Тем не менее океан на следующий день вернул его тело. Он не захотел его качать и разбил о камни.
Брат Бернардино де Ансуага кое-как пробрался к подножию утеса и опустился перед мертвецом на колени, чтобы помолиться о его душе: принимая во внимание обстоятельства, нельзя было считать, что тот совершил непростительный грех, – а затем чуть ли не ползком дотащился до того места, где находился Гонсало Баэса.
– Я хотел бы исповедовать и соборовать парней, – сказал он. – Ты даешь мне на это разрешение?
– Это не в моей компетенции, святой отец. В том, что касается их совести, они свободны выбирать, как покинуть сей мир, это уже не мое дело.
– Я не хотел проявлять к тебе неуважение.
– Какое тут может быть уважение? – спросил антекерец. – Мне надлежало о них заботиться, а они, как видите, угасают прямо на глазах.
– Это не твоя вина.
– А чья же? Может, того, кто предпочитает, чтобы они предстали перед его Божественным ликом причащенными и исповедовавшимися?
– Не следует так говорить, ведь близится момент, когда тебе придется предстать перед ним.
– Да ладно вам, брат Бернардино! – воскликнул собеседник. – Не время сейчас обсуждать тот свет и жестокость или доброту Господа. Займитесь выполнением ваших обязанностей, а то скоро вам некого будет спасать. Амансио умер.
Бедный доминиканец, похоже, понял, что ничего другого ему не остается, и направился туда, где Бруно Сёднигусто, пригорюнившись, сидел рядом с телом своего приятеля, положив руку на его плечо. Саморец словно бы старался ободрить галисийца, когда тот пытался преодолеть трудный барьер; на самом деле все препятствия были уже позади.
– Как ты себя чувствуешь, сын мой? – осведомился доминиканец.
– Да вот сижу здесь как дурак с вымытой шеей: этот чертов галисиец ушел по-галисийски, даже не простившись, и боюсь, он не собирается возвращаться, опасаясь, что я устрою ему взбучку.
– Он был хорошим человеком. Ты хотел бы исповедаться?
– Что бы мне хотелось, так это никогда не исповедоваться, – дерзко ответил саморец, который оставался верен себе даже при самых худших обстоятельствах. – Однако, если учесть, как было дело с беднягой Амансио, лучше уж заранее подстелить соломы, на случай если придется упасть… – Он сделал короткую паузу, наспех перекрестился и пробормотал сквозь зубы: – Исповедуюсь от всего сердца, искренне раскаиваюсь во всех своих грехах и обещаю исправиться, потому что, помимо всего прочего, у меня не будет времени совершить их снова… Так сойдет?
– Я не уверен.
– Ну так решайте поскорее, потому что другие ждут, а если я стану рассказывать, сколько дров наломал за всю свою жизнь, вон те трое в углу отправятся прямиком в ад.
– Ладно! Отпускаю тебе грехи во имя Отца, Сына и Святого Духа.
– Аминь!.. И советую вам начать с Венансио Козопаса: сдается мне, что у него уже начали разбегаться козы.
– Ты никогда не изменишься, сын мой!
– Да уж поздно!..
Он подождал, пока монах отойдет подальше, и, когда тот уже не мог его услышать, ласково похлопал по плечу своего мертвого товарища и сказал:
– Не волнуйся насчет того, что, если не исповедался, попадаешь прямо в ад – это все брехня. Главное, что ты был тем, кем был, – парнем что надо.
Бедный Венансио Козопас уже терял сознание, в полубреду (слов почти нельзя было разобрать) перечисляя свои грехи, когда Гарса опустилась рядом с ним на колени и протянула ковшик воды, который наполнила из бурдюка у себя за спиной.
– Подходите все! – пригласил пораженный священник. – Воды хватит всем.
Лейтенанту Баэсе, Бруно Сёднигусто и Акомару пришлось втроем сдерживать натиск отчаявшихся людей, пытавшихся захватить воду силой, и установить строгую очередь. Каждый проходил ее три раза, выпив свою порцию в три приема, чтобы избыток жидкости после двухдневной жажды не причинил вреда.
По завершении третьей раздачи бурдюк, который вначале был полнехонек, наполовину опустел.
– Нам пора идти… – сказала девушка тоном, не допускающим возражений. – И приготовьтесь к тому, что путь будет долгим.
– Куда мы идем? – поинтересовался ее муж.
– Чтобы принести еще воды.
– К Гароэ?.. – Видя, что Гарса не решается ответить, он сказал: – Ты не должна этого делать: ты сама мне говорила, что это будет стоить тебе жизни.
– Все изменилось.
– Что изменилось?
– Я не собираюсь давать объяснения, потому что уверена, что ты никогда не согласишься с тем, чтобы я спасла тебя одного, без твоих людей. – Островитянка пожала плечами, словно вывод напрашивался сам собой. – Хуже, если умрешь ты, а не я, так что не будем терять времени, поскольку оставшейся воды едва хватит, чтобы добраться до того места, куда мы идем.
Она была права: крутые тропки, по которым вскоре им пришлось карабкаться с риском для жизни, требовали от изнуренных путников огромных усилий. Жалкое это было зрелище: восхождение давалось им с большим трудом, те, кто покрепче, подставляли плечо товарищам, которые порой были не в силах сдвинуться с места.
