– Как вкусно, Люси. Вы сами приготовили?
Я, улыбаясь и накручивая на палец кончики волос, объяснила ей, как это потрясающе – год за годом с успехом закатывать вечеринки, практически ничего не готовя. Ну разве что немного прибрать в доме приходилось. Смысл моих слов был предельно ясен: я ужасная хозяйка! Но кроме того, я самая лучшая хозяйка, такая, которой удалось не нацепить на себя кандалы домашнего рабства. Я особо не напрягаюсь, а получается все идеально. Ну а Ванесса в ответ явно собиралась отвесить мне банальнейший комплимент по поводу того, как прекрасно мне удалось все организовать без особых стараний.
Мне следовало все понять еще тогда, в тот самый момент, когда я бросила Ванессе кость самоуничижения. Это был уговор между двумя женщинами, и ей следовало хотя бы для проформы взять эту кость в зубы. Но она ее выплюнула.
– О, – произнесла Ванесса, поджав губы с плохо скрываемым отвращением. – Понятно. – И снова поджала губы и едва заметно кивнула.
Я предпочла удалиться:
– Прошу прощения, мне нужно кое за чем проследить…
С этими словами я ушла, успев заметить, как Ванесса повернулась к мужу и показала на одну из книг на полке. Это была книга Джейка – кажется, «Развитие характеристик высших видов».
– Как интересно…
Я не расслышала окончания фразы Ванессы. В кухне я налила себе еще бокал глинтвейна, и тепло разлилось по моему телу.
А сегодня я попросила Тэда помочь мне достать с полки четыре пакета мясных пирожков, понимая, что лучше ребенку что-нибудь поручить, чем сражаться с ним, когда он начнет валяться по полу. И не важно, что так ведут себя все маленькие дети – эти взрывы непослушания всегда говорили о моем провале – о том, что я плохая мать.
Мне говорили, что есть такие страны, где детей все любят и радуются самому их присутствию в ресторанах, магазинах и кафе. Как только я об этом услышала, сразу же поняла: я живу не в такой стране. Стоило родить детей, и мне пришлось пройти по туннелю, состоящему из вечных ожиданий и осуждения общественности, и в этом туннеле были установлены особые фонари, освещающие все недостатки, какие только можно заметить. И я привыкла к тому, что, входя в этот туннель, нужно держать спину прямо и стараться ни с кем не встречаться глазами. Пока мы с Тэдом перекладывали покупки в пакеты, я разговаривала с ним, очень внимательно глядя то на него, то на кассира. Отводить взгляд от ребенка было бы ошибкой; я давно поняла, что мне тут же сделают замечание.
Я уложила пакеты с покупками в корзину, взяла Тэда за руку, а когда он аккуратно перешагнул через невысокий бордюр, усадила в кресло и пристегнула. Когда мы проезжали мимо почтового ящика, я увидела знакомую женщину и приготовилась изобразить улыбку и проехать мимо… ну разве что оторвать руку от руля и быстро помахать. Но женщина меня окликнула и шагнула навстречу велосипеду. Мэри.
Я притормозила. Тэд недовольно вскрикнул у меня за спиной.
– Как поживаешь?
Сердце у меня билось очень быстро. Я еле устояла перед желанием проверить пульс – нет ли аритмии?
– У нас все хорошо, спасибо, а как у вас? – протараторила Мэри без паузы, не дав мне даже секунды, чтобы воспринять ее ответ.
Ну и я последовала ее примеру и ответила спокойно и холодно, как банковский служащий:
– У нас все в порядке, по-старому, ну, сама понимаешь.
Я давно перестала обращать внимание на привычку говорить о себе во множественном числе – как будто мы, две женщины, встретившиеся посреди переулка, символизировали целые сообщества и наша сущность вмещала в себя и мужей, и детей. А сейчас я на это внимание обратила и стала размышлять на эту тему, пока Мэри вкратце рассказывала мне о каждом из своих детей, да так, что их жизнь выглядела настолько необычной, будто речь шла о международных дипломатах, а не об учениках начальной школы.
– Приятно было поболтать.
Я давно привыкла хватать зубами брошенную мне кость, какой бы гадкий вкус у нее ни был. В этом деле я стала профессионалом. Выждав пару секунд, я обернулась. Тэд прекратил ныть и требовать, чтобы мы скорее ехали домой. Теперь он сосредоточенно сосал ремешок, которым был пристегнут к креслу.
– Пожалуй, мне лучше поскорее отвезти все это домой, – предприняла я еще одну попытку отделаться от Мэри и кивком указала на корзину, набитую покупками, будто продукты могли испортиться на морозе.
Взгляд Мэри вдруг стал участливым, полным боли. Так могла бы выглядеть посторонняя женщина на похоронах.
– Люси, ты же знаешь, ты можешь всегда поговорить со мной, правда? Если что-то случилось… Мы что угодно можем обсудить.
Стало быть, она все знала. Черт! Гадство гребаное! Я заметила, что в последнее время ругательства, концентрирующиеся у меня в мыслях, становятся похожими на детские. Я словно бы только училась пользоваться такими словами. Брань теперь сыпалась у меня изо рта в самые прозаичные моменты – когда я загружала белье в стиральную машину или вынимала волосы из стока в ванне.
