Малье де-Гравиль был измучен тяжестью своего панциря, но решил скорее умереть от изнеможения, чем сознаться, что Сексвульф был совершенно прав, советуя ему не надевать эту железную броню. Он, скрипя сердце, подбежал к одной группе, в которой заметил своего старого знакомого Годри.
– Вот так счастье! – воскликнул он, снимая свой громадный шлем и крепко пожимая руку тана. – Вот так счастье, мой добрый Годри! Ты помнишь Малье де-Гравиля? Вот он, несчастный, перед тобой в этом невзрачном костюме, пеший, в сопровождении несносных мужиков.
– Здравствуй! – произнес Годри, смутившийся немного при виде де-Гравиля. – Какими это судьбами ты попал сюда? Кого ты тут ищешь?
– Графа Гарольда, любезный Годри; надеюсь, что он здесь.
– Нет, впрочем, он недалеко отсюда, в крепости, что в устье реки Каэр-Джиффина. Если хочешь видеть его, то садись в лодку: ты можешь прибыть туда еще до сумерек.
– Не произойдет ли скоро битва? – спросил рыцарь. – Тот плут обманул меня, обещав риск, но нам не встретилась ни одна душа.
– Метла Гарольда метет так чисто, что после нее ничего не остается, – ответил Годри с улыбкой. – Ты еще, пожалуй, успеешь стать свидетелем смерти валлийского льва. Мы затравили его наконец; ему остается только сдаться или закончить жизнь голодной смертью... Погляди, – продолжал молодой тан, указывая на вершину Пенмаен-Мавра, – даже отсюда можно рассмотреть что-то серое и неясное в чистом небе.
– Неужели ты думаешь, что я так неопытен, что глаза мои не различают башен? Высоки и массивны они, хотя кажутся отсюда тоньше мачт и ниже столбов, стоящих по дороге.
– На этом утесе, в этих укреплениях находится Гриффит с небольшим отрядом валлийцев. Он не ускользнет от нас: корабли наши сторожат все берега, а войска занимают все проходы. Лазутчики не дремлют ни днем, ни ночью. По всем холмам расставлены наши часовые: если бы Гриффиту вздумалось спуститься, сигнальные огни вспыхнут на всех постах и окружат его огненным кольцом... Из страны в страну шли мы по следам его, пробираясь через леса, ущелья и болота, от Гирфорда до Карлеона, от Карлеона до Мильфорда, от Мильфорда до Сноудона, и сумели загнать его в эту твердыню, сооруженную, как говорят, повелителями ада. Битвы и стычки причинили немало ему там вреда. Ты, вероятно видел его следы, где стоит камень, возвещающий о победе графа Гарольда.
– Этот Гриффит настоящий король, – произнес с восторгом де-Гравиль, – но, признаюсь, что касается меня, то я отношусь с состраданием к побежденному герою и чту победителя... Хотя я еще не совсем успел ознакомиться с этой дикой страной, но из виденного могу судить о том, что только вождь, обладающий неутомимою твердостью и хорошо знакомый с военным искусством, мог покорить страну, в которой каждый утес равносилен неприступной крепости.
– В этом, кажется, убедился твой земляк граф Рольф, – проговорил молодой тан с улыбкою, – валлийцы разбили его наголову, и, потому, что ему непременно хотелось быть верхом там, где никакой конь не в силах взобраться, он одел людей в тяжелые доспехи, чтобы драться с людьми увертливыми, как ласточки, которые то шмыгают по земле, то возносятся в облака. Гарольд поступил разумнее: он обратил наших саксонцев, в валлийцев, научил их ползать, прыгать и карабкаться, как их противники... Это была в полном смысле птичья война, и вот остался один орел в своем последнем гнезде.
– Походы, кажется, развили в тебе дар красноречия, Годри, – проговорил рыцарь с покровительственным одобрением. – Однако мне кажется, что немного легкой конницы...
– Взобралось бы на этот утес? – перебил тан с усмешкой, указывая на вершину Пенмаен-Мавра.
Рыцарь взглянул и замолчал, подумав: «А ведь этот Сексвульф вовсе не такой дурак, как я предполагал!»
VII. КОРОЛЬ ВАЛЛИЙСКИЙ
ГЛАВА 1
Заходящее солнце окрашивало золотистым светом широкую Конвайскую бухту. Тогда тут еще не было великолепного дворца Эдуарда Плантагенета, являющегося ныне величайшей гордостью всех валлийцев. Там находилась грубо выстроенная крепость, окруженная развалинами какого-то древнего города; напротив этих развалин на громадной горе Гогарт величественно возвышались руины столицы одного из римских императоров, несколько веков назад разрушенной молнией. Все эти остатки прежнего римского величия придавали этой местности торжественный характер, в особенности, если принять во внимание, что в этих развалинах укрывался храбрый король, потомок одного из древнейших северных родов, ожидавший здесь приближения своего последнего часа. Не эти мысли бродили в голове наблюдательного де-Гравиля, осматривавшего картину, расстилавшуюся перед ним. «Тут гораздо больше римских развалин, чем у саксонцев, – думал он. – А если нынешнее поколение не в состоянии поддержать хоть немного прошлую славу, то его в будущем ожидает только позор, только угнетение».
