, а какая пылища! Так, значит, двое раненых – это все, что у тебя сейчас осталось?
– Я сейчас расскажу тебе все по порядку. Как я тебе уже сказал, мне остается дежурить еще три часа, в которые все может случиться.
Поскольку Вальтер очень уважал Тампля как хирурга, он обстоятельно рассказал ему и про «живот», и про "грудную клетку". Тот слушал очень внимательно, отпивая время от времени из банки. Ришар сидел на ящике с сигаретой в зубах и тоже следил за повествованием, отмечая кивком головы каждую важную деталь. Наконец Вальтер замолчал, ожидая приговора.
– Так ты хочешь, чтобы я тебе сказал, как у них пойдут дела дальше, – произнес Тампль, прерывавший его рассказ только для того, чтобы уточнить какую-нибудь деталь.
– В принципе я это знаю.
– Да, но ты хочешь послушать и что скажу я. Давид, этот прекрасный мастер своего дела, тоже мог бы поделиться с тобой тем, что думает по этому поводу, но, насколько я его знаю, он не любит говорить о работе. Ему хочется сохранить веру, а я ее уже потерял. Что касается "грудной клетки", то ты положишь его под кислород. У него, конечно, пневмония, и ты будешь производить дренирование. Появится нагноение. Ты будешь колоть ему антибиотики, или это будем делать мы, если сменим тебя. Порой ситуация будет критическая. Но потом наступит улучшение, плевра у парня закроется, и он в конечном счете опять начнет нормально дышать обоими легкими, как ты и я, хотя, разумеется, спайки останутся.
Голос его зазвучал тише:
– А вот что касается «живота», то он человек конченый, как бы хорошо вы его ни прооперировали. Он потерял много крови, а ты должен помнить старое правило: "брюшина может на худой конец вынести дерьмо, а вот кровь ей противопоказана". Парень получит, стало быть, вялотекущий перитонит с постоянным дренированием. Что бы ты ни делал, у него сегодня же поднимется температура и будет держаться постоянно. Он будет понемногу худеть, несколько раз у него возникнет непроходимость кишечника, из чего нам будет все труднее и труднее вытаскивать его, и он умрет от истощения через три недели, максимум через месяц.
– То же самое произошло с Жесюпом, – сказал Ришар.
– Вот-вот, с Жесюпом, которого мы оперировали одновременно с Марком, помнишь, тем артиллерийским офицером, а также с сотней других, чьи имена я уже успел забыть.
Тампль допил одну банку и открыл другую.
– Ну что, ты тоже так думал, Вальтер?
– Увы, да.
– Ну вот, а при всем при том никто тебе не запрещает верить в чудо. Чудо не исключается. Пусть Гармония почаще молится за него, а главное, пусть она почаще его целует – это все, что она может для него сделать.