– Ну да, конечно. Все хорошо… но спасибо тебе. Спасибо!
Последние слова прозвучали слишком громко. Я бросила их через плечо, уже заработав педалями. Велосипед накренился набок от веса покупок, Тэд взвизгнул от неожиданности. У меня кровь прилила к лицу, стало мерзко от того, что о нас все кругом судачат, но потом я ощутила нечто совсем иное – какое-то плавное скользящее движение, как будто полностью выдвигается ящик стола, а на его месте провал…
После окончания университета я надолго забыла о гарпии. Уложила студенческие тетради в коробки, к которым не прикасалась, а файлы распихала по разным уголкам в компьютере. Я думала, что избавиться от нее легко и просто.
В конце концов многие страстные увлечения проходят вот так, без труда исчезают в небытии. Музыкальные группы, чьими постерами была завешана стена в моей комнате. Коллекция фарфоровых свинок. Ряды плюшевых животных с глупыми стеклянными глазами. Так себе утешение.
Никто из них не вернулся. Только она.
Глава 21
Наводя порядок в гостиной, я повсюду ощущала ее взгляд. Я понимала, что Ванесса наверняка заметит расшатанную подержанную мебель из магазина ИКЕА и догадается, что две по-настоящему хорошие вещи – большой ковер и крепкий деревянный стол – отданы нам родственниками за ненадобностью. Она обязательно увидит запыленные плинтусы, словно бы покрытые налетом. Не дав себе труда задуматься, Ванесса сразу решит, что это моя вина. Я же не драила ванную и туалеты, пока дети завтракали, а одна из мамочек в школе мне говорила, что она так делает постоянно.
«Такой милый дом», – сказала мне Ванесса в прошлом году, прикасаясь кончиками пальцев к ребристому пластиковому стакану. Она словно бы не решалась взять его в руку. Ногти у нее были накрашены. Французский маникюр – белые полумесяцы поверх бежево-розовых дуг. Волосы у нее были уложены – другого слова я подобрать не могла. Не то чтобы это была модная прическа, но при всем том элегантная – аккуратный контур, обрамлявший наделенные врожденным благородством черты лица.
«Наверняка у них что-то совсем наперекосяк пошло, если Джейк позарился на старуху». Наверняка все так и говорили. А мне, быть может, следовало гордиться тем, что Джейк так кардинально отошел от стереотипа. По крайней мере, Ванесса не была одной из старшекурсниц с крепким телом и не слишком развитым умом – такой девушкой, к которой мне пришлось бы относиться почти с материнским укором. Она была старше нас обоих и принадлежала к поколению, у которого, по идее, было все – к тем людям, про которых говорили, что они все брали себе, пока ничего не осталось.
Когда Ванесса похвалила наш дом, я, раскрасневшись, держа в руках блюдо с мясными пирожками, решила пояснить:
– Дом не наш. Мы его снимаем. О своем я только мечтаю!
Кем я притворялась, говоря это?
– Тупая пизда, – пробормотала я еле слышно, брызгая средство для чистки стекол на журнальный столик и растирая его по поверхности.
Тогда я понятия не имела, с кем говорю, и все же губы покалывало наслаждение, словно кто-то тайно запечатлел на них влажный поцелуй. В университете на занятиях по женской самообороне нам говорили, что «пизда» – лучшее слово, если надо выругаться, оно в духе феминизма. Женский половой орган, влагалище.
Слово, значением уходящее в древность и символизирующее ножны. Предназначение, к которому должны были стремиться женщины, – служить прикрытием для мужского меча. В университетские годы один мужик в пабе сказал мне, что гендерное равенство невозможно, пока мужчина остается активной стороной в сексе, а женщина – пассивной. Я попыталась объяснить ему, что женщина также может доминировать над мужчиной, быть ведущей, но его это не убедило. Тогда весь этот разговор показался мне лишенным смысла, простой игрой слов, которая ничего не меняла.
Джейк увел мальчиков в парк поиграть в футбол, пока я прибираю в доме. Несколько дней назад вечером мы сидели на диване, и он систематично удалял Ванессу из всех списков своих контактов. В тот момент мне казалось, что это что-то означает, – то, как быстро может исчезать информация о Ванессе.
Я подвесила яркое елочное украшение на край каминной доски и представила в его переливах фотографию профиля Ванессы в одной из соцсетей. Ее лицо выглядело размытым, растянутым, как мордочка рыбки гуппи. А ее рот… Он казался чересчур большим, когда женщина улыбалась, а уж когда смеялась, становился просто огромным. Неплохо для…
Я покачала головой. Отвратительно. Я вновь испытала это ощущение – смущение, едкое, как кислота, чувство разбитости, скатывания в пустоту. Я не собиралась больше рожать, но вдруг отчетливо вспомнила, как чувствовала себя во время беременности: мной словно бы кто-то завладел. И я была счастлива. Я радовалась тому, что внутри меня кто-то живет, что я кому-то принадлежу, и каждую секунду мне было хорошо от мысли, что я не одинока. Кто-то мог смотреть на мир вместе со мной – безмолвный всегдашний спутник, время от времени толкавшийся изнутри.