Вокруг крепости был прорыт ров и насыпан высокий вал; ров сообщался с двумя реками: гриффинской и конвайской. Лодка, в которой ехал де-Гравиль, причалила у вала. Рыцарь ловко взобрался на него и через несколько минут был проведен к Гарольду. Граф сидел за простым столом, внимательно изучая карту пенмаен-маврских гор. На столе горела жировая лампа, и было довольно светло.
– Да здравствует граф Гарольд! – произнес де-Гравиль по-английски, входя в комнату. – Его приветствует Вильгельм Малье де-Гравиль, который принес ему вести из-за моря.
Граф встал и подставил вежливо рыцарю свой стул, так как другого в комнате не было. Облокотившись на стол, он ответил на французском языке, которым владел очень недурно.
– Чрезвычайно обязан де-Гравилю за то, что он из-за меня предпринял такое утомительное путешествие. Прежде всего прошу тебя отдохнуть немного и подкрепиться пищей, а потом ты сообщишь мне, что доставило мне удовольствие видеть тебя.
– Положим, что не лишним было бы отдохнуть и закусить чем-нибудь, кроме козлятины и сыра, не соответствующего моему вкусу, но я не могу воспользоваться твоим любезным предложением, граф Гарольд, пока не извинюсь, что преступил законы, изданные против изгнанников, и не заявлю, что испытываю величайшую благодарность к твоим землякам за то, что они отнеслись ко мне радушно.
– Извини, если мы строги к тем, кто вмешивается в наши дела; когда же иностранец является к нам только с дружеским намерением, то мы очень рады ему. Всем фламандцам, ломбардцам, немцам и сарацинам, желающим мирно торговать у нас, мы оказываем покровительство и радушный прием; немногим же, приезжающим из-за моря, подобно тебе, из желания услужить нам, мы жмем добровольно и чистосердечно руку.
Немало удивленный таким ласковым приемом, де-Гравиль крепко пожал протянутую ему руку Гарольда и, вынув крошечный ящичек, вручил его графу и рассказал коротко, но трогательно о свидании Гуго де-Маньявиля с умирающим Свейном и о поручении, данном ему усопшим.
Гарольд слушал рассказ нормандца, отвернувшись от него, и, когда он кончился, ответил ему взволнованным голосом:
– Благодарю тебя от души за твою услугу!... Я... Я... Свейн... что он умер в Ликии, и долго горевал о нем... Итак, после слов, сказанных твоему родственнику... Ах!... О, Свейн, милый брат!...
– Он умер спокойно и с надеждой, – произнес нормандец, взглянув с участием на взволнованное лицо Гарольда. Граф склонил голову и поворачивал ящичек с письмом во все стороны, не решаясь открыть его. Де-Гравиль, тронутый подлинной печалью графа, поднялся со своего места и вышел тихо за дверь, за которой ожидал служитель, приведший его к Гарольду. Гарольд не пытался удержать его, но последовал за ним до порога и приказал служителю оказать гостю полное гостеприимство.
– Завтра поутру мы снова увидимся, – сказал он. – Вижу, что мне нечего извиняться пред тобой за то, что я теперь сильно взволнован и не могу продолжать приятную беседу.
«Благородная личность!» – подумал рыцарь, спускаясь с лестницы.
– Приятель, – обратился он к сопровождавшему его служителю, – я удовольствуюсь любой пищей, кроме козьего мяса и меда.
– Будь спокоен, – ответил служитель. – Тости прислал нам два корабля с провиантом, которым не побрезговал бы сам правитель Лондонский. Надо тебе заметить, что Тости знаток в этих вещах.
– В таком случае засвидетельствуй мое почтение графу, потому что я очень люблю полакомиться хорошим кусочком, – сказал шутливо рыцарь.
После ухода де-Гравиля Гарольд запер дверь и вынул из ящика письмо Свейна.
Вот что писал умирающий:
«Когда ты получишь это письмо, Гарольд, то твоего брата уже не будет в живых.
Я долго страдал; говорят, что я этим искупил все свои грехи... Дай Бог, чтобы это было верно! Скажи это моему дорогому отцу, если он еще жив, эта мысль утешит его; скажи это и матери, и Хакону... Снова поручаю тебе, Гарольд, своего сына: будь ему вторым отцом! Надеюсь, что моя смерть освободит его, даст ему возможность вернуться на родину. Не допусти, во всяком случае, чтобы он вырос при дворе врага нашего; старайся, чтобы он вступил на английскую почву в пору юности и душевной непорочности... Когда до тебя дойдет это письмо, ты, вероятно, будешь стоять уже выше нашего отца. Он беспрерывным трудом добился славы, получил ее в награду за терпение и настойчивость; ты же родился вместе со славой и тебе ненужно трудиться для ее достижения.
Защити моего сына своим могуществом и выведи его твердой рукой из заточения, в котором он теперь находится. Не надо ему графств, не делай его равным себе... Я только прошу, чтобы ты освободил его, что бы вернул его в Англию! Надеясь на тебя, Гарольд, я умираю!»
Письмо выскользнуло из рук графа.
– Кончилась эта жизнь, похожая на короткий, но тяжелый сон! – проговорил он грустно. – И как же гордился отец Свейном, который в спокойные минуты был так кроток, а в гневе так беспощаден. Мать учила его датским песням, а Хильда убаюкивала его сказками и рассказами о героях Севера. Он один из всего нашего семейства обладал настоящей датской, поэтической