Не прошло и получаса, как капрал из Алкаррии, известный тем, что обычно открывал рот только для приема пищи, неожиданно рухнул на землю. Бруно Сёднигусто, всегда готовый прийти на помощь, попытался привести его в чувство, но безрезультатно.
Капрал тщился поймать ртом воздух и пару раз трепыхнулся, словно рыба, вытащенная из воды. Ему не хватило сил даже на то, чтобы испустить последний вздох.
Островитяне наблюдали за ними с вершин обрывов.
Достаточно было выставить вперед ногу и пнуть ближайший камень – и ненавистных чужеземцев смело бы лавиной. Однако островитяне словно превратились в каменные изваяния – безмолвные и неустрашимые. Вероятно, их поразила отвага людей, которые в их представлении уже давно должны были признать свое поражение.
Тропинка с каждым разом становилась все более крутой, извилистой и петляющей; приходилось идти по краю пропастей, дно которых едва можно было разглядеть. Когда выбившийся из сил мурсиец, передвигавшийся чуть ли не на четвереньках, оступился и, не успев ухватиться за выступ, с воем полетел вниз, никто не повернул головы, чтобы проводить его взглядом, будто кровь застыла у них в жилах.
Или загустела до такой степени, что превратилась в рыжую глину.
Солнце стояло прямо над головой, и если они не обливались потом, так только потому, что ему не из чего было взяться.
Стенки бурдюка слиплись изнутри еще до того, как испанцам удалось одолеть половину пути.
– Далеко еще?
Даже отважная Гарса, которая проходила по этой тропинке великое множество раз, была не в силах ответить на столь нехитрый вопрос: усталость мешала ей прикинуть расстояние.
Но одно она знала точно: то, к чему они так стремятся, находится на вершине крутого утеса, – а потому просто продвигалась вперед шаг за шагом, словно карабкалась в полусне по отвесным склонам самого ада.
За поворотом они столкнулись со стариком Тенаро, он сидел на камне с небольшим сосудом на коленях.
Не говоря ни слова, он позволил каждому сделать по глотку.
Сверху, с другой стороны широкого и глубокого ущелья, за ними наблюдал Бенейган, как всегда опираясь на копье, с которым он никогда не расставался.
Лейтенант Гонсало Баэса даже не пытался угадать, что творится в уме туземца; главное, чтобы тот не решил поднять оружие над головой, призывая к атаке. Если он это сделает, их убьют; если не сделает, позволит древнему секрету своего народа, легендарному Гароэ, благодаря которому поколения островитян из века в век преодолевали все невзгоды, попасть в руки тех, кто причинил им столько вреда и еще причинит в будущем.
Таинственный остров на краю света вместе со всеми его обитателями навечно окажется во власти нежеланных чужаков, которые толпами понаедут сюда из далекой страны, находящейся по другую сторону океана.
Только у кого хватит духу хладнокровно убить горстку умирающих?
Бенейган проявил себя замечательным правителем, который знал, как поддержать мир, но не знал, как противостоять войне.
Когда он взял на себя честь стать представителем верховной власти своего народа, он не мог даже подозревать о том, что в итоге столкнется с требовательной совестью, которая в худший момент превратится в его злейшего врага.
По этой причине он так и не поднял копье над головой.
Воспрянув духом благодаря живительному глоточку воды – спасибо старику Тенаро, – кающиеся грешники возобновили шествие, следуя за той, которая бросила вызов самым древним законам своего народа, зная, что раскрытие «Большого Секрета» повлечет за собой страшное наказание. И вот, после почти двухчасового изматывающего похода, достигнув вершины горы, они увидели то, ради чего претерпевали такие мучения.
Гароэ!
Выбившиеся из сил испанцы волей-неволей начали переглядываться – с ужасом, изумлением и разочарованием, – так как, сколько бы они ни озирались вокруг, нигде не было видно обещанного обильного источника, который должен был спасти им жизнь.
– Куда нас привели? – почти рыдали двое из них – видно, бедняги совсем упали духом.
– К священному дереву.
– К священному дереву? – недоверчиво переспросил брат Бернардино де Ансуага. – Это шутка, дочь моя?
– Никаких шуток, святой отец, это же Гароэ.
– Хвала Господу! – не удержался от восклицания бедный доминиканец, хватаясь за голову. – Святых у нас более чем достаточно, Гарса. Чего нам не хватает, так это воды.
Вместо ответа девушка прошла вперед, пролезла среди густых ветвей и вскоре вернулась с самодельным ведром из козьей шкуры, до краев наполненным самой вкусной, чистой и свежей водой, какую только доводилось пить испанцам с того дня, когда они высадились на остров.
– Священное дерево плачет, – вот и все, что сказала она.
И так оно и было.
Они увидели перед собой величественную липу пятнадцатиметровой высоты с толстенным стволом, который не удалось бы обхватить и семерым взрослым людям, и такой обширной, густой и спутанной кроной, что среди ее ветвей могли бы свить гнезда тысячи птиц, не мешая друг другу.